Когда военный проходил мимо Наденьки, она успела рассмотреть его погоны, с четырьмя звездочками, как и у Петра; на ходу он снял фуражку с головы, Наденька не могла оторвать взгляда от его коротко стриженного, как у Петра, затылка, от широких плеч, портупеи, красиво перетянувшей его стройную фигуру, сердце ее сладостно и тягуче щемило, Капитан пожал руки директора, секретаря обкома и присел на стул возле них. Теперь Наденька видела его лицо, короткие, но вьющиеся волосы с первой сединой, такой же, как у мастера, орден на груди, нашивку ранения на кителе. Взгляды их неожиданно встретились, и Наденьке показалось, что он еле заметно улыбнулся ей. Она опустила глаза. Директор между тем раскрыл пододвинутую ему папку и начал громко, слегка подражая голосу Левитана, зачитывать фамилии награжденных грамотами обкома партии. Но Наденька уже ничего не слышала, она смотрела себе под ноги, на пестрый орнамент ковровой дорожки, и боялась взглянуть в сторону директорского стола.
- …и Ярцеву Надежду Сергеевну! - отчетливо, как бы ставя восклицательный знак на последней фамилии, произнес директор. Наденька вздрогнула, услышав свою фамилию. Раздались резкие, точно выстрелы, аплодисменты. Все повернулись к ней, будто она была единственной виновницей торжества. Чувствуя, как краска заливает ей лицо, Наденька подняла глаза и снова встретилась взглядом с капитаном. А он, уже откровенно и светло улыбаясь ей, аплодировал вместе с остальными.
- А теперь, товарищи… - продолжил директор, когда смолкли аплодисменты. - Теперь - короткая неофициальная часть.
Он нажал кнопку на темном щите возле селектора, и тут же в дверях появились две пожилые буфетчицы с подносами в руках.
- Тех, кто пришел сюда после смены, прошу выпить… фронтовые сто грамм. - Директор сделал приглашающий жест рукой. - Тем же, кому сейчас в цех, разрешаю взять спирт с собой. Выпьете после смены.
С Наденькой чокались, поздравляли ее. Она, улыбаясь, кивала растерянно подругам, отпила из граненого стакана глоток, обожглась, кто-то протянул ей большое красное яблоко, она взяла, боком протиснулась к двери и незаметно вышла.
Когда она брела заводским двором, шел густой снег. Выйдя за проходную, Наденька остановилась, рассматривая невесомые, точно подвешенные на невидимых нитях снежины. Едва заметно покачиваясь в воздухе, они опускались на ее пальто, таяли на запястьях, на глянцевой поверхности красного яблока, согретого ее ладонями.
- Надежда Сергеевна! - окликнули ее от проходной.
Наденька повернулась и замерла, прижимая к груди яблоко. Со ступеней каменной будки с широкими мутными окнами спускался капитан. Был он в серой, ладно сидевшей на нем шинели с красными петличками, несмотря на мороз, в фуражке, слегка сдвинутой набок.
- Подождите секундочку! - На ходу надевая вязаные перчатки, он подошел к ней, и такая же, как в кабинете директора, ясная улыбка осветила его лицо. - Покидать компанию нехорошо…
Наденька промолчала.
- А я вас поздравляю персонально, - сказал он, когда они перешли улицу. - С наградой, с успехами…
- Спасибо… - выдохнула Наденька и смутилась. - Особенно не с чем, я как все.
- Знаете, вы удивительно похожи на мою жену. Вот… даже и краснеете точно так же, я еще там, в кабинете вашего шефа, заметил.
- Вот как…
- Если не возражаете, я провожу вас немного… вам в эту сторону?..
- Нет, что вы… - Наденька отступила от него на два шага. - Нет, нет, мне не туда.
Не оглядываясь, она быстро, все ускоряя и ускоряя шаг, пошла в сторону. А свернув в переулок, не выдержав, побежала.
Опомнилась Наденька лишь в своей комнате, у окна. Сколько она простояла здесь, сжимая в руках чуть деформированную коробку и вдыхая табачный запах, она не могла бы сказать. А за окном стеной, густым белым потоком падал снег.
