Поле широкое. Снег переливается. Мороз щиплет. Тряхнуло опять на рытвине. Вылетели еще двое. Догоняют. Согреваются на ходу.
Въехали в лес. Дорога в тени. Жутко. В том оду бродило много волков. Мы прижались друг к другу и напряженно глядим в чащу. Лошадь фыркает, бежит легко. Наконец посветлело. Перед нами снова Поле.
Я кнутом подстегнула лошадку:
- Лети, Малёк!
Захотелось хором песню запеть. Но нельзя, услышат…
Влетели в деревню. Третья изба - Колина. Выскочил он навстречу. Длинный, без шапки. Рыжие волосы треплет ветер.
- Привет имениннику!
- Идите скорей!
Ввалились в избу. Тепло. На столе горит большая лампа. Кругом скамейки. Мальчики помогают снять пальто.
- Все собрались? - спрашиваем.
- С вами двадцать. Еще двое саней приедут.
- Садитесь чаю откушать, - предложила Колина мама и засуетилась у самовара. Поставила на стол большие пироги, ватрушки, лепешки и пирожные, которые мы привезли.
Аппетит с мороза у всех завидный. Мальчики посадили девушек на лучшие места. Сами подсели к подружкам. Шепчутся. Шестнадцать лет. Зорька любви.
Приехали отставшие. Стало тесно.
Напились чаю, всё убрали со стола. Заправили лампу.
- Внимание! Я начинаю, - сказал Коля.
И вдруг неслышно открылась дверь. Забыли ее запереть. Впереди - пристав. За ним понятые, стражники.
- Вы что здесь делаете? Книги запрещенные читаете?
Все соскочили с мест. Пристав подошел к столу, грузно сел.
- Давайте книгу сюда, - сердито сказал он. Все удивленно переглянулись:
- Какую? Мы не читали.
А томик Горького давно уже в безопасном месте.
- Не валяйте дурака! Давайте сюда, говорю! - забасил пристав.
Стражники тоже смотрят зло. Понятые стоят молча. Пристав разозлился.
- Не хотите отвечать? Переписывай всех! - приказал он стражнику. - Не будем, - говорит, - с ними хороводиться. Посадим на розвальни и в тюрьму отвезем. В городе разберутся. Лошади есть?
- Нет, - ответил стражник.
- Как же вы приехали? - обратился он к нам.
- Пешком пришли! - выкрикнула я. А в это время Колина мама задворками увела лошадей к соседям.
- Одевайтесь, - приказал стражник. - И все выходите во двор.
Мы быстро оделись, вышли. Во дворе темно. Сгрудились. Коля мне шепчет:
- Знаешь дорогу через огороды, лесом?
- Бывала, - говорю я.
- Бери всех девушек. Незаметно зайдите в хлев. Через окно в хлеву выскочите в огород. Дальше найдете дорогу. Мальчики останутся под конвоем.
- Мы не оставим вас, - запротестовала я.
- Я - старший. Умей подчиняться приказу, - рассердился Коля. - Вам опасно попасть в их лапы. Думаешь, легко нам будет, если с вами что случится? Идите, не разговаривайте.
В хлеву было темно. Мы с трудом отыскали окно. Выскочили. Выше пояса снег. Идем, а иногда и ползем, но плывем. Лес близко.
- Смотрите, волки!
Горят зеленые глаза. Слышен вой. Подумали: спаслись от стражников - неужели теперь в пасть волкам попадем?
Я говорю:
- Девочки, сверяем сюда. Здесь близко усадьба. Там управляющий знакомый.
Озираясь, поползли. Идти нельзя - снег очень глубокий. Очутились в огороде усадьбы. Подошли к дому, постучали в окно.
- Семен Николаевич! Выручите нас, - обратилась я к управляющему.
- Что случилось?
Торопливо рассказала. Он молчит, колеблется. Боится, что может сам попасться.
- Ваш Сережа, наверно, спрятал бы нас, - сказала я, зная, что его сын студент - революционер-подпольщик.
Управляющий сдался.
- Идите, - говорит, - за мной. Только тихо.
Провел нас в хлев. Там было тепло, мы свернулись клубочками, затихли. Мокрые. Зубы стучат. Страшно, Каждый шорох принимали за погоню. Время тянулось медленно.
