- Нечего сказать, приятно знакомиться при таких обстоятельствах, - сказал Чиви Слайм, глядя на Тома Пинча налитыми кровью глазами. - Я самый жалкий из смертных, поверьте мне!
Том, видя, в каком он состоянии, попросил его не беспокоиться и после неловкой паузы вышел вместе с Мартином. Но мистер Тигг так усиленно заклинал их кашлем и разными знаками задержаться в темном углу за дверью, что они его послушались.
- Клянусь, - воскликнул мистер Слайм, бессильно стукнув по столу кулаком, а затем подперев голову рукой и утирая пьяные слезы, - я самое несчастное существо, какое известно миру. Общество в заговоре против меня. Образованней меня нет человека на свете; какие сведения, какие просвещенные воззрения на все предметы, а посмотрите, как я живу! Разве сейчас, в эту самую минуту, я не принужден одолжаться двум посторонним лицам из-за трактирного счета!
Мистер Тигг наполнил рюмку своего друга, подал ему и многозначительно кивнул гостям в знак того, что сейчас они его увидят в гораздо более выгодном свете.
- Одолжаться двум посторонним лицам из-за трактирного счета, каково? - повторил мистер Слайм, скорбно прикладываясь к рюмочке. - Очень мило! А тысячи самозванцев тем временем стяжали себе славу! Люди, которые мне и в подметки не… Тигг, призываю тебя в свидетели, что самую последнюю собаку так не травили, как травят меня.
Испустив нечто вроде завывания, живо напомнившего слушателям только что названное животное в крайней степени унижения, мистер Слайм опять поднес рюмку ко рту. Как видно, он почерпнул в этом некоторое утешение, потому что, ставя рюмку на стол, презрительно усмехнулся. Тут мистер Тигг опять начал усиленно и весьма выразительно кивать гостям, давая этим понять, что сейчас они узрят Чива во всем его величии.
- Ха-ха-ха! - рассмеялся мистер Слайм. - Одолжаться двум посторонним из-за трактирного счета! А ведь, кажется, Тигг, у меня есть богатый дядюшка, который мог бы купить полсотни чужих дядюшек? Кажется мне это или нет? Ведь я как будто из приличной семьи? Так это или не так? Я ведь не какая-нибудь посредственность без капли дарования. Скажи, да или нет?
- Дорогой Чив, ты среди человечества - американское алоэ, которое цветет всего один раз в столетие! - отвечал мистер Тигг.
- Ха-ха-ха! - опять рассмеялся мистер Слайм. - Одолжаться двум посторонним из-за трактирного счета! И это мне, мне! Одолжаться двум архитекторским ученикам - людям, которые меряют землю железными цепями и строят дома, как простые каменщики! Назовите мне фамилии этих двух учеников. Как они смеют делать мне одолжения!
Мистер Тигг был в совершенном восторге от этой благородной черты в характере своего друга, что и дал понять Тому Пинчу при помощи маленького мимического балета, сочиненного экспромтом для этой цели.
- Они у меня узнают, все узнают, - кричал мистер Слайм, - что я не из тех подлых, низкопоклонных смиренников, с которыми они привыкли иметь дело! У меня независимый характер. У меня пылкое сердце. У меня душа, которая выше всяких низменных расчетов.
- Ах, Чив, Чив, - бормотал мистер Тигг, - какая благородная, какая независимая натура, Чив!
- Ступайте и выполните ваш долг, сэр, - сурово произнес мистер Слайм, - займите денег на дорожные расходы; и у кого бы вы их ни заняли, дайте там понять, что я по натуре горд и независим и адски утонченные фибры души моей не переносят никакого покровительства. Слышите? Скажите там, что я их всех ненавижу и только благодаря этому сохраняю еще уважение к самому себе. Скажите, что ни один человек на свете не уважал так самого себя, как я себя уважаю!