Она не выпускала коробку с табаком и тогда, когда топила печь, сидела на маленькой детской скамейке, поглядывая на синие потрескивающие огни. Не отрывая глаз от этих огней, она видела лишь серые, с легкой голубизной улыбающиеся глаза капитана.
…Ночью ей снился тот же жаром обволакивающий душу сон. "Я поздравляю тебя, Надюша… персонально", - говорил Петр и все целовал и целовал ее руки.
Тот декабрь был суровым, вьюжным. Морозы, точно опережая календарь, стояли ядреные, крещенские. Девчата, торопясь на смену, бегом, будто наперегонки, пересекали двор. А в цехе друг дружке оттирали рукавичками побелевшие щеки, отогревали над батареей застывшие руки.
Несколько раз встречала на заводе Наденька капитана. Чаще всего - с группой офицеров, таких же подтянутых, в аккуратно подогнанном обмундировании. Завидев ее еще издалека, он улыбался приветливо, а поравнявшись, лихо козырял, не донося до головы руку в серой вязаной перчатке.
Конец месяца был особенно трудным. Вторую неделю Наденька почти не выходила с завода: тяжело заболела после гибели мужа подруга, и она приняла ее участок.
В ту ночь она возвращалась как раз с дальнего стапеля, с соседнего участка. До конторки было уже рукой подать, и вдруг у нее закружилась голова. Она прислонилась к серой бетонной колонне, подпирающей балку, ноги ее обмякли, и она опустилась на ржавый металлический ящик с фиолетовой стружкой. Все, что окружало ее, слившись в мутную массу, плыло по кругу.
- Вам плохо? - донеслось до нее откуда-то издалека, точно сквозь шум воды. - Что с вами?! - Кто-то уже, слегка встряхивая, держал ее за плечи.
Наденька открыла глаза и увидела присевшего перед ней на корточках человека. Постепенно черты лица его приобрели отчетливость, и она узнала капитана. Улыбка на бледном лице его была растерянной.
- Сейчас, сейчас… не закрывайте только глаза… - Отвинтив пробку, он поднес к ее губам небольшую плоскую флягу.
Наденька мотнула головой.
- Не бойтесь, это кофе. - Он почти насильно влил в рот ей глоток терпкой обжигающей влаги.
- Пахнет вином… - едва выдохнула Наденька.
- Нет, это кофе… и капля коньяка в нем.
- Спасибо вам, товарищ… товарищ… - Наденька сделала попытку подняться.
- Меня зовут Павлом.
Капитан помог ей и медленно, держа под руку, повел к конторке. Открыв дверь, он довел ее до скамьи и усадил под тусклой лампочкой с алюминиевым абажуром.
- Ну вот, Надежда Сергеевна, теперь наше знакомство перестало быть односторонним. - Он улыбнулся, отступая к порогу.
Наденька кивнула и прикрыла на секунду глаза, прислонившись затылком к стене.
- Вам все-таки нехорошо. Может быть… врача?
- Нет-нет, не беспокойтесь, все уже в порядке.
- Тогда, пожалуйста, выпейте это… - капитан перелил содержимое фляги в эмалированную кружку, стоящую возле бачка с водой на другом конце скамьи, сунул флягу в карман и посмотрел на темный циферблат командирских часов. - Простите, я должен идти, меня ждут…
Наденька молча проводила его взглядом до двери и снова закрыла глаза, чувствуя, как по телу разливается приятная истома.
Подошел последний день года. Выдался он солнечным и морозным. Работниц, имеющих маленьких детей, отпустили домой еще до наступления скорых декабрьских сумерек. Наденька успела побывать с Машей на елке в Доме Красной Армии, а вернувшись домой, жарко натопить печь, выкупать и накормить девочку. Когда у той начали слипаться глаза, Наденька отнесла ее в постель, в крохотную спальню за печкой, постояла над ней, спящей, несколько минут, потом осторожно положила ей под подушку завернутого в пергамент леденцового петуха и красное, слегка привядшее яблоко.
Вернувшись в комнату, она убавила звук радио и присела у окна. Стекла были приморожены, но неровно, и сквозь дымчатую пелену просматривался шафранный круг луны, подымающийся вдалеке над крышами домов.