Вдруг стукнула дверь. Все вздрогнули:
- Идут. За нами…
На пороге появился Семен Николаевич.
- Светает уже, - сказал он. - Уходите в город. Увидят. Посадят меня за вас.
Мы поднялись. Ноги закоченели, не двигаются.
- Спасибо большое вам, - сказали ему.
Видно, жалко стало нас: очень уж замученными мы выглядели.
- Подождите здесь, - говорит. И вынес нам по куску хлеба и горячий картофель в бумаге.
Мы с жадностью ели свежий хлеб, глотали картошку и быстро шли по тропке. Благополучно добрались домой. Крепко поцеловались, решили вечером встретиться.
Дверь мне открыла мама.
Матери в наше время знали, сколько расставлено молодежи ловушек. Тем, кто мыслил, трудно было уйти от тюрьмы.
- Попались? - испуганно спросила она.
- Ничего, все хорошо. Я очень устала… - сказала я и повалилась на кровать.
Вечером мы узнали, что полиция охотилась за ссыльными, а попала на школьников. Среди нас был один мальчик, отец которого имел большие связи в городе. Когда он узнал, что его сын в тюрьме, то принял меры и всех мальчиков освободили.
- Так нам и не удалось тогда почитать Горького! - закончила я.
Школьники слушали очень внимательно, потом обступили меня, засыпали вопросами. Заставили рассказать о встречах с Алексеем Максимовичем. Их все интересовало: какой у него голос, какая походка.
Кто-то из сотрудников журнала "Звезда" услышал о горьковском вечере в школе. Мне предложили написать воспоминания об Алексее Максимовиче. Я согласилась. Срок дали три дня. Должно быть, у писателей Дольше трех дней не полагается? Мне не страшно. После Работы над Маяковским знаю, что могу написать быстро.
Я любила Горького. Встречи с ним врезались в память. Картина за картиной легко ложится на бумагу. Сдала в "Звезду" к сроку. "Впечатления и встречи" напечатаны в июньском номере журнала за 1941 год. В пятую годовщину смерти Горького их прочитали по радио. Теперь друзья говорят: "Вам обязательно надо писать" Но я думаю только о живописи.
Острый запах тополя… Вот клейкие почки его, сорванные недавним ветром, лежат на панелях. Подняла одну, развернула. Почка прилипла к пальцам. Руки дол го пахнут весной и тополем.
Перешла через мост. Попала на березовую аллею А там светло, как днем. Где-то совсем близко защелкал соловей.
Мелькнула блестящая полоска воды, берега, тонущие в дымке…
Совсем поздно вечером взялась за акварель. Давно хочется передать на бумаге очарование теплой белое ночи.
Работалось легко. Впечатления были свежи и остры Кончила рисунок. Отдернув занавеску, увидела солнце. Скоро ночи прибывать станут. Сейчас их почти нет. Четыре часа, а я совсем не устала.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Глава первая
Завтра уезжаем на дачу.
В красном платье, тоненькая, стоит Ира в дверях. Солнце освещает плечи. Волосы пушистым сиянием окружают лицо. Какая она летняя, хорошая!
- Ну, я поехала, - улыбаясь, говорит она. - На даче все до завтра подготовлю! - Махнув на прощанье Рукой, она быстро уходит.
Зелено кругом! На грядках взошли салат, редиска, фасоль. Пестрым ковром раскинулся цветник.
Еще рано, но по нашему саду уже бегают девочки в белых платьях. Они радуются теплому дню. Все это время стояли холода.
Завтра Иванова ночь. "Если кто полюбит в Иванову ночь, будет любить вечно". Языческий праздник Ивана Купала - день, когда солнце поворачивается на зиму. Медленно начнут удлиняться ночи, укорачиваться дни. Первый сигнал приближающейся осени. Все же впереди лето! Хочется на воздух. Завтра поедем! Завтра будем бродить по лесу. Как хорошо! Дачу мы искали с Марией Владимировной. Поехали по Ириновской дороге. День будний, пассажиров в дачном вагоне мало. Мелькнули последние городские постройки.
- Где же мы сойдем? - спрашивает Муля.
