- Дом очень тихий, солидный. Шторы спущены, и никакого шума. Частный дом. Хозяева вышли к двери проститься: она настоящая леди, он - джентльмен джентльменом. Я и дворецкого видел, - к машине выходил открывать дверь. Не из тех, кого нанимают на вечер. Настоящий дворецкий. Там еще были гости - их дожидался собственный лимузин, шофер пожилой такой, осторожный. Короче, что называется, чистая публика.
Матильда повернулась к матери.
- В Лондоне-то в Лондоне, да не очень скажешь, чтоб на панели. А он каков из себя?
- О нем я слышать не желаю, - объявила мать.
- Протасканный такой, кутила? И слегка под мухой? - настаивала Матильда.
- По сравнению, каких обычно развозишь с обедов, - куда трезвее. Сразу видно по тому, как считал деньги. Многие из них - и какие еще важные птицы - с обеда едут… ну, как бы это… немножко чудные. Занятно поглядеть. С дверью никак не справятся. Этот - ничего похожего. Вот то-то именно и не понять… Ну, и потом - письмо.
- Так. Стало быть, письмо, - кивнула Матильда. - Ты бы. Марта, прочла, а?
- Как оно к тебе попало? - спросила мать, даже не пытаясь притронуться к письму. - Не хочешь же ты сказать, будто она тебе дала письмо?
- Письмо я получил в четверг. По почте. Пришло в гараж, адресовано мне: Эрнсту Смиту, эсквайру. Интересное такое письмо: про нас спрашивает. Не разберусь я толком, что к чему в этой истории. Думал, голову ломал… К тому же, знаю, как мать ополчилась против Фанни. Сказать, думаю, или не стоит…
Голос Эрнста замер. Наступила пауза, которую нарушила Матильда:
- Надо бы кому-нибудь прочесть это письмо.
Она взглянула на мою матушку, странно усмехнулась - даже углы губ не приподнялись - и протянула руку за письмом.
Да, именно Матильда Гуд прочла нам это письмо: вид матери яснее слов говорил, что ей противно к нему прикоснуться. Как сейчас, вижу широкую красную физиономию Матильды над накрытым столом, приподнятую поближе к тусклому пламени маленького газового рожка, чуть склоненную набок, чтобы письмо попало в фокус того глаза, которым она читала. Рядом с нею - безвольное, любопытное лицо Пру с беспокойно бегающими глазками, которые то и дело возвращались к лицу матери: так музыкант в оркестре следит за дирижерской палочкой. Мать сидела очень прямо, бледная, непримиримая. Эрнст развалился на стуле с бесстрастным видом, выражая всем своим массивным обликом полную неспособность "разобраться толком, что к чему".
- Ну-с, поглядим, - начала Матильда, пробегая глазами письмо для предварительного знакомства. "Милый Эрни!" М-да… Значит, так: "Милый Эрни! Как чудесно было снова тебя увидеть! Я едва поверила, что это в самом деле ты, даже после того как мистер… мистер…" Написала, а потом передумала и зачеркнула. Мистер такой-то - мистер зачеркнуто - "спросил, как тебя зовут. Я уже стала бояться, что потеряла вас совсем. Где ты живешь, как твои дела? Ты знаешь, я уезжала отдыхать, побывала во Франции, в Италии - ах, что за дивные там места! - и по дороге домой соскочила с поезда в Клифстоуне, потому что хотела повидать всех вас, не могла примириться с мыслью о том, что бросила вас и даже не простилась".
- Раньше надо было думать, - вставила мать.
- "Здесь я впервые услышала (мне рассказала миссис Бредли) о несчастье, которое случилось с нашим бедным отцом, о том, как он умер. Я сходила на кладбище и вволю наплакалась над его могилой. Не могла сдержаться. Бедный старый папочка! Какая злая судьба - так встретить смерть! Я принесла на его могилу целый ворох цветов и договорилась с кладбищенским служителем Ропсом, чтобы он аккуратно подстригал газончик у могилы".
- Подумать только, каково самому-то было при этом! - ужаснулась мать. - Он, покойник, скажет, бывало: "Мне, - говорит, - легче бы мертвой ее увидеть у своих ног, чем знать, что она падшая женщина". А она ему цветочки кладет. Да он, думается, в гробу перевернулся!
