XIX
Я вышел из блиндажа. Было тихо. На востоке начало светать, словно там в густую синеву неба подлили зеленовато-белесой краски и она теперь растекалась все шире и шире, гася собою звезды. Я долго стоял в траншее, прислушиваясь к настороженной тишине.
"Молчат, - думал я. - Молчат. Почему они молчат?.."
Где-то переговаривались солдаты:
- У нас шинели не в пример лучше. Эти вроде бы как из тряпки сделаны.
- Сейчас бы после каши в самый раз поспать.
- Он тебе поспит! Опять, гляди, где-нито полезет.
- Вася, у тебя табачку на закруточку не осталось?
- А бумага есть?..
Веселков и Макаров снова ушли в боевые порядки. Немного погодя выбрался из блиндажа и старшина.
- Я, командир, пойду.
- Подожди.
- Дело не ждет.
Пришел офицер-разведчик. Лицо у него было серое, усталое. Видно, он еле держится на ногах. Это был тот самый молодой человек, который уже дважды приходил к нам в овраги.
- Как там, товарищ лейтенант, можно в тыл проползти? - спросил у него старшина.
- Наши трое сейчас ползали, ничего.
- Так я пойду, командир, - решил Лисицин и закричал в блиндаж: Дементьев, Гафуров, Киселков, Кардончик! Ты гляди, уже спать завалились!
- Спроси у наших ребят, - напутствовал его разведчик, - они покажут, где удобнее проползти.
- Вот что, лейтенант, - сказал я, проводив старшину. - Пришли ко мне связного.
Мы спустились в блиндаж. Лейтенант встал возле печки, вытянул к ней руки и закрыл глаза. Было видно, как сон шатает его.
- Нет, не дело, - сказал он, тряхнув головой. - В сон клонит. Я пойду.
- Иди.
Я связался со взводами. Беспокойство все больше охватывало меня. Может, многим это покажется смешным и нелепым, но я верю в предчувствия. Это, конечно, никакое не суеверие, но если мне становится беспокойно, это уж наверняка, что со мною скоро должно что-то случиться.
Так было и на этот раз. Только я вызвал Лемешко, как вмешался Сомов, и доложил, что на него движется четыре танка и цепь пехоты. Об этом сообщили и с КП Веселкова:
- Квадрат тридцать четыре "В". Четыре танка типа "Пантера" с пехотой. Батарея в боевой готовности.
Вот как они, стало быть, задумали - в лоб. Я перебросил к Сомову резервные ружья ПТР и разведчиков, охранявших тыл. С тыла немцам ко мне теперь все равно было не подобраться. На улице совсем уже рассвело, и меня видели оттуда, с нашей передовой.
Ударила всю ночь молчавшая артиллерия немцев. Снаряды обрушились враз. Возле блиндажа затряслась, словно в ознобе, земля. Я покосился на потолок: черт их знает, насколько прочно они построили этот блиндаж.
- "Меркурий", я "Орел", - крикнул я в радиотрубку.
- "Меркурий" слушает.
- Квадрат тридцать четыре "В". Танки и пехота
- Делаем.
Заговорил Кучерявенко:
- Держись, "Орел". Даю на подмогу артдивизион Держись!
Я схватил телефонную трубку:
- Сомов, как дела?
- Принял бой. Есть pa… - он умолк. Вообще в телефоне сразу стало тихо. Где-то, должно быть, перебило главный провод. Я взглянул на Шубного, мы встретились с ним глазами, он понял, почему я поглядел на него, побледнел и выскочил на улицу под снаряды, как выскакивают под дождь, немного помешкав в дверях. Некоторое время спустя в трубке что-то зашуршало, и я услышал, как ругается Макаров:
- Шубный, черт бы тебя, что ты молчишь! - а узнав мой голос, торопливо сказал: - Командир, передай "Катюшам" ближе сто. Пехоту положили, танки идут.
- За танки не беспокойся, - закричал Веселков. - Это моя забота. Я их сейчас поставлю на прикол. Ты смотри, между тобой и Лемешко немцы хотят просочиться.
- Ставь, Вася, ставь на прикол!
- Гляди, Макаров, делаю!..
Я крикнул радисту:
- "Меркурию" ближе сто!
- "Меркурий", я "Орел". Ближе сто! - крикнул радист и, немного погодя, тише, в мою сторону: - Принято, товарищ капитан.
В это время дверь в блиндаж резко и бесшумно распахнулась, на пороге встало ослепительное пламя, пахнуло дымом, и уже потом раздался взрыв. Мы все повалились на пол, а когда дым рассеялся, то увидели, что вместо двери остались одни щепки, печь продырявило сразу в нескольких местах и стало видно, как горят дрова.
XX
Десять минут спустя наступила тишина. Все кончилось.
Я вышел на улицу и увидел Шубного. Он сидел в траншее, уронив на грудь окровавленную голову. Одной рукой он крепко держал концы перебитого провода. Я взял эту руку.
Она была уже холодной.
Невдалеке от взвода Сомова дымило три подбитых танка.
Пришел Веселков. У него была забинтована рука. Кровь бледнорозовым пятном выступала сквозь бинт.
- Ранен? - спросил я.
- Чепуха, - отозвался он. - Царапнуло осколком. - Мы стояли рядом и смотрели на подбитые танки. В одном кз них стали рваться снаряды, и он густо задымил.