- А я взяла билеты до конца. Какая станция понравится, там и выйдем.
В окне замелькали сосны. Сверкнуло озеро. Анемонов сколько! Станция.
- Вылезем здесь.
Пошли прямо по дороге, не спрашивая. Не знали сами, куда идем. Свернули по тропинке. Кажется, здесь будет хорошо.
Взлет горы. Поднялись на вершину. По другую сторону совсем иной пейзаж. Густой еловый лес. Земля покрыта ржавыми иглами. Она словно гофрирована: между глубокими складками - круглые холмы. Ноги скользят. Цепляясь за ветки, мы влезли на гребень. Скатились опять в низину. Ели могучие, ветви ровными ступеньками. Зелень темная, а на концах, словно свечи, горят молодые отростки.
Спускаясь, поднимаясь, - запутались. Не знали, куда идти. Помог петушиный крик. На склоне горушки, словно из детской сказки, показался бревенчатый дом. Крыша черепичная, ярко-красная. Наличники у окон резные. Крыльцо с широким навесом. Ворота крепкие. Тын с острыми концами. Собака злая на цепи. По двору ходит индюк. Шея сине-красная. Кричит противно. Мы постучали. Вышла маленькая старушка в белом платке, светлом платье, с вязаньем в руках. Очки сдвинуты на лоб.
- Нет ли у вас свободных комнат или целой дачи?
Женщина сначала отказала. Потом стала расспрашивать, кто будет жить, сколько человек? Разговорились. Мы хвалили местность и ее дом, высокий, светлый.
- У нас все занято. А вот у дочки есть две комнаты.
- Далеко отсюда?
- Совсем близко, на горе… Ванюшка, Ва-а-ня!
Голос у старушки оказался громким.
Из-за тына вышел мальчик лет девяти. Русская рубашка, светло-зеленые штанишки, белые чулки… Мальчик легко побежал впереди нас. Из лощины на гору, и снова в низину. Тяжело было за ним поспевать.
- Вот здесь, - указал он рукой.
На площадке высокого холма пристроился небольшой дом. Широкие окна раскрыты. Крутая дорога к крыльцу. Лучше места представить нельзя. В ясный день отсюда Ленинград видно.
- Снимаем?
- Согласна! - кивнула Муля, и счастливая улыбка залила ее лицо: впереди два месяца отпуска, лес, озеро, дали…
Но некогда предаваться воспоминаниям. Надо скорее укладывать вещи. Времени осталось совсем мало!..
Вошла в кухню. Тут Леня начищает белые туфли. У него редко бывают выходные дни. Сегодня он уезжает в Петергоф. Настроение приподнятое, веселое. Зазвонил телефон. Леня снял трубку.
- Иду. Сейчас, - тревожно ответил он.
- Что случилось?
- Срочно вызывает ПВХО, - уже с порога отвечает он.
На столе - недопитый чай. На диване - приготовленная рубашка. Брошены туфли. Что-то внезапное нарушило праздничный день.
Пошла в магазин за провизией к обеду. Беру чеки, подхожу к прилавку. Продавцов нет, они столпились у репродуктора.
- Война?!
Слушаю и ничего не понимаю. Смотрю кругом. Лица у всех напряженно вытянуты.
- Война с Германией…
Вышла из магазина, забыв про взятые чеки, медленно. Хотелось понять свершившееся. На улице нарядные люди. Играют дети. Три девушки в светлых платьях весело что-то кричат с противоположной стороны. Радостные, они перебегают улицу. Окружают товарища. Он что-то им говорит. Девушки затихают. Вдруг одна весело смеется и ударяет юношу по спине:
- Не сочиняй, Вовка!
Он что-то ответил. И лица девушек сразу изменились.
- Ты куда?
- В райком. Там, наверно, есть срочная работа.
- И мы с тобой.
Улица как-то сразу перестала быть праздничной.
Люди сами мобилизовывали себя.
Пришла домой, смотрю на раскрытые чемоданы, на брошенные Леней туфли, на красные тюльпаны в вазе.
- Не может этого быть… Не может быть!
Через час звонит Леня:
- Как быть с переездом на дачу?
- Я уже распаковала чемоданы.