Он мог бы прибавить, что ненавидит два рода людей: всех тех, кто оказывает ему помощь, и всех тех, кто больше преуспел в жизни, ибо и в том и в другом случае их превосходство было оскорблением для человека столь замечательных достоинств. Однако он этого не сказал, и с вышеприведенными заключительными словами мистер Слайм - слишком гордый, чтобы работать, попрошайничать, одолжаться или красть, допускавший, однако, чтобы за него работали, попрошайничали, одолжались и крали другие, слишком заносчивый, чтобы лизать руку, питавшую его в черный день, однако достаточно подлый, чтобы куснуть или рвануть исподтишка, - с этими весьма удачными заключительными словами мистер Слайм повалился головой на стол и заснул пьяным сном.
- Где вы найдете, - воскликнул мистер Тигг, догоняя молодых людей у порога и осторожно притворяя за собой дверь, - такую независимость духа, как у этого необыкновенного человека? Где вы найдете такого римлянина, как наш друг Чив? Где вы найдете такой чисто классический склад ума, такую простоту характера, достойную тоги? Где вы найдете человека с таким неистощимым красноречием? Я спрашиваю вас, господа, разве он не мог бы сидеть в древности на треножнике и прорицать без конца, лишь бы ему давали побольше джина с водой за общественный счет?
Мистер Пинч с обычной кротостью собирался было что-то возразить на последнее замечание Тигга, но, увидев, что его товарищ уже сошел с лестницы, двинулся за ним.
- Разве вы уже уходите, мистер Пинч? - спросил Тигг.
- Да, благодарю вас, - ответил Том. - Пожалуйста, не провожайте меня.
- А мне, знаете ли, хотелось бы сказать вам два слова наедине, мистер Пинч, - сказал Тигг, не отставая от него. - Одна минутка в кегельбане, проведенная в вашем обществе, весьма облегчила бы мне душу. Смею ли просить вас о таком одолжении?
- Да, разумеется, - ответил Том, - если вы этого желаете. - И он последовал за мистером Тиггом в названное им убежище; добравшись туда, сей джентльмен извлек из своей шляпы что-то похожее на остатки допотопного носового платка и вытер себе глаза.
- Сегодня вы видели меня, - сказал мистер Тигг, - в невыгодном свете.
- Не будем говорить об этом, - сказал Том, - прошу вас.
- Да, да, в невыгодном! - воскликнул мистер Тигг. - Я на этом настаиваю. Если бы вам довелось видеть меня перед моим полком на африканском побережье, во главе атакующего каре, с детьми, женщинами и полковой казной посередине, вы бы меня просто не узнали. Тогда вы почувствовали бы ко мне уважение, сэр.
У Тома Пинча были свои понятия о том, что такое доблесть, и потому эта картина не так его потрясла, как хотелось бы мистеру Тиггу.
- Впрочем, не беда! - воскликнул этот джентльмен. - Один школьник в письме к родителям, описывая чай с молоком, которым его угощают, выразился так: "Это сплошная слабость". Повторяю эти слова, относя их к самому себе в настоящее время, и прошу у вас извинения. Сэр, вы видели моего друга Слайма?
- Конечно, видел, - сказал мистер Пинч.
- Сэр, мой друг Слайм произвел на вас впечатление?
- Не очень приятное, должен сказать, - ответил Том после некоторого колебания.
- Я огорчен, но не удивляюсь, - воскликнул Тигг, хватая его за оба лацкана, - ибо вы пришли к тому же заключению, что и я. Однако, мистер Пинч, хотя я человек грубый и легкомысленный, я уважаю Разум. Следуя за моим другом, я выказываю уважение к Разуму. К вам, предпочтительно перед всеми людьми, обращаюсь я, мистер Пинч, от лица Разума, который не может отвоевать себе место под солнцем. Итак, сэр, не ради себя, - я не имею к вам притязаний, - но ради моего друга, сокрушенного горем, чувствительного и независимого друга, который их имеет, - я прошу у вас взаймы три полкроны, решительно и не краснея. Прошу, ибо имею на это право. А если я прибавлю, что они будут возвращены вам по почте не далее как на этой же неделе, то я предчувствую, что вы меня даже осудите за эту меркантильную оговорку.