Услышав тихий стук в дверь, Наденька поднялась, неуверенно прошла к порогу, постояла с минуту, пока стук не повторился. Откинув крючок, она приоткрыла дверь и отшатнулась. У порога стоял капитан, раскрасневшийся, в запорошенной шапке, с заиндевевшими краешками бровей.
- Вы?.. Как вы… меня нашли? - Наденька, бледнея, замерла, прислонившись к вешалке. В открытую дверь клубился понизу студеный воздух и обжигал ей ноги.
- С наступающим, Надежда Сергеевна… - капитан перешагнул наконец порог, закрыл дверь и сразу же, полуотвернувшись от нее, полез рукою глубоко куда-то под шинель.
- Вот… живые еще… - на ладонях у него лежало три крохотных букета голубых, с фиолетовым отливом цветов.
- Да вы что?.. - Наденька в испуге простерла перед собой руки, точно защищаясь, и тихо, едва-едва покачивала головой: - Нет, нет, нет… что вы, ни к чему…
- Да вы не волнуйтесь, Надежда Сергеевна, я на минуту зашел, поздравить. Утром улетаю, на фронт…
Не шевелясь, не говоря ни слова, Наденька продолжала стоять, все теснее прижимаясь к вешалке. И тогда он осторожно взял ее за руки, наклонился, прикоснулся губами к пальцам и в ее ладонях остались три маленьких голубых букета.
- Признаюсь, долго стоял возле вашего дома, закоченел. Разрешите… разрешите хоть посидеть несколько минут возле вас…
Наденька кивнула молча, прошла к столу и, положив цветы на белую скатерть, выдвинула стул. Капитан снял шапку, примостил ее на подоконнике возле цветка алоэ и сел. Наденька присела на край стула возле него, у торца стола.
- Спасибо вам… Павел, кажется, вас. Спасибо за внимание, за эти цветы. Но только…
- Прошу вас… - перебил ее капитан. - Не надо, не говорите лучше ничего… если вы уж разрешили мне посидеть возле вас. Я сейчас, я вот только… - он привстал, расстегивая шинель, достал из кармана кителя трубку. - Разрешите?..
- Да, да, пожалуйста.
На белой скатерти появилась коробка с табаком, капитан достал ее из другого кармана. Наденька смотрела завороженно на эту коробку, видела, как он открывает ее, как, не торопясь, аккуратно набивает трубку, приминая табак большим пальцем. Ей показалось, что это снова сон: она видела знакомые до боли жесты, перед ней лежала коробка с примелькавшимися, знакомыми буквами по периметру картонки, с клочками свинцово поблескивающей фольги. А когда в ноздри ей ударило горьким ароматом дыма, она почувствовала, что сходит с ума. Она не могла оторвать глаз от человека, сидящего перед ней, машинально отвечала ему, кивала головой и вдыхала, вдыхала родной запах, голова у нее кружилась, точно от вина. А человек, не выпуская трубку изо рта, притронувшись к обшлагу рукава, посмотрел на темный циферблат часов. Наденька подумала, что сейчас, так же как тогда в цехе, он заторопится и уйдет, и она испугалась вдруг этого. А он встал, потянулся рукой к черному диску репродуктора на стене, и по комнате разлилась тихая музыка.
Капитан, улыбаясь, что-то рассказывал ей, она слушала и не слышала, кивала ему, думая о своем. Она вспомнила, что он там еще, на заводе, что-то говорил о жене.
- А как же… а где же она? - шепотом, непослушными губами спросила она его.
- Вы про кого?
- Вы что-то говорили про жену?..
- Ах, Галя… Она… педагог. За два дня до войны она уехала с дочкой к моим родителям в Самбор. Это небольшой городок подо Львовом. А мне пришлось задержаться на несколько дней, и вот… с тех пор я ничего не знаю о них.
Капитан что-то говорил еще и еще. Но Наденька снова не слушала. Радио вдруг умолкло на секунду, и тут же тишину высоко и торжественно разорвал могучий голос Левитана.
