- В области три поселка, выражаясь языком географически-административным - три населенных пункта, с названием Сосновка, - продолжал женский голос - В южной части области, в северо-западной и восточной. Самый большой из них - деревня Сосновка на берегу мелководной речки на северо-западе области…
- О, я, я, дизе дорф… данке шён, данке шён…
- Кстати сказать, господин Бауэр, мы недавно проезжали неподалеку, когда я знакомила вас с архитектурой старинной усадьбы. Это около сорока километров от Москвы…
- Я, я, их ферштейн, данке шён, фрау Кль… Татиана Васильевна.
- Спокойной ночи, господин Бауэр. Я рада, что смогла вам помочь.
- Гут нахт, гут нахт…
Положив трубку, он вытер салфеткой влажную руку, промокнул лоб и сделал большой глоток водки, почти не почувствовав ее вкуса.
Сосновка… И та высота, которая снится ему четвертый десяток лет, снится по-прежнему часто… И всякий раз протест во сне: это ведь уже было, было!.. Он прошел уже и через лавры во Франции и через круги ада под Москвой. И он не в силах снова повторить все. Нет, только не это! Хотя ему повезло даже в аду. Это его уже почти безжизненное, обескровленное тело похоронная команда, догоняющая обоз, почему-то бросила в свою повозку. Может быть, из уважения к его кресту. А других оставляли в снегу, даже добивали…
Нет, нет! Почему же все повторяется? По какому праву его снова везут туда?! Он уже прошел через все это. И потом через госпиталь, через больницы, через все инстанции, которые надо пройти, пока не спишут непригодного больше к войне солдата. У него документы! У него множество справок, подтверждающих это… И каждый раз пробуждение - как избавление от приговора.
Сосновка… И снег, сугробы по пояс, по грудь, и холод, стужа пронзительная, преследовавшая сутками, спасения от которой не найти ни в окопе, ни в блиндаже, ни, казалось, даже под вечной мерзлотой подмосковной земли. Сосновка… И высота, где навсегда остались рыжий Курт и задавака Пауль с соседней улицы Вальдшлессенштрассе…
Фриц допил водку и, подойдя к окну, отдернул кремовую штору. Внизу, за парапетом, медленно двигались по Москве-реке рыхлые бурые льдины. Вдоль набережной спешили прохожие. Их обгоняли разномастные автомобили, увозящие за собой пунктиры красных огней.
Выйдя из вагона электрички, он пошел по гулким ступеням подвесного моста - вслед за толпой спешащих в пристанционный поселок людей. А миновав мост, покорно пристроился в хвост очереди, поджидающей автобус. Все, что он до сих пор делал, он делал, едва ли задумываясь, - скорее машинально, механически. И когда подошедший автобус, подобрав кучку столпившихся у остановки людей, урча и отфыркиваясь, отползал в сторону протянувшегося вдоль леса шоссе, Фриц обернулся и увидел возле столба лишь одинокую старушку, прилаживающую на плече две туго набитые сумки, связанные вместе.
- Ви сказать… пожалуйста… - нерешительно обратился к ней Фриц. - Во ист… Соснофка?
- Сосновка-то? - живо откликнулась старушка. - Э-э-э-э, милок, что же ты автобус упустил? Теперя полтора часа ждать…
- Что есть польтора?
- Долго ждать, говорю, автобуса-то другого. Дак можно и пешком, далёко, правда, пёхом-то - километров пять, а то и все шесть будет… Во-он по шоссейке, а потом направо, вдоль речки. - Она показала в ту сторону, где только что скрылся, исчезнув за поворотом, автобус.
Его обгоняли тяжелые, многотонные машины, груженные балками, бетонными плитами, панелями домов с готовыми проемами широких окон.
Выплывшее из-за гряды низких облаков солнце слепило глаза, и крона ближних к дороге елей, высвеченных прямыми яркими лучами, казалась зелено-коричневой, Мимо елок по проторенной укатанной лыжне пробежала четверка лыжников с рюкзаками за спинами. Замыкающая цепочку девушка звонко прихлопывала по снегу задниками лыж.
