- Взорвется! - фыркнул мистер Хамберг. - Это же просто тухлая вода. В них уже лет двадцать ничего другого нет. Что мне нужно, я держу в аптечном шкафу - да и совсем не это идет нынче в ход. Вымой хорошенько, потом наберем свежей воды. Они ведь у нас так, для красоты. Надо же чем-то потешить старушек.
Часть вторая
"Любовь и смерть Гарри Мортимера Смита"
5. Фанни нашлась!
- А теперь, - сказал Сарнак, - я подошел к одной из самых существенных сторон жизни: я расскажу вам, какой была любовь в том скученном, закоптелом, скованном страхом мире - мире лондонских туманов и янтарного лондонского солнца. Она была хрупкой, пугливой, робкой, эта любовь, затерянная в дремучем лесу жестокости и гнета, и она была отчаянно дерзкой. Она рано увядала, становилась немощной, желчной, озлобленной - впрочем, мне посчастливилось умереть молодым, с горячей, живой любовью в сердце…
- И снова жить, - чуть слышно сказала Санрей.
- И снова любить, - отозвался Сарнак, ласково потрепав ее по колену. - Сейчас, постойте…
Он поднял ветку, выпавшую из огня, сунул ее в самый жар и подождал, пока она занялась жадными языками пламени.
- Первой женщиной, в которую я влюбился, была, пожалуй, моя сестра Фанни. Лет в одиннадцать я был не на шутку в нее влюблен. Но, кроме того, я приблизительно тогда же ухитрился влюбиться еще и в обнаженную гипсовую нимфу, отважно сидевшую верхом на дельфине, изо рта которого бил фонтан. Я увидел ее на скверике в центре Клифстоуна. Подняв подбородок и взмахнув рукой, нимфа улыбалась - у нее была чарующая улыбка и самая прелестная фигурка, какую только можно себе вообразить. Больше всего мне нравилось смотреть на нее сзади - особенно с одной точки, откуда был виден изящный изгиб ее улыбающейся щеки, кончик милого носика, подбородок и нежная округлость груди под поднятой рукой. Я прохаживался вокруг фонтана, тайком норовя подобраться поближе к этому своему излюбленному месту. Открыто смотреть я стыдился: я уже слишком прочно усвоил, что вся эта красота неприлична. И все-таки я глядел и не мог наглядеться.
Однажды, когда я любовался своим кумиром, по обыкновению полуотвернувшись к клумбе с цветами и поглядывая на нимфу исподтишка, я заметил, что на меня смотрят. Стареющий мужчина с плоским, бледным лицом сидел на садовой скамейке и, подавшись вперед всем телом, уставился на меня с идиотской, понимающей ухмылкой, как будто поймал меня с поличным и разоблачил мою тайну. Олицетворенная похоть! Меня обуял панический страх. Я пустился наутек - и больше близко не подходил к скверику. Ангелы с пылающими мечами преграждали мне путь. И смертельный ужас, что я могу снова встретить этого жуткого старикашку…
Потом я оказался в Лондоне, и моим воображением овладела мисс Беатрис Бампус и сделалась моей Венерой, и всеми богинями вместе - а когда она уехала, ничто не прошло, а только стало еще хуже… Она уехала! Уехала - насколько я понимаю, - чтобы выйти замуж за того самого ненавистного молодого человека, и забыла про женское равноправие, и уоркширские Бампусы (завзятые охотники), несомненно, с радостью затравили в честь возвращения блудной дочери упитанную лисицу и устроили пышное празднество. Но все равно у каждой героини моих бесчисленных грез всегда было такое же милое, открытое мальчишеское личико. Я спасал ей жизнь во всех частях света - впрочем, иногда и она спасала меня. С нами случались удивительные приключения. Мы пробирались, цепляясь друг за друга, по краю бездонной пропасти, пока я не засыпал. А когда, сокрушив всех врагов, я объявлял ей после битвы, что никогда не полюблю ее, она выступала вперед из толпы пленниц и, пустив два колечка папиросного дыма, бросала мне в ответ одно-единственное слово:
- Врунишка!
