Недавно Нина заболела балетом. Она пока не ходила на занятия. Всего лишь обзавелась пачкой. Но все-таки насколько приятнее готовиться с будущим па-де-де, нянчиться с первоначальными приседаниями, чем скакать по комнате под пластинку The Rolling Stones или какую-нибудь безумную запись Колтрейна - короче под чего-нибудь побыстрее. Нина больше всего любит "Cooking Live at the Plug Nicklel" Майлза Дэвиса, его версию "Stella by Starlight" и "Exile on Main Street" "Роллингов". Последнее время мне приходилось искать все более быстрые и быстрые композиции - более безумную музыку - и только в прошлую субботу я заново открыл "Rip This Joint", второй трек на "Exile". Быстрее этой рок-н-ролльной песни я не слышал. Еще она симпатизирует Pearl Jain, хотя они на ее вкус слишком медлительны.
Я обитаю в самой крошечной квартире на свете. Одна комната - в буквальном смысле. Без кухни. И все, плюс ванная сбоку и бетонная панель перед тем, что мы любим называть "патио". (Никогда не рано учить ребенка приукрашивать. Очень полезный навык. Только посмотрите, куда он завел меня!)
Непонятным образом в пространстве между койкой и книжными полками, письменным столом и дверью мы умудряемся кружиться, дурачиться, скакать, вертеться и по всякому прыгать на одной ножке, отчего у меня перехватывает дыхание, и я умоляю остановиться после показавшихся мне многочасовыми, но, как всегда оказывается, не более чем пятнадцатиминутными безумствами.
Мои соседи, я абсолютно уверен, весьма счастливы выслушивать одно и то же визжащее соло на саксе или пассажи Кейта Ричардса по три раза подряд. И богом клянусь, я тоже! Это единственный плюс CD, насколько я могу судить. Не прикладывая со своей стороны дополнительных усилий, слушаешь один и тот же трек, сколько хочешь. Не надо поправлять никакие иглы…
Короче, вчера в момент вдохновения я забрел в "Голливуд Тойз" на загаженном и неприветливом бульваре Голливуд и купил для нее кубики.
Я спросил кубики, и дружелюбный молодой армянин за прилавком, по-моему, несколько удивился моей просьбе.
- Кубики? - переспросил парень. - Кубики? Это на каких батарейках?
Он весь покрыт прыщами и носит перевернутую бейсболку с конопляным листком Cypress Hill, и я понял, что он слишком юн, чтобы о них помнить. Хозяину, сутулому пожилому армянину с усталой улыбкой пришлось объяснять непонятливому мальчику, что это такое.
- Дети… - пожал он плечами. - Все, что не "Нинтендо", им не интересно. Я бы взял хороший набор "Линкольн логз". А родителям подавал всякий сраный хай-тек.
Он вздохнул и вытер лицо грязным носовым платком, потом запихал его обратно в карман:
- Эта ваша малышня, ей все подавай эти кубики хреновы. Что будем делать?
Увидев дома мою покупку, Нина приходит в полный восторг. "Мы можем построить домик", - кричит она, и я киваю, да… "Да, построим!" Одновременно изо всех сил борясь со стремлением высчитать особый смысл в ее выборе "домика", всех конструкций, которые можно построить из кубиков. Едва я начинаю интерпретировать, я не в силах остановиться. Все равно что высматривать лица в подтеках краски…
В итоге мы играли в них весь день. Сперва Нина построила маленький крепкий домик, добавив ограждение к нему, пока я конструировал шаткие башни. Но очень скоро она придумала новую штуку: почему бы нам не сделать дорожку, соединяющую мой дом с ее домом, чтобы получился один дом? "Вот так мы все станем жить вместе", - заявила она.
- Все?
- Ты, я и мама. Точно! И мы построим маленький специальный домик для Микки и Минни. Точно, точно, точно!
- Ты так хочешь?
- Мы все будем вместе. Будем вместе на всю жизнь.
Срабатывает, всякий раз мы ломаем то, что построили. Нина, истинная дочь своего папы, с тем же удовольствием разрушает свое сооружение, с каким его воздвигает - мы никогда не забываем построить тротуары, соединяющие наши будущие здания.