Мистер Пинч достал из кармана старомодный кошелек красной кожи со стальным замочком, вероятно принадлежавший когда-то его покойной бабушке. В нем был один полусоверен и ничего больше. Все богатство Тома до следующей четверти года.
- Одну минуту, - воскликнул мистер Тигг, зорко следивший за этой процедурой. - Я только что хотел сказать, чтобы вы лучше дали эти деньги золотом, для удобства пересылки. Благодарю вас. Адресовать, я думаю, мистеру Пинчу в доме мистера Пекснифа - так дойдет?
- Дойдет, конечно, - сказал Том. - Пожалуйста, не забудьте прибавить "эсквайр" к фамилии мистера Пекснифа, это будет лучше. На мое имя, знаете ли, в доме Сета Пекснифа эсквайра.
- Сета Пекснифа эсквайра, - повторил мистер Тигг, старательно записывая адрес огрызком карандаша. - Мы, кажется, говорили - на этой неделе?
- Да, но можно и в понедельник, - заметил Том.
- Нет, нет, уж извините. В понедельник никак нельзя, - сказал мистер Тигг. - Если мы условились на этой неделе, значит суббота последний день. Ведь мы условились на этой неделе?
- Ну, если вы уж так хотите, - сказал Том, - пускай будет на этой.
Мистер Тигг приписал эти условия к своей памятке, сурово нахмурившись, прочел про себя запись и, для большей солидности и деловитости, скрепил ее своими инициалами. Покончив с этим, он заверил мистера Пинча, что теперь все в полном порядке, и, пожав ему руку с большим чувством, удалился.
У Тома имелись весьма основательные опасения насчет того, что Мартин будет вышучивать эти переговоры, и ему хотелось на время избежать его общества. Поэтому он прогулялся несколько раз взад и вперед по кегельбану и вошел в дом только после ухода мистера Тигга с приятелем, как раз в ту минуту, когда Марк с новым учеником смотрели на них в окно.
- Я только что говорил, сэр, что если бы можно было этим прокормиться, - заметил Марк, указывая пальцем вслед недавним гостям, - вот самое подходящее для меня место. Служить таким молодчикам, сэр, это будет почище, чем копать могилы.
- А еще того лучше - оставайтесь здесь, Марк, - отвечал Том. - Послушайтесь моего совета: оставайтесь в тихой пристани.
- Теперь уже поздно слушаться, сэр, - сказал Марк. - Я объявил ей. Уезжаю завтра утром.
- Уезжаете! - воскликнул мистер Пинч. - Куда же?
- В Лондон, сэр.
- Что же вы там будете делать? - спросил мистер Пинч.
- Ну, я еще и сам не знаю, сэр. В тот день, когда я вам открылся, ничего не подвернулось подходящего. О каком занятии ни подумаю, все уж очень легко, - что за честь быть веселым при такой работе. Наняться, что ли, к кому-нибудь в услужение, сэр? Может, какое-нибудь очень строгое семейство пришлось бы мне по плечу, мистер Пинч?
- А может быть, вы, Марк, пришлись бы не ко двору в очень строгом семействе?
- Возможное дело, сэр. Ежели бы я попал к каким-нибудь особо придирчивым хозяевам, я бы еще мог показать себя; да ведь как это узнаешь наперед, нельзя же напечатать в газетах, что вот-де молодой человек желает поступить в услужение и не столько гонится за жалованьем, сколько за придирчивыми хозяевами; ведь этого нельзя, сэр?
- Да, пожалуй, - сказал мистер Пинч, - мне тоже кажется, что нельзя.
- Завистливое семейство, - продолжал Марк в раздумье, - или сварливое семейство, или зложелательное семейство, или, на худой конец, очень уж прижимистое семейство, - вот тут я еще мог бы показать себя. Кто бы мне подошел больше всякого другого, так это тот старый джентльмен, что захворал у нас; ну и характерец, честное слово! Да что уж тут, подождем - увидим, авось что и подвернется, буду надеяться на самое худшее, сэр.