- Очень возможно, что он теперь стал думать по-другому, - примирительно сказала Матильда. - Откуда нам. Марта, знать? Может быть, на небесах им уж не так сильно хочется видеть, как люди лежат мертвыми у их ног. Может, они там становятся добрее. М-да… Так на чем же это я? Ах, вот: "…аккуратно подстригал газончик у могилы. Никто не знал, где мать, где все вы. Ни у кого не было вашего адреса. Я вернулась в Лондон совсем убитая, думала, что потеряла вас. Миссис Берч говорила, что мама с Пру и Морти пере" ехала в Лондон к знакомым, но куда точно, не знает. И вдруг - смотри, пожалуйста! Нежданно-негаданно снова объявился ты! Вот так удача - даже поверить трудно! А где все остальные? Учится ли Морти? Пру уже, наверное, совсем выросла. Как мне хотелось бы всех увидеть снова и помочь, чем могу! Эрни, милый, очень тебя прошу: передай маме и нашим, что у меня все сложилось счастливо и благополучно. Мне помогает один мой друг. Тот самый, которого ты видел. Пусть и не думают, будто я стала беспутной, испорченной женщиной. Я живу тихо и скромно. У меня своя крохотная квартирка, я много читаю и учусь. Занимаюсь очень прилежно. Я уже выдержала один экзамен, Эрни, университетский экзамен. Прилично знаю французский язык, итальянский, немного говорю по-немецки, занимаюсь и музыкой. У меня есть пианола, и я бы с большим удовольствием как-нибудь поиграла тебе или Морти. Он ведь у нас всегда был любителем музыки. Я о вас думаю часто, очень часто. Расскажи все маме, дай ей это письмо и поскорее сообщи мне все про вас. И не думай обо мне недоброе. Помнишь, Эрни, какое мы затевали с тобой веселье на рождество, как пришли ряжеными к отцу в лавку и он нас не узнал? А помнишь, как ты смастерил кукольный домик и подарил мне на рождение? Ой, а ватрушки, Эрни! Ватрушки - помнишь?"
- Что еще за ватрушки? - спросила Матильда.
- Да была у нас такая дурацкая игра - обгоняли людей на улице. Я уж не помню точно, в чем там была суть. Но веселились мы до упаду - просто катались со смеху…
- Теперь опять о тебе, Морти. "Я бы с радостью взялась помогать Морти, если он еще не раздумал учиться. Теперь у меня есть такая возможность. Я бы очень могла ему помочь. Он уже, конечно, теперь не мальчик. Может быть, он занимается самостоятельно? Передай ему большой привет. Сердечный поклон маме, скажи ей: пусть не думает обо мне слишком худо. Фанни". Фанни. На почтовой бумаге напечатан ее адрес. Все.
Матильда уронила письмо на стол.
- Ну? - с вызовом бросила она матери. - Похоже, что девочка-то напала на стоящего человека. Таких порядочных - один на десять тысяч… Не всякий законный муженек станет так заботиться… Как думаешь поступить, Марта?
Матильда медленно схлынула со стола, откинулась на спинку стула и не без ехидства посмотрела на мать.
Я оторвался от лукавой физиономии Матильды и тоже перевел взгляд на сведенное напряжением лицо матери.
- Что ты ни говори, Матильда, а только девчонка живет во грехе.
- Так ведь и это еще не доказано!
- Иначе с чего бы ему… - Мать осеклась.
- Есть такое понятие, как великодушный поступок, - изрекла Матильда. - Впрочем…
- Нет, - отрезала мать. - Нам ее помощь не нужна. Такую помощь и принять-то стыдно. Пока она живет вместе с этим…
- Видимо, вместе как раз не живет. Ну-ну? Дальше что?
- Это грязные деньги, - продолжала мать. - Это он ей дает. Деньги содержанки! Я лучше умру, чем дотронусь до ее денег.
Разбередив в себе злобу, мать обрела уверенность и красноречие:
- Сначала она уходит из дому. Разбивает сердце отцу. Убила ведь она отца-то! Совсем стал не тот, как она ушла, - так и не смог оправиться. Бежит к распутству, к роскошной жизни. Родного брата заставляет себя возить на позорище…
- Ну-ну… Так уж и заставляет! - вступилась Матильда.