Это крайне важно. Мы должны соединить свои отдельные замки, чтобы из них получился один.
В конце дня, когда пора вести Нину обратно в дом мамы, в ЕЕ дом, обязательно наступает сложный момент. Она не хочет уходить. Она хочет остаться со мной. Но с мамой она тоже разлучаться не желает.
Ей хорошо и там, и там; ей тяжелы перемещения. Мама в одном доме, папа в другом - эту загадку ребенок усвоил с момента обретения осознанной речи.
Грустно, что если ее мама вдруг приходит забрать ее из скромного папиного жилища, она не разговаривает. Почти не заходит в квартиру. Вместо этого она стоит в дверях, не произнося не слова, сотрясая помещение, словно аммиачная бомба. Ее возмущение осязаемо. Ее отвращение, столь красноречивое в нервной тишине, сбивает ребенка с толку еще больше. Все начинают чувствовать себя неловко.
В четыре с половиной ребенок уже вынужден наблюдать пример беззаветной родительской любви.
- Папа, - произносит Нина, когда наступает время отправляться в неотвратимый путь в мамин дом. - Папа, не ломай домики без меня, ладно?
- Ладно, - отвечаю я. - Оставлю все как есть.
- Здесь мы все живем, - объясняет она, озаряя меня светом другого, придуманного мира, который она предпочла бы тому, где на самом деле живет. - Мы вместе чистим зубы перед сном.
Не знаю, отчего меня из-за этого передергивает. Почему я не в силах сдержаться и обнять ее, поднять и отнести на руках к машине. Она уже почти слишком большая для этого.
- Не волнуйся, малыш, - я вижу, ей это важно. - Я оставлю все на месте.
- Хорошо папа. Я там хочу жить.
И в эту секунду, словно с солнца внезапно сдернули штору, я думаю: "Вот почему я кололся…"
Я кололся, потому что это был другой мир, и я хотел там жить. Потому что Другой Мир привлекал меня больше, чем то, где я был вынужден существовать. Потому что в воображаемой реальности мне легче жилось, чем в настоящей.
Я кололся, потому что чувствовал то же самое по поводу своей жизни, что моя девочка чувствует по поводу своей.
- Оставь, как есть, - повторяет она, поднимая ко мне свое маленькое серьезное личико.
- Обязательно, Нина. Не беспокойся.
Глядя ее волосы, я пытаюсь припомнить, когда впервые захотел изменить свой мир. И, вздрагивая, осознаю, что не хотел никогда. Осознаю, ощущая что-то вроде раны в сердце, что с Ниной, видимо, происходит то же самое. Что жизнь этого чудесного маленького создания уже изменилась.
- Обещаю, солнышко.
Я слышу, как сбивается мой голос, и мне приходит в голову самая ужасная мысль о моем ребенке. Она такая же, как я.
И как только я подумал так, понял, что молюсь, чтобы она была другой.
- Господи, боже мой, - кричу я про себя. - Господи, боже мой, не дай ей превратиться в своего отца…
На лишнее мгновение я прижимаю Нину к себе. Потом сажаю ее в машину, стараясь не показать, как действуют на меня ее слова. Стараясь, чтоб она не заметила моих слез пополам с ужасом.
- Я не стану ломать твой домик, малыш. Больше никогда…
Часть седьмая
Токсическое изгнание
Не так уж много народу ночует в "акулах". Не ассоциируется эта машина с бомжами. В общем-то, компания-производитель должна счесть это за комплимент. К счастью, в Лос-Анджелесе не холодно. Точнее, температура в четыре утра - девяносто градусов. Так что встает вопрос, стоит ли открыть окно - рискуя шансом быть изувеченным ради возможного порыва свежего ветра; или держать его закрытым - задохнуться в собственной рубашке, но исключить нападение. Когда ты на дне, с местными шакалами играешь на равных.
Конечно, учитывая мое положение, обзавестись жилплощадью было для меня не совсем главным. Несмотря на разрушительное действие лекарства, уже находящегося в моем организме, мне нужно было затариться еще.