"Какая же поздняя весна в России, - подумал Фриц, провожая лыжников взглядом. - Конец марта… а еще мороз, снег, лыжня. И какая ранняя зима…"
…Так же натужно урчали тогда, надрывались грузовики и, отваливаясь в сторону, сползали в кювет, уступая дорогу танкам. И когда десятки их, могуче переваливаясь с боку на бок на ухабах, уползали вперед на километр и дальше, под ногами продолжала дрожать скованная морозом земля. А они шли за танками и грузовиками. Шли много часов подряд, почти без привалов. Но даже те короткие привалы были не так желанны, как другое… Лютый, неистовый, леденящий каждую клетку, каждую пору, холод изматывал, изнурял тело сильнее, чем длинные беспривальные марши, чем голод, чем боль… А их торопили, их подгоняли вперед и вперед - к Москве, кому-то на смену… Ни сконцентрированная, накопившаяся усталость, ни мысли о том, что ждет их там, впереди, за незримой чертой, не были так непомерно тяжки, как эта немилосердная зима в конце ноября. И пуще всяких благ желалось только избавление от холода. Но тогда он еще не знал, что впереди будет Сосновка…
Шоссе пересекла речка, и Фриц, вспомнив слова старушки, повернул направо, вдоль берега. Направо же завернула и лыжня.
Он не знал, сколько ему пришлось пройти еще берегом реки. Вероятно, он так бы и шел и шел вперед, не помня себя, если бы не начался небольшой подъем. И только здесь он почувствовал пройденные километры. Перенапряженный, натруженный протез легонько поскрипывал, и ныла вся правая нижняя часть тела. Но он заставил себя пройти еще несколько сот метров, и дорога вывела его к старой сосне, одиноко вековавшей на вершине пригорка. Фриц остановился под ней, привалившись к шершавой смолистой коре плечом. От нее исходил терпкий, знакомый с детства запах. Внизу длинной прямой магистралью протянулась центральная улица деревни. Дома со скворечниками на крышах, штакетник палисадников, деревья под окнами. А вдалеке, где кончалась улица, приподнявшись над домами, белела церковь, без маковки и креста, с разрушенной колокольней. И Фриц узнал… Конечно же, это она - та белая церквушка, служившая ориентиром для пристрелки орудий, когда они брали Сосновку. Цела… Ему показалось даже, что там, внизу, - те же и заборы, и палисадники те же.
…Они закрепились тогда в Сосновке, слившись с остатками другой дивизии, уничтоженной здесь русскими. Снег упруго хрустел под подошвами, когда они проходили немой, вымершей деревней. Даже собаки отыскали себе убежища. И лишь вездесущие дети нет-нет да выглядывали из подворотен, и потом далеко разносилось их возбужденное и ненавидящее: "Фри-и-цы-ы!" Он долго не мог понять, почему и как это связано с его именем. И потом, позднее, удивился простоте разгадки: в России Иваны, а в Германии - Фрицы.
Он так и не видел до Сосновки ни одного русского солдата, ни одного ивана. Эшелон разгрузился под Тулой, откуда их в спешном марше передислоцировали сюда. И уже здесь, за околицей, он увидел их. Они лежали кто как, чаще - припав к земле грудью и головой, в серых шинелях, в дубленых полушубках, солдатских стеганых телогрейках.
Иваны не отступили, но и не сдались.
И вот тогда, проходя вдоль бруствера, просвечивавшего морковно-оранжевыми пятнами сквозь свежую порошу, понял Фриц тщетность их прихода сюда, в деревню Сосновку. И понял, что русские морозы здесь ни при чем. О, он хорошо знал историю! И отчетливо помнил, что Наполеон уходил из Москвы, когда еще не было ни настоящей зимы, ни морозов.
Да, именно тогда он осознал тщетность их прихода в Сосновку, понял, что не может солдат победить без веры в победу, без веры в правоту своего дела. И ему стало страшно от мысли, что так может думать не он один.