- Правильно сделали. Мы перешли на казарменное положение. Я дежурю ночью.
Стала убирать приготовленные для дачи вещи и удивилась, как легко они уложились на прежние места. Убрала и села на диван. Делать ничего не хочется. Мучит мысль: чем же я могу помочь?
Пришла Муля. Я бросилась к ней:
- Война!
Молча стоим, говорить трудно. Не знаем, не можем найти слов. Что же теперь? Я художник, но сейчас нельзя рисовать природу, цветы. Надо включиться в общие ряды. Наверно, будут организовывать бригады художников.
Прошло всего несколько часов, а как все изменилось! Утром дом был полный жизни, звенели молодые голоса. Сейчас все затихло… А завтра я, видимо, останусь одна. Леню мобилизуют, Иру - тоже. Мое одиночество разделит лишь Неро. Впрочем, и его могут взять на фронт.
- Не тревожься, Оля, - успокаивает Мария Владимировна. - И для тебя найдется работа. Все мы теперь солдаты…
Война перевернула жизнь. В первые дни у меня было времени даже думать.
- С сегодняшнего дня полное затемнение квартир, - сообщили из домоуправления.
Нужно спешно что-то прилаживать на окна. Пошла в магазин - там очереди. Дома целый день звонил телефон. Прощались уходившие на фронт друзья.
Часов в восемь пришел Саша, товарищ Иры. Я привыкла его видеть немного ленивым, чуть насмешливым. Теперь он другой. В нем чувствуется сила, воля.
- Саша, посидите, еще успеете.
- Спасибо, я тороплюсь. Через час должен быть в своей части.
- У меня готов чай.
- Нет, нет. Я забежал на минутку проститься и попросить Иру выполнить несколько поручений.
Передав дела, он протянул руку:
- Всего вам хорошего!
- Счастливо, Саша! Желаю вернуться здоровым!
Говорили весело, но голоса срывались. Вышла проводить. По улице всё шли и шли мобилизованные. И шаги их были твердые, четкие. Самым, пожалуй, сильным впечатлением первых дней войны был для меня этот непрерывный шаг по мостовой. Казалось, все наши люди поднялись и вот так, в ногу, шагают к границам своего отечества.
Уже одиннадцать часов. Беспокоюсь об Ире. Как она попадет в город? Остаться ночевать на даче она не может: завтра рано надо быть на заводе. Вдруг Неро бросился к двери: значит, она. Неро с улицы слышит ее шаги и с лаем летит к двери встречать.
Отбиваясь от бурных ласк собаки, Ира подала мне букет цветов. Она всегда приносит цветы, самые лучшие, самые удивительные. Эти были - полевые, но измятые, поломанные.
- Ирочка! Измучилась, бедняга, да?
- Очень. Едва попала в вагон. Ну и давили! Думала, живой не приеду.
- Ты где о войне узнала?
- Соседка на даче сказала. Сначала я не поверила.
Поговорив о событиях дня, усталые, легли спать. Ночью раздался резкий звонок и стук в дверь.
- Воздушная тревога. Идите в убежище!
- Мы все в саду, идите к нам, - кричали соседи.
- Спать хотим, - ответила я и снова легла.
Что такое бомбежка, я тогда еще не представляла.
Летели дни. Одни события сменялись другими. Закон об обязательной трудовой повинности. Указ о прекращении отпусков.
Жаль Иру. Она должна была уехать во второй половине июня в отпуск, но срочная работа на заводе задержала. Для нее этот отпуск был не просто отдыхом: ее ждала встреча с женихом, свадьба. Теперь он в родном городе, она - здесь. Когда встретятся? Может быть - никогда.
Скоро пришлось собирать на фронт Леню. Его мобилизовали на пятый день войны.
С фронта шли нерадостные вести. Враг все дальше и дальше проникал в нашу страну. Поредело население Ленинграда. Произошли перемены и в нашем доме. Внизу с женой, сыном и сестрой живет Ведерников. Сестра его работает в одной с ним типографии. Оба - старые члены партии. Они с первого дня переключились на военную жизнь - ушли на казарменное положение. Сын Сергей - студент, комсомолец - вступил добровольцем в армию.