Работая в аптеке мистера Хамберга, я вовсе не встречался с девочками моего возраста: вечерние курсы и чтение отвлекали меня от легких уличных знакомств. Впрочем, случалось, что учение не шло мне в голову; тогда я потихоньку удирал из дому куда-нибудь на Уилтон-стрит или Виктория-стрит, где по вечерам под электрическими фонарями слонялись, заговаривали друг с другом мальчишки-рассыльные, ученицы из мастерских, солдаты, уличные девицы… Иной раз и я провожал взглядом девичью фигурку, проплывающую в толпе, но я был застенчив и строг. Меня неодолимо влекло к чему-то большому, прекрасному, что рассеивалось, как дым, при первом же соприкосновении с действительностью.
Не прошло и года, как в меблированном доме в Пимлико многое переменилось. Бедняги Моггериджи заболели инфлюэнцей (эпидемии этой болезни особенно свирепствовали в те времена), лихорадка перешла в воспаление легких, и через три дня обоих не стало. Никого, кроме матери и Пру, не было на их бедных похоронах. Фрау Бухгольц исчезла из моего поля зрения незаметно: не могу толком вспомнить, когда она съехала с квартиры и кто поселился вместо нее. Мисс Беатрис Бампус, изменив борьбе за женское равноправие, покинула нас, а на втором этаже водворилась в высшей степени непоседливая парочка, которая внушила моей матери серьезнейшие подозрения и стала причиной крупных разногласий между нею и Матильдой Гуд.
Во-первых, новые жильцы не привезли с собой солидного багажа, без которого ни один степенный человек не поселится на новом месте. Во-вторых, они появлялись на день или два, пропадая затем на целую неделю, а то и больше, и почти никогда не приезжали я не уезжали вместе. Все это заставило мою матушку предпринять ряд наблюдений морального свойства. Она стала поговаривать, что новые квартиранты, чего доброго, по-настоящему не женаты. Она раз и навсегда запретила Пру подниматься на гостиный этаж, что и послужило толчком к открытому столкновению с Матильдой.
- Что это ты затеяла? - спросила Матильда. - Отчего бы Пру не ходить на гостиный этаж? Наводишь девчонку на разные мысли…
- Наоборот: забочусь, чтоб другие не навели. У нее есть глаза.
- И длинные руки, - многозначительно и зловеще добавила Матильда. - И что же она такое увидела?
- Метки, - сказала мать.
- Какие такие метки?
- Очень простые. Его вещи помечены одним именем, а ее - другим. Сами назвались Мильтоны, а у обоих разные метки, и никакого Мильтона нет. И потом, видела, как она разговаривает? Вроде бы чует, что ты можешь что-нибудь подметить: подъезжает к тебе, а сама боится. И это еще не все! Совсем не все. Я не слепая, и Пру тоже. Что там творится! Целуются, милуются весь день напролет. Как в дом ногой ступили - так тут же, сразу! Не дождутся, пока из комнаты выйдешь. Что я - дура, что ли? Я, Матильда, сама была замужем…
- А нам что? У нас меблированные комнаты, а не сыскное агентство. Если мистер и миссис Мильтон вздумают поставить на белье сотню меток, и все разные - нам-то какое дело? Зато на счету у них всегда стоит: "Уплачено вперед; с благодарностью - Матильда Гуд". Мне другого брачного свидетельства не требуется. Поняла? Ты, Марта, женщина трудная, с такой, как ты, в меблированном доме тяжело. Нет чтоб примениться, подладиться… Нет того, чтобы знать свое дело, и точка. То ей мисс Бампус мальчишку портит - это же просто курам на смех! - а теперь, видно, миссис Мильтон стала для Пру нехороша? А миссис Мильтон, между прочим, как-никак, культурная дама, да еще, главное, из благородных. Ты бы. Марта, побольше занималась своим делом, а Мильтоны со своим управятся и без тебя. Если они и не повенчаны, так им за это отвечать в конечном счете, а не тебе. Успеешь с ними поквитаться на страшном суде. А пока что - кому от них вред? Тихие, скромные - сколько я здесь живу, у меня лучше этой пары не было!
Мать ничего не ответила.
- Ну так как же? - наседала Матильда.
- Обидно прислуживать бесстыжей бабе, - упрямо проговорила мать побелевшими губами.