- Значит, вы твердо решили уехать? - спросил мистер Пинч.
- Сундук мой уже уехал с фургоном, сэр, а сам я уйду пешком завтра поутру и сяду в дилижанс, когда он меня нагонит по дороге. Позвольте пожелать вам всего лучшего, мистер Пинч, и вам тоже, сэр, - будьте здоровы и счастливы!
Друзья со смехом пожелали ему того же и отправились домой рука об руку; по дороге мистер Пинч рассказал Мартину о беспокойном и странном нраве Марка Тэпли - все то, что уже известно читателю.
Тем временем Марк, предвидя, что его хозяйка находится в сильном расстройстве чувств и что сам он вряд ли может отвечать за последствия длительной беседы с глазу на глаз, старался, как только мог, не встречаться с нею в продолжение всего дня и вечера. Этой его тактике весьма способствовало большое стечение посетителей в "Синем Драконе", ибо после того как разнесся слух об отъезде Марка, в распивочной весь вечер толокся народ, и гости усердно пили за его здоровье, то и дело чокаясь кружками. Наконец двери заперли на ночь, и Марк, видя, что теперь ему не отвертеться, собрался с духом и решительной походкой направился к дверям распивочной.
"Стоит мне только взглянуть на нее, - говорил себе Марк, - и я пропал. Чувствую, что тут мне и крышка!"
- Наконец-то явился, - приветствовала его миссис Льюпин.
- Да уж, явился вот, - сказал Марк.
- Значит, вы нас покидаете, Марк? - спросила миссис Льюпин.
- Да ведь что ж, приходится, - отвечал Марк, уставясь в землю.
- А я-то думала, - говорила хозяйка, проявляя самую пленительную застенчивость, - что вы… привязались… к "Дракону"…
- Я и то привязался, - сказал Марк.
- Тогда, - вполне резонно продолжала хозяйка, - Зачем же вы его покидаете?
Но на этот вопрос Марк и вовсе не ответил, даже после того как его повторили, и потому миссис Льюпин, передавая ему жалованье из рук в руки, спросила - не то чтобы неласково, нет, нет, совсем наоборот, - чего бы ему больше хотелось?
Всем известно, что есть вещи, которых живой человек не в силах вытерпеть. Такой вопрос, как этот, заданный таким порядком, в такое время и такой женщиной, следовало отнести именно к этой категории, по крайней мере поскольку дело касалось Марка. Он невольно поднял глаза, а подняв их однажды, уже не мог опустить, ибо сколько ни есть на свете полных, румяных, веселых, ясноглазых хозяек с ямочками на щеках - воплощение всего самого лучшего в них, самый, так сказать, цвет и совершенство среди хозяек стояло сейчас перед Марком.
- Вот что я вам скажу, - начал Марк, мигом сбрасывая с себя всякое замешательство и обнимая хозяйку за талию, отчего она нисколько не встревожилась, зная, какой он славный малый. - Если бы я думал только о том, чего мне хочется, я выбрал бы вас. Если бы я думал о себе, о том, что для меня всего лучше, я выбрал бы вас. Если бы я выбрал то, что с радостью выбрали бы девятнадцать человек из двадцати, не пожалев отдать за это жизнь, я выбрал бы вас. Да, вас! - воскликнул мистер Тэпли, выразительно тряхнув головой и, позабывшись на минуту, уставился пристальным взглядом на сочные губки миссис Льюпин. - И ни один мужчина не удивился бы моему выбору!
Миссис Льюпин ответила, что он ее изумляет. Она просто поражается, как он может говорить такие слова. Она никак этого от него не ожидала.
- Да я и сам от себя этого не ожидал, - сказал Марк, поднимая брови с радостно-изумленным выражением. - До сих пор я думал, что нам с вами надо расстаться без всяких объяснений; я и хотел только проститься, для того и пришел сейчас; а это в вас самих есть что-то такое, что заставляет человека говорить и думать по-честному. Давайте поговорим, только, знаете ли, условимся наперед, - это он прибавил уже нисколько не шутя, чтобы ошибиться было решительно невозможно, - ухаживать за вами я не буду, этого вы не бойтесь.