- А что ему еще было делать? И после всего пишет это… это, извините за выражение, письмо. Нахальство - вот что, чистое нахальство. Ни слова раскаяния - ни единого словечка! Хоть бы хватило совести признаться - стыдно, мол: такое натворила. Ничего подобного. Прямо заявляет: жила с любовником и дальше буду. Помощь! Скажите, какая добренькая! Это нам-то, которых сама же осрамила и опозорила! Кто нас заставил бросить Черри-гарденс, чтоб хоть от людей стыд унести? Она! А теперь сюда надумала пожаловать? Прикатит в автомобиле, прыг-прыг по лесенке, накрашенная, расфуфыренная: порадовать несчастную мамочку ласковым словцом! Мало мы выстрадали из-за нее, так ей еще и сюда понадобилось - повеличаться перед нами! Все навыворот! Ну нет. Если она и явится сюда, - хотя, думаю, вряд ли - пускай сначала голову посыплет пеплом и во власянице приползет на коленях…
- Этого она не сделает. Марта, - заметила Матильда Гуд.
- Ну и пусть тогда держится подальше! Очень нам надо с ней позориться! Выбрала себе дорожку - и оставайся там. А то - сюда! Ишь, чего вздумала! Что ты скажешь жильцам?
- Ну, я-то, допустим, нашла бы, что сказать, - возразила Матильда.
Но мать и не слушала ее:
- Что я им скажу? И потом, надо подумать о Пру. Вот она познакомилась в клубе с мистером Петтигрю, хочет позвать его на чашку чая. Как ей объявить про свою распрекрасную сестрицу? Леди! Содержанка - вот она кто. Да, Матильда, говорю и буду говорить: содержанка, нет ей другого имени. То-то будет чем похвастаться перед мистером Петтигрю! Разрешите представить: моя сестра, содержанка. Его отсюда моментом сдунет. Шарахнется, как от чумы. Разве Пру когда-нибудь сможет показаться в клубе после того, как такое выплывет наружу! А Эрни? Что он ответит приятелям в гараже, когда ему глаза будут колоть, что у него сестра - содержанка?
- Насчет этого не беспокойся, мать, - ласково, но твердо сказал Эрнст. - Не было такого случая, чтобы хоть одна душа в гараже мне чем-то вздумала колоть глаза - не было и не будет. Не волнуйся. Разве что кто-нибудь вздумает подавиться собственными зубами…
- Ну ладно, а Гарри? Вот он ходит на курсы - а что, если там пронюхают? Сестра - содержанка! Чего доброго, и к занятиям больше не допустят после такого позора.
- Ничего, они бы у меня быстро… - начал я по примеру брата, однако Матильда жестом прервала меня. Рука ее описала круг в воздухе и тем же движением остановила мать - впрочем, та уж почти успела высказать, что было у нее на душе.
- Понятно, Марта, какие у тебя чувства к Фанни, - сказала Матильда. - Надо думать, это естественно. Конечно, ее письмо… - Матильда взяла письмо со стола и, поджав свои толстые губы, медленно закачала из стороны в сторону грузной головой. - Ни в жизнь не поверю, что девушка, которая написала вот это, - бездушная девка. Ты ожесточилась против нее. Марта. Ты озлобилась.
- В конце концов… - начал я, но рука Матильды и на этот раз остановила меня.
- Озлобилась! - вскричала мать. - Знаю ее, вот и все. Умеет напустить на себя невинный вид, будто ничегошеньки не случилось, да еще так норовит вывернуть, что ты же окажешься виновата…
Матильда перестала качать головой и закивала ею.
- Понятно. Очень понятно. А только с какой стати ей было писать это письмо, если бы она не была привязана ко всем вам по-настоящему? С чего бы ей себя утруждать? Корысти-то ей от вас никакой! Доброта в этом письме видна, Марта, и кое-что побольше, чем доброта. Неужели ты все это оттолкнешь? И Фанни и ее помощь? Пусть она и не валяется в ногах и не вымаливает прощения, как полагалось бы! Неужели ты даже не ответишь на письмо?