Потом били куранты. На столе появилась знакомая фляга, плитка шоколада, яблоки. Откуда все это было извлечено, Наденька не заметила. Она видела, как капитан размещает все это на столе, и не могла пошевелиться. А он наполнил из фляги маленький металлический стаканчик и протянул ей. Наденька точно во сне, точно под действием какой-то, неведомой ей до сих пор, гипнотической силы повиновалась всему. Она выпила, и жаркой волной обдало ей грудь, тело стало наполняться теплом. Снова звучала музыка, и снова капитан что-то говорил и говорил ей. Когда он протянул к ней руки, она встала, подалась к нему. Ей казалось, что вещи, все окружающее ее в медленном вальсе движется по кругу. И положив голову на плечо капитана, на его жесткий погон, в пронзительном, сладком полубреду она тоже плыла по комнате, а багровая луна за окнами двигалась ей вслед.
…Лимонный неверный свет луны, падающий через верхние звенья окон, прочертил на полу узкую дорожку. И в этом полумраке она видела только его блестящие глаза, в густой тишине его шепот набатом бил ей в уши.
- Я люблю, люблю… - слышала она и задыхалась, утопив руки свои в его волосы. - Очень… - Горячее дыхание его обжигало ее. Хотелось кричать - и не было голоса.
- Я тоже, тоже, Петя! - выдохнула она наконец.
- Павлом меня зовут…
- Ты… Павел?! Нет, нет, ты Петя, не говори так… ты Петя, и я тебя очень люблю. Я так тебя люблю, что у меня сердце едва выдерживает. Вот… ты только послушай!
Продолжая вековечный путь свой вокруг земли, луна скрылась за облака, потемнели окна, растаяла золотистая дорожка на полу. В тишине глуховатым металлическим голосом стенные ходики отстукивали время.
…Будто кто-то прикоснулся к ней, точно легким ветром дохнуло ей в лицо, и она очнулась с ощущением тепла и радости на душе. И полежала так несколько мгновений, не открывая глаз и стараясь удержать это ощущение в себе. А открыв глаза, увидела, что в комнату вползает серовато-синий новогодний рассвет. Наденька поднялась, по стылому полу медленно прошла босиком к окну. Привычным движением поправила сморщинившуюся скатерть на столе. И когда увидела шоколад на столе, просыпавшийся на скатерть табак, все поняла.
Долго стояла она, онемев, уставившись в одну точку на замороженном стекле, пока силы не оставили ее, и она опустилась на холодный паркет.
- Боже мой, Петя, боже мой… - судорожно повторяла она спекшимися губами, вдавливаясь в пол своим горячим виском.
А потом, полураздетая, бежала, не зная куда, от своего дома. Какая-то сила гнала ее прочь. Она падала, хватая мерзлый, ранящий руки снег, подымалась и бежала дальше. И бежала потом назад.
- Боже мой, Петя, Машенька, боже мой… - причитала она, а встречный холодный ветер запечатывал ей рот, не давая вырваться крику.
Надежда Сергеевна, подходя уже к дому, вспомнила, что забыла купить цветную капусту, которую очень любил Петр. "Ах ты растеряха, растеряха!" - журила она себя мысленно. Но возвращаться на базар ей не хотелось. К тому же могла позвонить по междугородной дочка. "Ладно, как-нибудь простит…" - успокоила она себя, направляясь к парадному.
Много лет минуло со времен войны. Наденька, ставшая Надеждой Сергеевной, здорова и вполне счастлива. Но до сих пор время от времени ей мерещится сизоватый дымок и она ощущает крепкий и дурманящий запах табака. Хотя Петр давно не курит, и трубку свою он потерял еще на фронте.
ДЕНЬ ЮБИЛЕЯ
Близился бархатный сезон. На улицах маленького южного города, на набережной и на пляже каждый день появлялись все новые и новые лица. Приезжие привычно оккупировали город, расселялись в уже обжитых некогда местах, занимали свои лежаки, очереди в раздевалках и кафе. Многие из них, едва успев ополоснуться в прибрежной волне, устремлялись к базару, набивали модные полиэтиленовые сумки виноградом, нежными, будто прозрачными грушами.