После Сосновки им предстояло брать высоту, где, по данным разведки, сосредоточилось до батальона русских…
…Фриц отнял руки от сосны и медленно, уже экономя силы, пошел, не спускаясь к деревне, мимо придорожного кустарника в сторону белеющей вдалеке березовой куртины. Небо подернулось маревом. Невысоко над деревьями висело розовое ядро солнца.
Он и не заметил, как березы обступили его, окружили тесным хороводом, и такая снежная, чистая белизна простерлась на все четыре стороны, что на какие-то мгновенья все показалось неземным, нереальным; все слилось: и белая стена деревьев впереди, и белое марево затянутого легкой дымкой неба, и еще белый пока, зернистый мартовский снег под ногами.
Нет, он не знал, те ли это березы. Не стал гадать. За долгие годы земля могла вырастить много разных деревьев. Но все-таки это были березы. Последнее, что он запомнил на этой земле.
…То была окраина небольшой рощи. Они бежали, сторонясь воронок, перешагивая через вывороченные с корнем деревья, втаптывая в наст иссеченную осколками березовую кору. Где-то справа и уже совсем близко, выщупывая их среди деревьев, с надрывным визгом пролетали мины и, взрываясь, подымали вверх высокие столбы снежной пыли, смешанной с древесным крошевом, корой, ветками.
Это была уже их третья атака. Фриц боковым зрением видел сквозь деревья, как вдоль дороги по-над рощицей горели танки, белея в черном чаду крестами. Впереди него маячила, мечась то вправо, то влево, как маятник, широкая спина рыжего Курта. Обгоняя мины, свистели пули, точно острым лезвием срезая ветки. Ветки же, медленно переворачиваясь в воздухе, падали на головы бегущих.
Молния, взметнувшаяся из-под ног впереди бегущего Курта, ослепила Фрица. Падая, он успел ухватиться за ветви поверженного дерева. И его куда-то понесло, поволокло вместе с землей, осевшей под ним, вместе с комлем старой березы. Струйки темной крови, скатывающиеся по глянцевой, иссиня-белой коре, - последнее, что увидел Фриц.
…Рощицу пересекла узкая, до блеска укатанная санями колея. Фриц перешел ее. Впереди, образуя небольшую поляну, редели деревья. Он обернулся назад. За спиной густой белой стеной смыкались стволы берез.
Наверное, в тысячный раз Фриц подумал о том, что ему повезло здесь больше других, хотя он и оставил в-этих березах ногу. Настоящее горе постигло его позднее, дома, когда уж близок был конец войне, когда все знали примерные сроки его, а многие, как могли, старались приблизить желанный час. Ждал с нетерпением и он, Фриц, и в роковое весеннее утро как-то по особенному обостренно почувствовал приближение "той", новой жизни, о которой столько тяжелых лет грезили они с Мартой. А вечером, возвращаясь с завода, он не нашел своего дома. Английские бомбардировщики превратили в руины целый квартал их улицы. Провожая Фрица утром на работу, Марта точно предчувствовала что-то, долго стояла у окна с малышом, с его первенцем на руках.
…Из-за деревьев потянуло дымом. В ноздри Фрицу ударило пряным, чуть горьковатым запахом горящей коры. Все это: и запах дыма, и прозрачная стерильная белизна берез - снова показалось ему на миг миражом, наваждением. Дойдя до сросшихся, образовывавших букву У, берез, он потянулся в карман за сигарой и тут же в десятке метров от себя, у поваленной кряжистой березы, увидел троих парней и девушку. Прямо под ногами у них, на снегу, чадя, разгорался небольшой костерок. Позади в аккуратную пирамиду, будто оружие, составлены лыжи. Один из парней настраивал гитару, двое других раскладывали с помощью девушки на выцветшей плащ-палатке у костра свертки с едой.
Фриц растерялся. Хотел было, повернувшись, пойти прочь. Переборы гитары смолкли, и он понял, что его заметили. Уходить сразу, резко, как будто бы он испугался чего-то, не хотелось, и он, раскурив сигару, постоял еще минуты две, машинально поглаживая рукой скользкую кору березы.
