Стоим, озираясь по сторонам - не бегут ли к нам бородатые дяди. Я справа от вертолета, Валера - слева. Вертолет все еще катится под уклон к неглубокому овражку, несущий винт замеляет вращение…
Мы в волнении наблюдаем за машиной: успеет ли она остановиться?
Покачиваясь и нехотя подчиняясь включенным тормозам, тяжелая "двадцатьчетверка" останавливается…
Как показали позже результаты дешифрирования параметров полета, посадку мы произвели через семь секунд после поражения вертолета ракетами "Стингер". Больше других подобной шустрости удивлялся я сам.
- Надо же, как сильно напугали летчика!.. - отшучивался я по этому поводу.
* * *
Бегло осматриваем вертолет и обнаруживаем многочисленные повреждения по левому борту: ЭВУ (экранирующе-выхлопное устройство, - примечание авторов) изуродовано осколками; у лопаток последней ступени свободной турбины двигателя вырваны куски металла. Это означает, что еще несколько секунд работы, и движок из-за нарушения балансировки разнесло бы в клочья. В таком случае разлетавшиеся на чудовищной скорости лопатки турбин могли бы вывести из строя правый двигатель. А что еще хуже - запросто убить и нас с Мешковым.
Весь левый борт походит на дуршлаг, тяги несущего винта в некоторых местах прожжены осколками ракет насквозь, в лопастях зияют дыры, по обшивке течет топливо и масло… Однако наиболее важные узлы и системы, благодаря наружной броне, не пострадали, что и позволило произвести благополучную посадку.
Товарищи, конечно же, слышали фразы нашего речевого информатора (голос речевого информатора автоматически передается в эфир, - примечание авторов), слышали и мой доклад о вынужденной посадке. Поэтому скоро к пологому склону подлетает транспортный вертолет, пилотируемый капитаном Хоревым.
Мы бежим к севшей в полусотне метров "восьмерке". Но не тут-то было - в дверном проеме появляется борттехник и почему-то не пускает в кабину. Спрыгнув на землю, он растопыривает ручищи-лопаты и тянет обратно - к нашей машине.
- Ты что, обалдел?! - лезут наши глаза на лоб.
- Пошли-пошли! - старается тот переорать шум турбин и, показывает готовый к съемке фотоаппарат. - Сейчас быстренько запечатлею вас на фоне дыры в борту - потом спасибо скажете!..
"Фото-сессия" длится ровно минуту. Затем Ми-8 плавно отрывает колеса от каменистой почвы и, маневрируя на малой высоте, куда-то несется.
Череда резких поворотов, посадок, коротких подлетов… Лишь минут через пять мы частично отходим от шока и начинаем смотреть по сторонам.
- Куда мы чешем? Почему не идем на базу? - интересуюсь я у техника.
- А-а… тут такая карусель завертелась! - безнадежно машет тот рукой. - Пока вы сидели, Прохоров выписывал кульбиты над "зеленкой", что под Черной Горой и лупил по расчетам ПЗРК. До сих пор лупит…
- По каким расчетам?! - опять удивляемся мы. - Внизу же никого не было!
- Ага! А "Стингером" вас кто шибанул? На то они и "духи" - так прячутся меж камней и в лесочках, что ни хрена не увидишь. В общем, по комэску тоже пульнули четырьмя ракетами.
- Четырьмя?! - шепчу я и с надеждой спрашиваю: - Не задели?
- Ха! Но он же прожженный черт - уходил в сторону солнца и использовал активные помехи.
- Слава богу…
- Ни разу не задели. Все ракеты разорвались рядом. Садитесь за пулемет - вон они, суки!
Только теперь мы замечаем мечущихся в редкой растительности "духов". Я тотчас устраиваюсь у открытой двери, передергиваю затвор пулемета; Валерка присаживается рядом в готовности подавать ленту… И мы настолько увлекаемся интенсивной стрельбой по неприятелю, что разок едва не срезаем вертолет своего же командира эскадрильи.
Наконец, КП полка приходит в себя и дает команду на прекращение жуткой круговерти.
Смотрю на часы. После взлета моего экипажа с джелалабадского аэродрома прошло чуть больше тридцати минут…
Ми-8 садится где-то посреди обширного плоскогорья - неподалеку от места гибели Павла Винника. Спускаюсь по трапу из грузовой кабины и, понурив голову, иду к командиру полка докладывать о происшествии и уточнять дальнейшую задачу.
Подполковник Крушинин и начальник Армейской авиации молча ходят вокруг почерневших останков вертолета Павла. Оба выглядят не самым лучшим образом: посеревшие от бессонных ночей лица, впалые щеки, темные круги под глазами.