Вообще-то Сандра вызвала службу 911, испугавшись, что со мной случился приступ неизвестной болезни. Только когда она обнаружила, что это из-за наркотиков, ее паника сменилась праведным гневом. От гидроокиси хлорала меня всего скрючило и перекорежило, получилось нечто среднее между Уолтером Бреннаном, исполняющим "Granpappy Amos" в "The Real Mcboys" и участником бостонского марафона, который пересек финишную линию, потеряв ориентацию в пространстве и пуская слюни, мозги на всю жизнь набекрень, все другое неважно, им лишь бы сказать, что они сделали это. То, что люди делают исключительно ради себя!
Разучившись держать равновесие, из-за чего мне приходилось наваливаться на предметы, чтобы устоять на ногах, я одновременно не мог поднять голову. Башка постоянно валилась на бок, как у сломанной куклы. Плюс пиздец речевому центру. Зрение смазанное. Из меня выходили ужасные испарения болотного газа. И я потерял контроль над мочевым пузырем…
Таким запомнила меня жена в последний раз перед периодом разлуки: мужика шатает в разные стороны, на губах у него пузырится пена, на штанах свежие подтеки мочи - в моем случае канареечно-желтые из-за регулярного приема витаминов - он с кашей во рту заявляет, что с ним все нормально, и жаждет видеть ребенка. "Я тока дочку пцелую… Тока дочку пцлую на прщанье…"
В отчаянии Сандра вызвала своего психиатра, давно ей рекомендовавшего от меня отделаться. Трубка лежала на подлокотнике дивана, пока она вела переговоры о моем уходе. Даже с парадного крыльца я слышал, как психиатр наговаривает ей отдающие металлическим привкусом слова ободрения. Почему-то из-за неприятностей она заговорила еще более зловещим голосом. Вначале телефона я не видел. Будто приказы поступают из головы Сандры. "Не разговаривайте с ним. Понимаете? Вам с ним нечего обсуждать…"
Преодолев на запинающихся ногах полпути в сорок три шага от двери до подъездной дорожки и ободравшись до крови, пытаясь держаться за колючие бугенвиллии, я, плюнув на все, решил ползти. Последний рывок я проделал на заднице, двигаясь назад в крабовой манере, прямо перед соседями, с увлечением наблюдающими мой спектакль. Когда я сел на пятую точку, встать мне стоило тяжких усилий, но, разумеется, чтобы вести машину, вставать не требуется. Это делается из положения сидя. Раньше мне и в голову не приходило, насколько это ловко придумано. Если бы люди водили машину стоя, как, к примеру, молочники, возможно, дорожные аварии случались бы в миллион раз реже.
Человеческий дух восторжествовал, отчего у меня Т-клетки до сих пор отмирают со страху, и я сумел направить свое авто в сторону Голливудской автострады и погнать на север, в Долину, где стоял дом Матильды. На секунду я поднял голову из-за руля и задержал взгляд ровно настолько, чтобы успеть заметить, как стремительно приближается логотип Shell Oil на грузовике, уже настолько рядом, что я мог рассмотреть неровности на его желтой краске. К счастью, у меня онемела только левая нога, и я резко ударил по тормозам.
Матильда, чья двухкомнатная квартира в небольшом доме была оплачена моим пристрастием, мне, мягко говоря, не обрадовалась. Я даже не рассчитывал на столь невосторженный прием. И, значит, догадываясь, что мое состояние ее несколько обескуражит, я заехал в 7-Eleven и купил ей кекс. Как все классические джанки, Матильда была сластеной. Она питалась одним сахаром, и все равно весила меньше бумажного самолетика. Больше всего она обожала огромные двойные шоколадные кексы из 7-Eleven.
Я совсем забыл об обоссаных штанах, и что до сих пор хожу, будто в меня молния попала. Умея в любой момент отключаться от реальной действительности, я продефелировал в круглосуточный магазин, словно я ничем не отличаюсь от остальных посетителей в этот воскресный вечер. Толпа перед прилавком расступилась.