Почти ежедневно среди этой пестрой толпы, плавно движущейся вдоль торговых рядов, можно было встретить стройную женщину с прядями пепельных волос, выбивающимися из-под тонкого платка. В отличие от других, она молча, не торгуясь, покупала фрукты и, выбравшись из сутолоки, торопилась к остановке. Автобус увозил ее за город, петляя по крутой мощеной дороге мимо детских оздоровительных городков и дачных поселков.
Выйдя из машины, женщина шла по узкой тропе к невысокому холму. Поднявшись на крылечко дачи, она на несколько секунд замирала, словно собираясь с духом, и толкала дверь. Вместе с фруктами она привозила цветы. В дачном саду было изобилие роз и пионов. Она привозила ромашки. Ставила букет в вазу или в высокий стакан и несла в комнату мужа, чтобы заменить привядшие. Уже более месяца он лежал здесь, в своей комнате с окнами в сад. Недуг его был мучителен. Позади уже клиника - он сам настоял, чтобы его выписали, и они несколько дней провели у себя дома, в большом волжском городе. Потом он попросил увезти его сюда - к морю, где они прожили лучшие годы своей молодости.
Подойдя к двери, она снова на секунду застывает, а отворив ее, говорит бодрым, едва ли не веселым голосом, нараспев:
- "Я пришла к тебе с приветом, рассказать, что солнце встало…"
Он старается улыбнуться и садится повыше, поправляя за спиной подушку. И тогда она присаживается рядом и рассказывает. Она рассказывает, что в городе много новых отпускников, что уже по-другому шумят деревья и море шумит иначе и что, может быть, скоро заштормит.
Потом они перебирают почту. Вместе с газетами ежедневно приходят письма. На большинстве конвертов лаконичная надпись: "Синегорск. Профессору Строганову". Пишут друзья, сотрудники кафедры полимеров, которой он руководит в университете, студенты.
Откладывая прочитанное письмо, она украдкой смотрит на мужа. Лицо его, несмотря на желтизну, все еще красиво. Широкий лоб почти без морщин. Они собрались возле серых и усталых глаз. В висках запуталась первая седина.
Когда от стопки остается всего два-три письма, она снова всматривается в него и замечает капельки пота на лбу и от подступившей боли сразу потемневшие глаза. Она быстро выходит из комнаты и возвращается с коробкой таблеток, тех, что дают только по особым рецептам. Он тихо отстраняет ее руку:
- Не надо, Маша. Попробуем потерпеть…
И они терпят.
Последнее письмо он торопливо берет у нее из рук. Разрывая конверт, жадно вглядывается в знакомый почерк.
- Маша, приедет Никитин, - говорит он, не отрываясь от письма. - Сегодня двадцать восьмое? Значит - завтра. А может быть, и сегодня, если самолетом…
- Он же собирался за границу?
- Отложили, наверное…
Профессор Никитин, хирург, уже дважды навещал их здесь. Он приезжал без предупреждения. Просто у дома останавливалась машина, и входил он, крупный, энергичный, пахнущий крепким табаком и дорогой. Поцеловав у хозяйки руку, он коротко спрашивал о делах, а затем уже шел обнять друга.
За окнами послышался скрип тормозов. Приехала "неотложка" - ежедневный визит специалистов местной больницы. Мария Дмитриевна вышла их встретить, а больной, устало прикрыв глаза, снова привалился к подушке.
Гость появился на следующее утро. На этот раз он не задержал хозяйку расспросами, а, на ходу попросив стакан чаю, поспешил в комнату.
Когда Мария Дмитриевна принесла чай, мужчины, будто и не расставались вовсе, вполголоса разговаривали. Она тихо вышла.
- Я знал, что ты приедешь. Вот только когда… Признаюсь, очень ждал тебя. А как же твоя Англия?
- Англия пока подождет. Не к спеху, - Никитин отпил глоток чая. - Здесь много дел, в Ленинграде через неделю симпозиум, - словно оправдываясь, вздохнул он и, подойдя к окну, прислонился лбом к поперечнику рамы, рассматривая прижавшуюся к стеклу ветку яблони.
- Я вот что хотел у тебя спросить, - послышалось за его спиной. - Только ответь честно. Сколько у меня еще осталось… дней? Ну, в общем… ты понимаешь, о чем я.
- Побойся бога, Шурка, тебе еще полста не стукнуло.