Увидев меня, Крушинин не реагирует. Лишь устало бросает:
- Ты что здесь делаешь, Шипачев?
- Сбили, товарищ подполковник, - тихо отвечаю я.
Мысли того, вероятно, крутятся вокруг Винника.
- Знаю. А ты-то что здесь делаешь?
Приходиться повторить неприятную и режущую слух фразу:
- Сбили меня, товарищ подполковник.
- Да что тут у вас творится? - внезапно вскипает полковник Григорьев, до которого сразу доходит смысл моего доклада. - Одного сбили, другого, блять, сбили! Не полк, а сплошной бардак!..
Пока начальство объясняется меж собой, я спешу ретироваться поближе к "восьмерке" Володи Хорева. В такие минуты глаза командованию лучше не мозолить. Доложить - доложил, а дальше пусть думают сами. На то они и носят большие звезды на погонах.
Забравшись в грузовую кабину, плюхаюсь на откидное сиденье.
- Ну что? - с кислой миной вопрошает штурман.
Я тяжко вздыхаю, вытирая платком мокрую шею:
- Хер их знает… Но готовиться, Валера, надо к худшему. Полагаю, достанется нам по самые гланды. Под горячую-то руку…
Пару минут наше воображение еще полнится сумасшедшей чередой недавно пережитых событий.
Еще бы! Прямое попадание двух "Стингеров"; оглушительный двойной взрыв по левому борту, от которого до сих пор в башке звучит "малиновый звон"; лихорадочное мигание красных сигнальных табло, издевательски спокойный голос бортовой "мадам"; и вынужденная посадка на подвернувшуюся ровную площадку, выполненная в сумасшедшем темпе. Не мудрено, что перевозбуждение и натянутые нервы не позволяют нам со спокойной рассудительностью обозначить причины сего происшествия, а также предположить его последствия. Мы просто не понимаем его объективной сущности и не думаем о том, что на нашем месте мог оказаться любой другой экипаж. И какое-то время мучительно посасывает "под ложечкой" при мысли о вариантах наказания…
Однако на полу грузовой кабины - прямо перед нами, лежит обуглившееся бронекресло с останками командира экипажа Павла Винника. Взгляду просто некуда деться - он постоянно натыкается на то, что час назад было живым: дышало, мыслило, разговаривало, улыбалось…
Поэтому вскоре все мыслимые и немыслимые кары земных начальников нам кажутся сущей безделицей в сравнении с тем, что мог-ло бы произойти, отнесись к нам судьба чуть менее благосклонно…
Глава третья
Афганистан, район джелалабадского аэродрома
Пакистан, учебный лагерь в городке Чаман
Апрель 1987 г
Лагерь разбили на краю пересохшего русла - к юго-западу от кишлака. Больных накануне ночью переправили в один из окраинных домов - за них Гаффар уже не беспокоился. Все было обыденно, ничто не предвещало тревог и волнений. Часть отряда колдовала у костров - готовили горячую пищу, кто-то чистил оружие, большинство воинов отдыхали… И вдруг вдали, над грядой сопок послышался знакомый звук авиационных реактивных двигателей.
Помимо четырех круглосуточных дозоров, расставленных по периметру лагеря, на боевом дежурстве находился и один из трех пусковых расчетов ПЗРК. Подобной практике учил американский наставник, к этому изо дня в день приучал подчиненных Гаффар.
"А почему бы их не атаковать?" - подумал он, когда две черные точки на горизонте приобрели узнаваемые контуры советских МиГ-23. Самолеты шли на километровой высоте на небольшом удалении от пересохшего русла. Резко снижаясь, пилоты выполняли какой-то сложный маневр.
Бывший инженер, не раздумывая, подал условный знак старшему расчета. Стрелок произвел выстрел вдогон, и через пять секунд ракета нашла свою цель…
Жаль было покидать спокойное местечко, где обосновались всего десяток часов назад. Но прозорливый Гаффар оставался верен своим принципам. Да и бойцы, привыкшие за два месяца к тактике командира и оценившие его осторожность, торопливо собирались в дорогу…
И он опять улизнул. Сумел своевременно увести свой многочисленный отряд из опасного района. Вернее, ставшего опасным сразу после падения сбитого ракетным ударом советского истребителя МиГ-23. Буквально через двадцать минут над местом его падения кружили боевые вертолеты, а еще через полчаса из транспортных "вертушек" высаживались подразделения десантников.