- А еще обидней, когда тебя называют бесстыжей бабой только за то, что у тебя кое-что из белья помечено девичьей фамилией, - сказала Матильда Гуд. - Брось, Марта, чепуху-то городить.
- Не знаю только, отчего это на его пижаме тоже девичья фамилия, - снова набравшись боевого духа, упиралась мать.
- Ты ничего не знаешь, Марта, - сказала Матильда, неприязненно сверля мать одним глазом, а другим глубокомысленно созерцая предмет спора где-то в пространстве. - Я в тебе это замечаю не первый раз, а теперь открыто говорю: ничего ты не знаешь. Мистер и миссис Мильтон будут жить на квартире сколько вздумают, а если ты чересчур привередлива и гнушаешься им прислуживать, найдутся такие, что не погнушаются. Я своих квартирантов оговаривать не позволю. Я не потерплю, чтоб на них возводили напраслину из-за их же нижнего белья. Да, кстати! Как мне раньше в голову не пришло! Ясное дело: человек просто-напросто одолжил пижаму, и все! Или ему друг какой-нибудь отдал, которому она не впору… А может быть, получил наследство, и пришлось срочно сменить фамилию. Таких случаев сколько угодно. Сплошь да рядом. Почитай газеты. А потом и в стирке часто меняют белье. Знаешь, какие бывают прачечные? Что твой меновой двор. Вот мистер Плейс - у него раз был воротничок с меткой "Фортескью". Летом уезжал отдыхать - и привез. Фортескью! Чем тебе не доказательство? Не вздумаешь ли ты. Марта, из-за этого приписать и мистеру Плейсу неведомо что? Или, значит, и он ведет двойную жизнь и вовсе не холостяк? Ты, Марта, наведи у себя порядок в голове. И не думай так низко о людях. Сто оправданий можно найти, а уж потом подумать худое. А тебе, Марта, просто нравится порочить людей. Я сколько раз замечала. Тебя прямо-таки хлебом не корми. В тебе христианского милосердия - ни крупинки!
- Такое не хочешь, да заметишь, - сказала мать уже далеко не твердым голосом.
- Ты - еще бы! Есть люди, которым дальше носа не видно, а за другими замечают чересчур много. И чем больше я на тебя гляжу, тем мне больше сдается, что ты как раз из таких. Во всяком случае, может, кто и съедет отсюда, а мистер и миссис Мильтон останутся. Кто бы другой из-за этого не съехал. Думаю, ясно, Марта.
Мать была ошеломлена. Она прикусила язык, умолкла и потом несколько дней ходила оскорбленная и притихшая, открывая рот лишь в случае крайней надобности и односложно отвечая, когда к ней обращались с вопросом. На Матильду, казалось, это не произвело ни малейшего впечатления. И когда вскоре после этого Матильда велела Пру подать Мильтонам чай, я заметил, что застывшее лицо моей матушки совсем окаменело, но вслух она не возразила ни слова.
А потом на моем горизонте, откуда ни возьмись, снова возникла Фанни. Вернула мне ее чистая случайность: после переезда из Клифстоуна в Лондон всякая возможность установить с нами связь исчезла. Весть о возвращении Фанни принес нам мой брат Эрнст.
Мы сидели за ужином в нашем подвальчике. Ужин у нас всегда проходил очень славно. На столе появлялась копченая грудинка, хлеб, сыр, легкое пиво. К тому же Матильда Гуд обычно норовила скрасить вечернюю трапезу чем-нибудь "вкусненьким": печеной картошкой в мундире, или, как она говорила, "всякой всячиной на сковородке" - картошкой с разными овощами, приправленными мясной подливой. Потом она брала газету, читала нам что-нибудь вслух и рассуждала о прочитанном умно и живо, а не то вызывала меня на разговор о книгах, которые я читаю. Она обожала убийства и происшествия, и с ее легкой руки все мы очень скоро стали большими специалистами по части мотивов и улик преступлений.
- Ты, может, скажешь, что это ни с чем не сообразно, Марта, но только в каждом убийстве вся человеческая природа - как на ладони. Вся до капельки. Сомнительно даже, можно ли узнать, на что человек способен, пока он не совершил убийство.
Мать редко могла удержаться, чтобы не клюнуть на эту приманку.