"Ну вот, теперь пора, - подумал Фриц, осторожно высвобождая из снега протез, и вдруг услышал сбоку и уже близко от себя шаги. - Что-то им надо, может быть, огня, зажигалку? Нет - у них же костер…"
- Товарищ, идите к нам, а? - в двух метрах от него, утонув по щиколотки в снег, стояла девушка и, взмахивая голубой рукавичкой, манила его. - Пойдемте…
Фриц покачал головой.
- Да пойдемте же, ну чего тут такого?.. - она вытащила из снега ботинок и, сделав еще шаг к нему, протянула руку. - Идемте, идемте, никаких разговоров, меньшинство подчиняется большинству.
Какая сила заставила Фрица повиноваться ей, он так и не понял.
Как только они подошли к костру, парни, поздоровавшись, раздвинулись, давая ему место у огня.
- А у нас выходной нынче, - как бы между прочим сказал один из них, пододвинув к своим ногам бутылку водки, стоявшую среди закусок на плащ-палатке. - Пей, гуляй, корабельная слобода! - и широко улыбнулся, подмигнув Фрицу.
Фриц обратил внимание на его руки, когда он открывал бутылку: тяжелые, с ссадинами на пальцах, с подпалинами на тыльной стороне ладоней.
Разлив водку в граненые стопки, парень протянул одну Фрицу:
- Твое здоровье, отец!
По-прежнему подчиняясь чьей-то незримой воле, Фриц принял водку, выпил вместе со всеми. И сейчас же парень, сидящий справа от него, пододвинул ему газету с бутербродами.
- Пожалуйста: ветчина, яички, шпроты…
- Не стесняйтесь, - подбодрила девушка.
Третий парень, державший на коленях гитару, не стал пить водку, а лишь символически приподнял стаканчик, отставил его в сторону и ударил щепотью пальцев по струнам. Высокий, гулкий аккорд разомкнул тишину. Фриц поднялся, кивком поблагодарил девушку, смотревшую на него снизу вверх, и, обогнув костер, пошел, тяжело опираясь на трость, по своим же следам назад.
- Куда же вы?.. - попытался остановить его один из парней.
- Перестань! - одернула того девушка. - Мало ли что у человека…
Когда он вышел к сосне, огненный диск солнца задевал уже краем верхушку обезглавленной церкви. Впереди Фрица упала на колею длинная качающаяся тень. Отойдя несколько шагов от сосны, Фриц обернулся, взглянул еще раз на нее, на пригорок, на деревню, как бы прощаясь со всем этим, и тут только увидел то, чего вероятно, от волнения не заметил раньше. У околицы, неподалеку от деревянных мостков через речку, острым треугольным клинком взметнулся вверх серебристый обелиск. Фриц постоял с минуту, повернулся и, не оглядываясь, пошел к станции.
НАД ВОЛГОЙ ТИШИНА
Воскресную тишину над небольшим поселком на берегу Волги изредка будили хрипловатые утренние гудки пароходов. За околицей, у темного косогора, спускавшегося к реке, дрожал над подогретой землей воздух. На завалинках, на лавочках под окнами грелись старики. Подле них клонила к земле тяжелые гроздья сирень. Девчонки, приподнявшись на цыпочках, перебирали пушистые ветки, выискивая "пятерки". Мимо них, о чем-то ожесточенно споря на ходу, прошагала к реке ватага мальчишек.
На берегу ребята притихли. Командиры разделили между собой бойцов. Вскоре были приведены в полную готовность "боевые" автоматы и карабины, оборудованы блиндажи и траншеи. Но никто не соглашался стать солдатом хунты. Все хотели быть чилийскими патриотами.
- А давайте, свои - против своих! - предложил маленький Вовка. - Мне братуха рассказывал, у них на учениях так делают…
- Ври больше! - усомнился Сережка. Он был второклассником и по старшинству стал командиром. - Станут наши стрелять в своих же - жди!
- Так снаряды-то холостые. Чудак! Главное - перехитрить друг друга, - доказывал Вовка.
И ему поверили, потому что брат у него в самом дела уже второй год служил в армии.
…Бой был в разгаре.