На одну только секунду легкая тень - самая легкая и ни в коем случае не мрачная - промелькнула в ясных глазах хозяйки. Но она сейчас же рассеялась в смехе, идущем от самого сердца.
- Чего уж лучше! - сказала она. - Только если вы не собираетесь за мной ухаживать, так уберите руку прочь.
- Господи, это еще зачем? - спросил Марк. - Ничего плохого тут нет.
- Конечно, нет, - возразила хозяйка, - а не то я бы не позволила.
- Вот и прекрасно, - заметил Марк. - Тогда пускай рука остается на месте.
Это было так резонно, что хозяйка опять засмеялась и, не отводя его руки, велела ему говорить все, что он собирался сказать, но только поскорее. А все-таки он бессовестный малый, прибавила она.
- Ха-ха! Я и сам так думаю, - воскликнул Марк, - а раньше это мне и в голову не приходило. Сегодня я могу сказать все что угодно.
- Ну, коли хочется, так говорите, что вы там собирались сказать, только поживее, - отвечала хозяйка, - а то мне спать пора.
- Вот что, милая вы моя голубушка, - начал Марк, - потому что милее вас никогда еще не было на свете женщины, - пускай кто-нибудь попробует сказать, что была! - подумайте, что может выйти, если мы с вами…
- Ах, пустяки какие! - перебила его миссис Льюпин. - И не поминайте про это больше.
- Нет, нет, не пустяки, - отвечал Марк, - вы все-таки послушайте. Что может выйти, если мы с вами поженимся? Раз я не могу быть счастлив и доволен теперь, в этом веселом "Драконе", можно ли ожидать, что я буду доволен тогда? Ни в коем случае. Очень хорошо. А значит вы, даже при вашем ровном характере, будете вечно тосковать и тревожиться, вечно душа у вас будет не на месте, все станете думать, не слишком ли вы постарели на мой взгляд, все вам будет чудиться, что я словно цепью прикован к порогу "Дракона" и рвусь на свободу. Не знаю, так ли оно будет, или не так, - продолжал Марк, - а только я непоседа, и это мне известно. Люблю перемены. Мне все думается, что при моем крепком здоровье и веселом нраве больше было бы для меня чести веселиться и шутить там, где все наводит на человека грусть. Может, это с моей стороны ошибка, понимаете ли, только уж ее ничем не исправить, разве только испытать на деле, как оно получится. Так не лучше ли мне уехать, особенно после того как вы, не чинясь, помогли мне все это сказать, и мы можем расстаться добрыми друзьями, какими были с того дня, когда я впервые ступил на порог вот этого благородного "Дракона", которого, - заключил Марк, - я не перестану любить и почитать до самой моей смерти!
Хозяйка притихла ненадолго, но очень скоро встрепенулась, взяла Марка за обе руки и ласково их пожала.
- А все дело в том, что вы хороший человек, - сказала она, глядя ему в лицо с улыбкой, которая для нее была, пожалуй, несколько грустна. - И я думаю, что лучшего друга у меня никогда в жизни не было.
- Ну, что до этого, - отвечал Марк, - так это, знаете ли, пустяки. Боже ты мой, господи, - прибавил он, глядя на хозяйку восхищенными глазами, - но если вы и вправду так думаете, какое множество выгодных женихов вы доведете до отчаяния!
При этих лестных словах она опять засмеялась, еще раз пожала ему обе руки, попросив вспомнить о ней, когда ему понадобится друг, и, быстро отвернувшись, побежала вверх по узенькой лестнице.
- И еще напевает на ходу, - сказал Марк, прислушиваясь, - чтобы я, чего доброго, не подумал, будто она огорчена, и не повесил бы носа. Да, оказывается, не легкое это дело быть веселым, прямо скажу.
И с этой утешительной мыслью, высказанной весьма унылым тоном, он отправился спать, в настроении, которое никак нельзя было назвать веселым.