- Затевать переписку? Ну нет! Покуда она остается содержанкой, она мне не дочь. Я ее знать не желаю. А что до помощи - ха! Помощь! Как бы не так! Одна болтовня. Если бы хотела помочь, могла выйти за мистера Кросби. Честный, порядочный был мужчина, такого всякой лестно заполучить…
- Что же, тут ясно! - подвела итог Матильда Гуд. Она резким движением перекинула свою неуклюжую голову в сторону Эрнста. - Ну, а ты как, Эрни? Тоже за то, чтобы отвернуться от Фанни? И пусть ватрушки, как пословица говорится, канут в это, как его… в лето и забудутся на веки веков?
Эрнст уселся поудобнее и засунул руку в карман. Минуту-другую он что-то обдумывал.
- Затруднительная штука, - произнес он наконец.
Матильда не выручила его ни единым словом.
- Тут надо считаться с молодой особой, которая у меня на примете, - выпалил Эрнст и густо побагровел.
Мать живо повернула голову и посмотрела на него. Эрнст с каменным выражением лица глядел в другую сторону.
- Оо! - протянула Матильда. - Это что-то новенькое. И кто же она такая, Эрни, твоя молодая особа?
- Я не рассчитывал здесь о ней заводить разговор. Так что как ее зовут, пока неважно. У нее свой магазинчик дамских шляп. Это одно уже что-нибудь да значит. И другой такой разумной, милой девушки не сыщешь на всем свете. Мы познакомились на танцах. Ничего еще окончательно не решено, но мы уже как бы помолвлены. Гостинцы приношу. Подарил кольцо, и все такое. Но про Фанни не рассказывал, само собою. Вообще, пока в семейные дела особенно не вводил. Знает, что мы имели свое торговое заведение, что потом разорились и что отец погиб от несчастного случая - и вроде все. Но Фанни… Про Фанни будет объяснить затруднительно. Не то, чтоб я желал с ней слишком круто обойтись…
- Тоже ясно. - Матильда с молчаливым вопросом взглянула на Пру и прочла ответ на ее лице. Тогда она снова взяла письмо со стола и очень внятно произнесла: - Сто два, Брантисмор-гарденс, Эрлс Корт. - Она выговаривала эти слова с расстановкой, будто вбивая их в свою память. - Верхняя квартира, говоришь, да, Эрни?
Она повернулась ко мне.
- Теперь ты. Ты что на все это скажешь, Гарри?
- Я хочу сам повидаться с Фанни. Не верю…
- Гарри, - вскинулась мать. - Слушай! Раз и навсегда! Запрещаю. Близко к ней не позволю подойти. Я не дам тебя развращать!
- Зря, Марта, - сказала Матильда. - Бесполезное дело. Он все равно пойдет! Любой мальчишка пошел бы после такого письма, если у него есть сердце и хоть капля мужества. Сто два, Брантисмор-гарденс, Эрлс Корт, - отчеканила она. - Совсем недалеко от нас.
- Подходить к ней запрещаю, Гарри, - повторила мать. И вдруг, слишком поздно уразумев до конца, чем угрожает письмо Фанни, схватила его со стола. - Я не допущу, чтобы ей ответили на это письмо. Я сожгу его, как оно и заслуживает. И забуду о нем. Выброшу из головы. Вот!
Мать вскочила из-за стола и, издав горлом странный звук, похожий на глухое рыданье, швырнула письмо в камин, схватила кочергу и задвинула его в самый жар, чтобы оно поскорей сгорело. В молчании следили мы, как письмо свернулось, почернело и вспыхнуло ярким пламенем. Мгновение - и перед нами, потрескивая, корчился в агонии лишь черный обугленный остов. Мать возвратилась на свое место, с минуту сидела неподвижно, затем, путаясь непослушными пальцами в складках юбки, достала из кармана жалкий, грязный, старенький носовой платок и заплакала - сначала тихонько, потом вое безутешнее и горше. Пораженные этой вспышкой, мы сидели, не шелохнувшись.
- Раз мать запрещает, Гарри, значит, тебе к Фанни ходить нельзя, - проговорил наконец Эрнст ласково, но твердо.
Матильда окинула меня суровым, вопрошающим взглядом.
- Нет, пойду! - Я в ужасе почувствовал, что из моих глаз вот-вот брызнут эти проклятые слезы!
- Гарри! - захлебываясь от рыданий, всхлипывала мать. - Ты… ты разбиваешь мне сердце! Сперва Фанни! Теперь ты…
- Вот видишь! - сказал Эрнст.