И не только сердитая парочка латиносов и троица молодых работяг из Долины в гавайских рубашках, но даже все на свете перевидавший сикх за кассой наморщили нос. А я посмотрел через плечо - выяснить, на кого это он уставился.
- Вы - ВОН!
- Кто, я?
Я чуть не позвонил адвокату. Что это во мне им не понравилось?
- Не маши на меня тюрбаном, чувак, возьму кекс и уйду…
- Вон отсюда… БЫСТРО!
Когда он потянулся за бейсбольной битой, в ней уже потребности не было. Коротышка-испанец высвободился из рук жены и подтолкнул меня к выходу. Три гавайских рубашки тоже изнывали от желания впрячься в базар.
- Мне бы только кекс, - повторял я, шатаясь посреди этой толпы линчевателей, обогнув холодильник с мороженым, миновав полку с кукурузными чипсами и норовя запустить лапы в подарок для Матильды.
Индиец крикнул что-то, прозвучавшее как "Хе-еп!", хотя я могу ошибаться. "Хе-еп!", потом что-то большое рассекло воздух и просвистело прямо у моего уха.
- БЛЯ!
Первого удара в плечо я не почувствовал. Сикх осторожничал, стараясь держаться золотой середины между легким тычком и ударом со всего размаху.
От второго я чуть не отправился на пол. Отбивающий из Луисвилля поймал меня за локоть и направил мои неустойчивые стопы к журнальной стойке. Я еще не потерял решимости сделать покупку, но вмешалась судьба в виде "красношеего" из Сан-Фернандо.
- Мужик, - произнес наиболее близкий ко мне парень из Долины. - Господи, мужик, ступай домой, проспись.
Мальчик обернулся, увидел, что злобный сикх звонит по телефону, отвернувшись в другую сторону, и сунул кекс - тот самый двойной, на который я нацелился - мне в свободную руку. Потом проводил меня к выходу.
- Он вызывает мусоров, мужик. Уходи!
Я вслепую добрался до дома Матильды. Через три квартала мой локоть распух до размеров теннисного мяча. Наверное, я снова обоссался. Помню, что плакал, но никакого горя не испытывал. Не испытывал ничего, кроме всепоглощающей потребности подлечиться. Ночь превратилась в хаос, забрызганный грязью хаос, сквозь который упрямым ярким бриллиантом сияла моя жажда.
Доказательством моего полного разрыва с реальностью служит убежденность, когда я подкатил к дверям барыш, что я сумею натянуть на лицо улыбку, отпустить пару шуточек, очаровать ее и нарыть себе пару граммов отравы. Вот как я одурел.
Представляя собой на тот момент не более чем дерганный, пропитанный мочой кусок мяса, новоявленный бомж и почти банкрот, я продолжал пребывать в уверенности, что способен гнуть свою линию. Сжимая в руке полураздавленный кекс, знак моих добрых намерений, со всей надеждой, какая есть на свете, я постучал в дверь. Ничего. Я постучал опять. Подождал. И еще постучал.
Наконец, услышав знакомый скрип отодвигаемого глазка - я обожал этот скрип, я бы на нем женился - я облегченно вздохнул. Прошла секунда, пока она возилась с верхним замком. Еще одна, пока отодвигала щеколду. Затем дверь приоткрылась. Она улыбнется. Пригласит меня войти. Угостит меня щепоткой задвинуться и подлечиться на месте. Мы мило поболтаем. Она…
- ГОСПОДИ, БОЖЕ МОЙ! В КАКУЮ ХУЙНЮ ТЫ ВЛЯПАЛСЯ?
- Матильда? - услышал я, как пропищал мой голос из иного измерения.
- В КАКУЮ ХУЙНЮ ТЫ ВЛЯПАЛСЯ?
- Я-тебе-кекс-принес, - отбарабанил я отрепетированную в моей дурной башке фразу.
- От тебя пиздец как воняет! - объявила завернутая в купальный халат фигура из теней. - Обосрался, что ли?
Она явно не намеревалась открывать дверь до конца.