- Второе орудие выведено из строя, - сказал Веселков. - Три человека ранены. Один убит. - Он помолчал. - Мамырканов.
- Кто? - мне показалось, что я ослышался.
- Там, недалеко от нас, стояла немецкая пушка, - говорил Веселков как бы про себя, глядя на горевшие танки, - помнишь, я докладывал? Когда немцы хотели просочиться в стыке между Лемешко и Сомовым, он кинулся к этой пушке, один, против всех, они стреляли по нему, но он добежал, зарядил картечью и успел выстрелить…
- Вот и Шубный, - сказал я.
- Я видел, - ответил Веселков. - Санитары пронесли.
Мы больше не сказали друг другу ни слова и долго стояли, глядя на подбитые танки.
- Немцев там порядочно лежит, - проговорил Веселков и вдруг почти зло спросил у меня:-Скоро это кончится?
Я все глядел на танки и ничего не ответил ему.
- Ладно, - говорил он, стоя рядом со мной и, как мне показалось, совершенно не нуждаясь в моем ответе. - Мы защищаем свою землю. Советскую власть, мы знаем, почему идем на смерть. Наше дело правое. Не мы начали войну, черт бы ее драл совсем! Но немцы… Они-то ради чего?
Какая у. них правда? Не все же они фашисты! Вот майор с агитмашйны приводил вчера с собой немца: какой он к чертовой матери фашист! Они-то чего думают, такие, как он?
Ох, ненавижу я их за эту их телячью покорность! Люди ведь гибнут - вот что важно! Люди! Жалко мне людей, невмоготу, понимаешь, как жалко! - он с отчаянием махнул рукой и пошел к себе на НП.
А час спустя возобновилось наше наступление, и лугом, мимо нас, пошли танки с десантом. Вступила в бой свежая дивизия, и немцы стали отходить по всему франту.
Когда я пришел в овраг, он был забит повозками, автомашинами, снующими взад и вперед или сидящими с котелками в руках солдатами. Пробегали с озабоченными лицами штабные офицеры.
Я остановился возле блиндажа, в котором жил до вчерашнего дня и где теперь поселился генерал Кучерявенко.
Какое-то тоскливое, щемящее душу чувство охватило меня.
Вышел адъютант, поздоровался со мною и опять скрылся за дверью. Я пошел дальше, адъютант снова появился на улице и окликнул меня:
- Капитан, к командиру дивизии.
Кучерявенко сидел за столом, завтракал.
- Садись, - сказал он и внимательно оглядел меня красными от бессонницы глазами… - Что не весел?
- Друзей потерял.
- Плохо? - спросил генерал.
- Плохо.
Над нами летел самолет.
- Рама, - сказал адъютант, выглянув в дверь.
Я вышел на улицу. Высоко в небе медленно плыл большой итальянский самолет. В овраге все замерло. Люди, задрав головы, следили за самолетом. Кое-где начали стрелять в небо из винтовок. Самолет проплыл над оврагом, развернулся и, снизившись, пошел на второй заход. Все стояли и смотрели, как он летит над нами, и когда из него выбросили ящик, а из ящика посыпались гранаты, никто сперва ничего не понял, и лишь когда гранаты стали рваться в овраге, люди кинулись врассыпную и уже стали требовать носилки и стонали раненые. Самолет медленно улетел. Где-то кричали:
- Скорее врача! Убило начальника агитмашины!
"Зачем врача, если убило?" - подумал я и пошел вдоль оврага и скоро увидел агитмашину. Возле нее сидел на земле Август в своем новеньком обмундировании и порыжелых, ушитых проводом, сапогах, а рядом лежал майор Гутман в неестественной позе, неловко подогнув под себя руку. Из глаз Августа катились слезы, он по-детски всхлипывал и гладил ладонью черные вьющиеся волосы майора.
- О, майн готт, майн готт! - шептал Август. Он казался очень одиноким сейчас. Солдаты молча, с жалостью смотрели, как он плачет.
Сердце у меня дрогнуло, я почувствовал, что, глядя на Августа, сам сейчас расплачусь от жалости к нему, майору Гутману, Мамырканову, Шубному, и быстро пошел прочь.
Иван уже разыскивал меня. Поступило распоряжение из штаба батальона двигаться мне дальше. Еще один укрепленный узел был занят нашими войсками.
БИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА
Борис Михайлович Зубавин родился в 1915 году в Москве. Учился в музыкальном техникуме. В 1932 году добровольно вступил в ряды Советской Армии.
Демобилизовавшись из армии в 1937 году, работал в многотиражке Кусковского химзавода, а позднее - в газете "Перовский рабочий" города Перово, Московской области.
В июне 1941 года добровольцем ушел на фронт. Был комиссаром, потом командиром пулеметно-артиллерийской роты. Воевал на Калининском, 1-м Прибалтийском, 3-м Белорусском фронтах, участвовал в штурме Кенигсберга, в боях по ликвидации восточно-прусской группировки немецких войск. Награжден двумя орденами Красной Звезды и медалью "За отвагу".
В 1947 году в издательстве "Советский писатель" вышел сборник рассказов Б. Зубавина "Хозяин", в 1951 году в издательстве "Молодая гвардия" - книга рассказов "Самое главное", в 1953 году в Военном издательстве - сборник рассказов об Отечественной войне "Несмолкающая батарея".