- Не пойму, как ты можешь говорить такие вещи, Матильда, - начинала она…
Но вот с улицы послышался шум автомобиля, и на дворик, ведущий в подвальный этаж, спустился мой брат Эрнст. Пру отворила ему дверь, и он вошел в комнату. Он был в своей шоферской форме: кожаная куртка, краги. Кепку он держал в руке.
- Раньше отпустили сегодня? - спросила Матильда.
- В одиннадцать надо к Корт Сиэтр, - сказал Эрнст. - Думал, заверну на пару слов и погреюсь кстати…
- Закусишь с нами? Пру, подай-ка ему тарелку, нож, вилку, стакан. Один стаканчик такого пива тебе не помешает править машиной… Сто лет тебя не видали!
- Спасибо, мисс Гуд. - Эрнст всегда разговаривал с Матильдой чрезвычайно вежливо. - Пожалуй, закушу. Не подумайте, будто я к вам не собирался. Просто мотаешься целыми днями туда-сюда…
Тут было подано угощение, и разговор на время заглох. Попытки возобновить его не увенчались успехом. Эрнст был явно чем-то озабочен, и это, по-видимому, не укрылось от зоркого глаза Матильды Гуд.
- Ну и что же ты новенького собрался нам рассказать, Эрни? - внезапно спросила она.
- Хм… странная вещь - как это вы догадались, мисс Гуд? Ведь я и в самом деле собрался кое-что рассказать. Такое… Как бы это выразиться… интересное, что ли.
Матильда вновь наполнила его стакан.
- С Фанни я виделся, вот что, - с решимостью отчаяния брякнул Эрнст.
- Ну да! - выдохнула мать. На секунду в комнате воцарилось молчание.
- Так! - Матильда Гуд положила локти на стол и волной колыхнулась вперед. - Ты видел Фанни. Красоточку Фанни, которую я знала когда-то. И где же ты ее видел, Эрни?
Но Эрнсту было не так-то легко справиться с первой фразой.
- Дело было на той неделе, во вторник, - выговорил он наконец.
- Там? С этими… которые у вокзала Виктория? - задыхаясь, допытывалась мать.
- Ты ее сначала увидел или она тебя? - спросила Матильда.
- Стало быть, в тот вторник, - повторил Эрнст.
- Заговорил ты с ней?
- Говорить-то - нет. Не говорил.
- А она с тобой?
- Тоже нет.
- Откуда ж ты тогда знаешь, что это была наша Фанни? - спросила Пру, внимательно следившая за разговором.
- Я думала, ее отправили на погибель в чужую страну - до Булони-то было рукой подать, - запричитала матушка. - Думала, у торговцев живым товаром хватит все-таки совести сбыть девушку подальше от родного дома… Фанни! На панели - в Лондоне! Рядом с нами! Я ей говорила, чем это кончится. Сколько раз учила: иди, говорю, замуж за порядочного человека. Так нет же! Своевольничала, на богатство польстилась… Она к тебе не приставала, Эрни, где мы живем, и все такое? Не увязалась за тобой?
На лице моего брата Эрнста было написано мучительное затруднение.
- Все было совсем не так, мать, - сказал он. - Совсем не то. Понимаешь…
После жестокой схватки с внутренним карманом своей тесной кожаной куртки Эрнст наконец вытащил довольно замусоленное письмо. Он не стал читать его сам, не протянул кому-нибудь из нас - он просто держал письмо в руке. По-видимому, так он чувствовал себя увереннее в роли рассказчика - роли, для которой обладал столь ничтожными данными.
- Я лучше с самого начала, - сказал Эрнст. - Все совсем не так, как надо бы ожидать. На той неделе, стало быть. Во вторник.
Матильда Гуд предостерегающим жестом остановила мать.
- Вечером, наверное? - подсказала она.
- Вызов был: отвезти на обед и обратно. Само собой, я Фанни без малого шесть лет не видал, понимаете… Это она меня узнала.
- Значит, отвезти на обед и доставить обратно, так? - опять помогла ему Матильда.