- Я-тебе-кекс-…
- Господи! - Фигура исчезла и через несколько мгновений вернулась. "НА!" - произнес резкий глубокий голос. Под герой Матильда разговаривала как Орсон Уэллс. Одна недовольная махровая рука высунулась в ночь. "Держи… Вали, у меня народ".
- Матильда, я…
- С тобой хуйня происходит, Джерри.
- Матильда… - я даже не увидел ее лица.
- Джерри! - дверь почти закрылась, осталась узенькая щелочка. - Нечего приходить сюда и помирать, ладно? Эта фигня не прокатит. Извини.
Дверь захлопнулась у меня перед носом. На сей раз навсегда. Второй раз за сегодняшний день. Но мне плевать. Я был на все сто уверен, что с выданной мне порцией я поправлюсь. Я приду в норму.
Жизнь налаживалась.
Меня слишком колбасило, чтоб заходить куда-нибудь за водой, и я циркулировал зигзагами вверх-вниз по улицам Рисиды в поисках участка земли, где нет семейства, занятого жаркой барбекю, счастливых детишек, выписывающих великами восьмерки. Я нашел местечко под гигантской плавучей ивой в дальнем углу стоянки у Вона. Не сосчитаю, сколько раз по утрам, когда отоварившись у Матильды, я заходил в этот самый супермаркет купить набор ложек, пару зажигалок, ваты или ватных шариков и новую бутыль изопропилового спирта. Было бы дурным тоном пользовать технику Матильды. Но с другой стороны, разъезжать с этими делами тоже неохота. Специально, чтобы бдительные кассиры не сделали ненужных выводов, я разбавлял покупку раскраской или здоровой упаковкой подгузников; они думали, это для детишек, и все шло нормально. Таким способом я ощущал свою принадлежность к роду человеческому. Что, впрочем, отныне потеряло свою значимость.
Теперь я хотел одного - поправиться. Но воды наполнить ложку у меня не было, пришлось плевать. Процедура мерзкая, но ничего не оставалось. Наконец, минут пять потужившись и поплевав, я собрал жидкость в достаточном количестве для приготовления дозы. Я понимал, что надо постараться и растянуть на подольше подарок Матильды. Учитывая, что то была моя первая ночь в неизвестности, казалось оправданным зарядить порцию побольше. Разве я почти не слез? Разве я не достаточно намучился?
Сгорбившись на переднем сиденье, я изо всех сил старался держать ложку со слюной ровно. Слюна нехорошо пахнет при готовке. Но мне попался такой большой комок, что приходилось описывать пламенем круги. Наконец, жидкость закипела, и я отбросил зажигалку. Тупым концом машинки размешал наркотик в воде. Моля бога не дать мне облажаться и нагнуть ложку, я подлез под рубашку и нащупал на пупке клочок корпии. Действуя вслепую, я бросил фильтр в ложку, прицелился туда иглой и набрал полный баян.
Проделать всю бодягу по учебнику, то есть снять ремень, перетянуться и вмазаться, у меня возможности не было. Вместо этого, не вылезая из-под приборной доски, я задержал дыхание, сжал кулак, постарался перегнать весь воздух из организма в левую руку. Накачал ее. И, в конце концов, простучав иглой мышцу, как слепой прощупывает палкой бордюр, я нашел вену.
Не выпуская воздух, я надавил на тупой конец, и медленно-медленно выдвинул поршень обратно, нажал на него снова и выдохнул. Наконец-то моя вкусившая благодати душа мягко покинула вонючий шмат человечины, скрючившийся в своей японской машине, и устремилась вверх, воспарив над Долиной Сан-Фернандо, оставив далеко-далеко всех, кто не желал ее понять, оставив далеко внизу жуткое положение вещей, теперь составлявшее мою жизнь.
Следующие несколько дней, пока не подошел к концу мой запасец, прошли приблизительно так же. Торчал то в машине, то в сортирах на заправках. Или, если я хотел есть, в сортире "Ship’s", или Денни, Кэнтера и прочих голливудских, одинаково надежных, по-двадцатке-в-час, точках. Сегодня, если есть желающие, могу провести исчерпывающую экскурсию по толчкам Голливуда.