Бурные рыдания чуть утихли: мать ждала, что я отвечу. Моя глупая ребяческая физиономия стала уже, должно быть, совсем пунцовой, голос не слушался, слова застревали в горле, но я ответил как надо:
- Я пойду к Фанни. Я спрошу ее напрямик, - правда, что она живет нехорошей жизнью, или нет.
- А если да? - сказала Матильда.
- Уговорю бросить. Все силы положу, чтобы ее спасти. Да-да! Пусть даже мне придется найти такую работу, чтобы и ее прокормить… Она моя сестра… - У меня вырвалось рыдание. - Я так не могу, мама! Я должен ее увидеть!
Я с трудом овладел собой.
- Та-ак! - Матильда оглядела меня, пожалуй, скорее с иронией, чем с восхищением, которого я заслуживал. Потом она повернулась к матери. - Справедливей не скажешь. Марта. Я думаю, после этого тебе надо разрешить ему повидаться с Фанни. Слышала: Гарри сделает все, чтобы ее спасти. Как знать? Может быть, он и вправду заставит ее одуматься?
- Не вышло бы наоборот, - проворчала мать, утирая глаза: недолгая буря слез улеглась окончательно.
- По-моему, все же неправильно, чтоб Гарри к ней ходил, - не сдавался Эрнст.
- Во всяком случае, если и передумаешь, Гарри, смотри, чтобы не оттого, что адрес забыл, - усмехнулась Матильда. - Иначе крышка тебе. Если и отступишься от сестры, так по доброй воле, не по забывчивости. Брантисмор-гарденс, Эрлс Корт, дом сто два. Ты лучше запиши.
- Брантисмор-гарденс. Сто два.
Я решительно шагнул к угловому столику, на котором были сложены мои книги, и твердой рукой вывел адрес Фанни красивым круглым почерком на форзаце смитовской "Principia Latina".
Моя первая встреча с Фанни была совсем не похожа на те трогательные сцены, которые я воображал себе заранее. Произошла она через день после того, как Эрнст сообщил нам свою ошеломляющую новость. Я отправился к ней в половине девятого вечера, дождавшись, когда закроется аптека. Дом Фанни произвел на меня весьма внушительное впечатление. По устланной ковром лестнице я поднялся к ее квартире и позвонил. Дверь отворила сама Фанни.
Нетрудно было догадаться, что улыбающаяся молодая женщина на пороге ожидала увидеть кого-то другого, а вовсе не нескладного юнца, который молча таращил на нее глаза, и что она не имеет ни малейшего представления о том, кто я такой. Сияющая радость на ее лице сменилась выражением холодной отчужденности.
- Что вам угодно? - спросила она.
Она очень изменилась. Она стала выше ростом, хоть я к этому времени вытянулся еще больше. Ее волнистые каштановые волосы были перехвачены черной бархатной лентой, сколотой сбоку пряжкой, на которой сверкали и переливались прозрачные камушки. Цвет ее лица и губ стал теплее, чем прежде. Легкое, мягкое зеленовато-синее платье с широкими рукавами открывало ее прелестную шею и белые руки. Нежная, светлая, благоухающая, изумительная, она показалась юному дикарю с лондонских улиц сказочным существом. Ее изящество наполнило меня благоговейным страхом. Я откашлялся.
- Фанни, - хрипло проговорил я. - Неужели не узнаешь?
Она сдвинула свои красивые брови, и вдруг знакомая милая улыбка осветила ее лицо.
- О-ой! Гарри! - Она втащила меня в холл, бросилась мне на шею и расцеловала меня. - Мой маленький братик! Меня перерос! Вот замечательно!
Она обошла меня, закрыла входную дверь и взглянула на меня растерянно.
- Отчего ты не написал, что придешь? Я до смерти хочу с тобой поговорить, а ко мне с минуты на минуту должен прийти один человек… Что же нам делать? Постой-ка!
Маленький белый холл, в котором мы стояли, весело пестрел изящными японскими акварелями. В стене были сделаны шкафчики для шляп и верхней одежды. Старый дубовый сундук стоял на полу. В холл выходило несколько дверей; две из них были приоткрыты. Из-за одной виднелся диван и стол, накрытый для кофе. За другой я разглядел длинное зеркало и обитое ситцем кресло. Фанни чуть замешкалась, будто выбирая, в какую нам войти, потом подтолкнула меня к первой и закрыла за собою дверь.