У Ведерниковых всегда было много молодежи. Хлопотунья Любовь Николаевна - жена Ведерникова - старалась сытно и вкусно накормить семью. Теперь никто не обедал дома. Любовь Николаевна одиноко сидела на крылечке.
- Мне все еще не верится, что война, - сказала она. - Может, как финская, скоро кончится?
Война втягивала в свой водоворот все больше и больше людей. Ушла медсестрой на фронт Таня Маркова. Она с теткой жила наверху. Квартиру в первом этаже, с окнами на улицу, занимал писатель Тощаков. Он с часу на час ждал повестки о мобилизации. Его старшая дочь, тринадцатилетняя белокурая Эльга, очень боялась за отца. Восьмилетняя Инна хотела видеть папу военной форме. Она не могла понять тревоги сестры.
- Его могут убить, - горячо говорила Эльга.
- Нет, не убьют! Папа получит орден, - уверенно отвечала Инна.
Хозяйственная, всегда занятая, Эльга теперь бродила по комнатам, не находя себе места. Подруги Инны плакали: отцы и братья их ушли на фронт.
Закон о всеобщей трудовой повинности мобилизовал большинство женщин на окопные работы. Дети остались одни. Они важно ходили, позвякивали ключом от комнаты, повешенным на шею. Скоро поняли, что надзора над ними нет, и они могут делать всё, что хотят.
Мальчики из соседних домов играли в войну. С дикими криками носились они по саду. Часто девочек, мирно сидевших с куклами, брали "в плен", вели "на расстрел". Тогда по саду неслись крики о помощи. "Враги" мчались вдогонку за удиравшими "пленными". Из-за кустов выскакивали "красноармейцы", отбивали девочек. В этих схватках больше всего страдали куклы: они теряли свои шляпы, локоны, а часто ноги и руки.
Интересно было наблюдать за изменением игр ребят. Девочки из "пленных" скоро превратились в "медсестер и "дружинниц". Мальчики охотно принимали их к себе в отряды. В саду началось строительство. Мальчики делали крепости, девочки оборудовали госпитали. В дни "сражений", под ударами "врагов", падали "крепости", разрушались "лазареты". На следующий день дети с еще большей тщательностью возводили свои укрепления.
Ребята были заняты войной. Ничто другое их уже не интересовало.
А как трудно было в прошлом году организовать эту буйную, не поддающуюся дисциплине детвору!
Создалась прямая угроза Ленинграду. Объявлена эвакуация детей. Уезжают мои маленькие друзья!
- Тетя Оля, я пришла проститься.
Большеглазая Тамара протянула руку. Веки заморгали, хлынули слезы.
- Ты о чем, глупенькая? Тебе там будет хорошо.
- Маму жалко, вас, дом…
- Что ты! Поедешь по железной дороге! Столько увидишь…
Я села с ребятами на ступеньки крыльца. Принялась строить планы новой жизни. Слезы у Тамары высохли. Прибежала Теня. Запыхавшись от бега, с трудом переводя дыхание, прошептала:
- Тетя Оля, мама все плачет, не хочет нас пускать. Ты за мной пришла?
- Ага… Мама вас послушает…
После яркого солнца в Тениной комнате показалось темно и холодно. Худенькая темноволосая женщина, упав головой на швейную машину, плакала. Муж на фронте. Она осталась с пятью детьми.
- О чем вы? Ребята попадут сейчас на природу, в хорошие условия. Осенью вернутся.
Женщина подняла голову. В глазах ее было отчаяние.
- Как я буду жить одна?.. Тене уже двенадцать лет - я с ней говорю, как со взрослой. А завтра приду с работы - пустые стены. Словом перемолвиться не с кем!.. Как я буду одна?
- Ничего не поделаешь, голубка, война… Всем теперь тяжело, - успокаивала я. - Давайте-ка скорее собирать ребят.
И мы принялись собирать детские вещи.
Эвакуация проходила быстро.
На улицах без детей стало как-то особенно тихо, безлюдно. В саду носились и пищали воробьи.
Уехали почти все ребята.
- Тетя Оля, мы сейчас приедем к вам проститься, - кричали в телефон племянницы Марии Владимировны Галя и Наташа.
- Я давно вас жду.