"Тр-р-р-р-р-р! Та-та-та-та-та!" - била из прибрежных кустов пулеметная очередь.
"Трах-тах!" - вторил карабин, и пели разрывные пули: "Вз-з-зынь! Вз-з-зынь!"
Сережка с Вовкой залегли в неглубокой яме у обрыва.
- Подкопай получше, - приказал Сережка. - Здесь установим ручной пулемет. И не высовывайся - опасно. Сейчас они подойдут…
Возка усердно выполнял приказания командира. Сережка вел наблюдение. Вдруг Вовка вскрикнул:
- Смотри-ка, Сереж!
- К командиру обращаются по званию. Понял? - сердитым шепотом, не оборачиваясь, внушал Сережка. - И не ори. Мы в засаде… - Он хотел добавить еще что-то и вдруг замер, обернувшись. В руках у Вовки была настоящая граната. Он понял это сразу, хотя гранаты видел только в кино. "Лимонка" была облеплена землей, сквозь которую проступал рифленый корпус в коричневых пятнах ржавчины.
- Настоящая! - обрадовался Сережка. - Ну, теперь они нас не возьмут.
Сверху послышался топот.
- Приготовиться! - скомандовал командир. - Нас окружают.
А сверху уже кричали:
- Хунта, сдавайся!
- Гранаты к бою! - приказал Сережка. - Мы патриоты, а не хунта! - он подтолкнул Вовку. - Давай-давай, я поддержу тебя пулеметом…
Вовка замахнулся, но рука сама застыла в воздухе. Очень уж жаль было расставаться с настоящей гранатой.
- Бросай! - настойчиво повторил приказ Сережка.
И Вовка выскочил из "блиндажа". Три автомата сразу же взяли его на прицел.
- Сдавайтесь! - что было силы крикнул Вовка и, высоко подняв руку с гранатой, бросился вперед.
Граната потрясла ребят. Забыв обо всем, они окружили Вовку.
- Брат, что ли, привез?
- Не-а, - загадочно ухмыльнулся Вовка.
- Где взял?
- Военная тайна…
А позади уже стоял Сережка.
- Дай сюда! - потребовал он гранату.
- Не дам. Это же я нашел…
- Я - командир! - Он схватил Вовку за руку.
- Пусти-и! - рванулся Вовка.
Пытаясь отобрать гранату, Сережка выворачивал ему руку. Вовка вырывался. Упав, они барахтались в траве. Наконец Вовка выскользнул и побежал вдоль берега. Потом стал подниматься вверх, к домам. Он уже чувствовал за спиной Сережкино дыхание. Вот-вот он схватит его за рубашку, и тогда уже не вырваться.
Вовка выдохся. У него закололо, заныло где-то в боку. Он почувствовал, что бежать больше не в силах, и решил уже покориться судьбе, но вдруг увидел возле крайней избы отца. И бросился к нему.
Отец стоял в окружении мужчин. В его руках был крупный подлещик. На земле лежали удочки. Рассказывая что-то смешное, отец жестикулировал. Все громко смеялись. У открытого окна сидела женщина и, подперев руками подбородок, улыбаясь, слушала балагуров.
- Папка! - вскрикнул подлетевший Вовка. В голосе его стояли слезы. - Это я нашел, я! - Он протянул зажатую в кулаке гранату и… выдернул чеку.
Отец замер в оцепенении. Прямо перед ним стоял Вовка и протягивал гранату без чеки… Сейчас он разожмет пальцы и…
В один миг громадные ладони отца сдавили Вовкины руки. Люди затаили дыхание. Под ногами в пыли дернулась и замерла большая рыбина, судорожно хватая ртом воздух. Струйки пота стекали по бледному лицу отца, ледяными бороздками скрываясь под рубахой. Вовка коротко всхлипнул и затих. Все застыли, боясь пошевелиться. И только женщина на мгновение скрылась за окном и вскоре появилась на улице. На нее замахали руками.
- Мужики… - ее шепот прорезал тишину криком. - У Клавки Петрухиной сын вернулся. Сама видела, шел задами от пристани…