- Велено было заехать на Брантисмор-гарденс, Эрлс Корт, дом сто два, забрать даму с господином из верхней квартиры, отвезти на Черч-роу, Хемпстед, номер дома укажут. Заехать в десять тридцать и отвезти домой, куда будет сказано. Ну я, значит, еду на Брантисмор-гарденс. Докладываю швейцару, что, мол, прибыл точно в срок и жду. Дом из этих - с квартирами, швейцар в ливрее. Он звонит наверх по телефону, как водится. Спустя немного из дому выходят дама и господин. Я иду к машине, как положено, открываю дверцу. Пока что ничего особенного. Он - джентльмен как джентльмен, в смокинге, обыкновенное дело, на ней - меховая накидка, причесана сама красиво, знаете, как ходят на вечера, и что-то блестит в волосах. Леди с ног до головы.
- И это была Фанни? - не выдержала Пру.
Вопрос озадачил рассказчика. Несколько секунд немой борьбы - и вот он снова нащупал почву под ногами.
- Вроде бы сказать - нет еще.
- То есть ты еще ее не узнал, так? - выручила Матильда.
- Да. А она только глянула на меня и будто вздрогнула. И садится в машину. Вижу, качнулась вперед и словно бы рассматривает меня, пока он тоже усаживается. Честно скажу, я особо даже не обратил внимания. Даже бы не вспомнил, если б не то, что было потом. Но когда я их отвозил назад, кое-что уже было заметно. Вижу, смотрит она на меня, смотрит… Сначала вернулись опять на Брантисмор-гарденс, сто два. Он вышел и говорит: "Минуточку подождите здесь" - и помогает выйти ей. А она вроде как хочет со мной заговорить - а потом, гляжу, раздумала. Но здесь уж и я думаю себе: "Где-то я вас, миледи, видел". Интересно, что о Фанни у меня даже мысли не было. Единственное, что, вижу, чуть смахивает на нашего Гарри. А что это может быть Фанни, мне и в голову не приходило. Чудеса! Взошли они по ступенькам в подъезд - знаете как: площадка, и на нее выходят несколько квартир. Остановились на минутку под люстрой; смотрю: совещаются о чем-то, а сами посматривают в мою сторону. Потом поднялись в квартиру.
- Ты и тогда еще ее не узнал? - спросила Пру.
- Примерно четверть часа спустя выходит он. Задумчивый такой. В белой жилетке, смокинг переброшен через руку. Называет адрес недалеко от Слоун-стрит. Выходит, дает на чай - довольно щедро, прямо скажу, и все стоит размышляет. Вроде и надо бы что-то сказать, и не знает как. "У меня, - говорит, - свой счет в вашем гараже. Вы запишите этот вызов". Потом: "Мне обычно присылают другого шофера. Вас, - говорит, - как зовут?" "Смит". "Эрнст Смит?" "Да, сэр". Я уж отъехал и вдруг спохватился: откуда же, черт побери… Ох, извините, пожалуйста, мисс Гуд!
- Ничего, ничего, - сказала Матильда. - Дальше.
- Откуда, шут его побери, он знает, что меня зовут Эрнст? До того это крепко меня озадачило - чуть не врезался в такси на углу Слоун-сквер. Ночью лежу - не сплю; все думаю да гадаю, и только часа в три утра как стукнет в голову… - Эрнст принял вид рассказчика, припасшего под конец сногсшибательный сюрприз, - что эта молодая дама, которую я возил в тот вечер… - Он выдержал эффектную паузу.
- Фанни, - шепотом подсказала Пру.
- Сестрица Фанни, - поддержала ее Матильда.
- Наша Фанни, - подхватила мать.
- Не кто иной, как Фанни собственной персоной! - победоносно объявил мой брат Эрнст и обвел нас взглядом, чтобы насладиться изумлением, вызванным столь ошеломляющей развязкой.
- Я так и думала, что Фанни, - закончила Пру.
- Накрашена, или как? - спросила Матильда.
- Чуть-чуть - не то, что большинство. Теперь почти поголовно все мажутся. Знатные дамы. Жены епископов. Вдовы. Все. По ней как раз не скажешь, что она из этих… ну, из особо размалеванных; даже нисколько. Такая свеженькая, бледноватая - точно как раньше, бывало.
- А одета, как настоящая дама? Не крикливо?
- Богато одета, - сказал Эрнст. - Богато, без обмана. Но только, как говорится, показного шика - этого нет.
- А дом, куда ты их привез, - шумный? Песни, танцы, окна настежь?