Двадцать минут - отличная фора для тех, кто знает каждую лазейку в горах; кто умеет незаметно и стремительно перемещаться по выжженным склонам. Потому и ушли, не потеряв ни единого человека. И вновь череда бесконечных, утомительных переходов; ночевки под открытым небом; отвратительный могильный холод темных пещер и порывистый пронизывающий ветер…
В конце марта Гаффар дал своим людям небольшое послабление с тем, чтобы встретить Новый - 1365 год. Разбили возле трех пещер лагерь, приготовили плов. Наелись, отоспались…
Гаффар останавливался для отдыха и разбивал лагерь в безопасных укромных местах не более чем на два-три дня. Стоило его подчиненным сбросить с плеч опостылевшие ранцы, как он тотчас отправлял в разные стороны по паре разведчиков: изучить прилегающую местность, собрать информацию о ближайших селениях, выбрать из нескольких дорог самую безопасную - по которой предстоит в скором времени пройти всей группе. Но для встречи нового года по мусульманскому календарю сделал исключение - отряд обосновался у трех пещер на четыре дня…
Никто из подчиненных не роптал на строгость. Его авторитет, как грамотного и осмотрительного полевого командира, за два месяца стал непререкаем. К тому же инженер никогда не пользовался своим исключительным положением: спал на такой же тонкой подстилке из верблюжьей шерсти, питался теми же скудными припасами из общего котла, на маршах тащил на спине стандартный ранец натовского образца битком набитый боеприпасами…
В часы отдыха он оставался молчаливым и замкнутым, подолгу сидел у костра и задумчиво глядел на взлетавшие искры. Лишь изредка отвечал на вопросы молодого Хаккани или сам о чем-то спрашивал у него. Наверное, молодой человек чем-то напоминал ему старшего сына. По крайней мере, он ни разу не повысил на него голос, ни разу не отчитал за промахи.
Да, Хаккани был единственным воином в отряде, с которым Гаффар с удовольствием общался. Что, впрочем, никогда не улучшало его мрачного настроения…
В середине семидесятых ему посчастливилось окончить один из технических факультетов кабульского университета. Молодого и подающего немалые надежды инженера без проблем приняли на работу на старую гидроэлектростанцию в Сароби. Через полтора года он женился на юной красавице из ближайшего городка; вскоре один за другим родились двое сыновей. А в семьдесят восьмом грянула Апрельская революция.
Началась война. ГЭС остановилась; вышки, что удерживали расходящиеся во все стороны линии электропередач, были взорваны.
- Странно, - удивлялся тогда Гаффар, - неужели то электричество, что давала станция ближайшим городам и селениям провинции, как-то влияет на исход горячего спора за власть!..
Наступили тяжелые времена.
С полгода Гаффар не уезжал, надеялся: вот-вот люди опомнятся, братоубийственная бойня закончится, и его знания пригодятся для восстановления разрушенного хозяйства. Но… ничего не менялось. Напротив, с каждым месяцем становилось все хуже. Порой за день ему удавалось раздобыть лишь горсть кукурузной муки, которой хватало, чтобы испечь две крохотные лепешки для растущих мальчишек.
Когда стало совсем невмоготу, инженер перебрался с семьей к родителям - в далекое горное селение Татар, затерявшееся средь голых холмов северной провинции Саманган. Туда война почти не докатывалась, и люди жили привычной жизнью. Не жировали, но и голода не случалось.
Так и зажили большой семьей: пасли скот, распахивали небольшие делянки на склонах, собирали посланный Аллахом урожай…
Гаффар мало интересовался политикой и причинами той неразберихи, что воцарилась в стране; путался в названиях партий, сознательно не принимал чью-либо сторону и не собирался брать в руки оружия. Он лишь мечтал о мире и скорейшем завершении этого безумия, чтобы вернуться на свою электростанцию и спокойно работать как прежде.
Однако ровно четыре года назад - такой же холодной зимой восемьдесят третьего, с гор спустилась большая группа неизвестных людей. Вначале сельчан обуял страх: все пришлые были вооружены, в оборванной и грязной одежде. Потом успокоились, осмелели - командир партизанского отряда оказался дальним родственником одного из местных старейшин; моджахеды вели себя тихо, к жителям деревни относились уважительно…
А через три дня в небе вдруг появились крылатые вертолеты, похожие на грозных горных орлов. Видимо, они искали этот вооруженный отряд и летели на небольшой высоте вдоль реки, несущей свои быстрые воды на север. Таких быстрых, красивых и в то же время хищных машин Гаффару раньше видеть не доводилось. Кто управлял боевыми машинами - афганцы или русские - он не знал до сих пор. Да и не было нужды уточнять второстепенные детали. В ответ на беспорядочную стрельбу гостивших в селе моджахедов, вертолеты сделали с десяток заходов и почти полностью уничтожили горную деревеньку…
Так в одночасье Гаффар лишился всей семьи: престарелых родителей, двух сыновей, жены.
С наскоро перебинтованной головой он похоронил родственников и навсегда покинул горное село Татар с уцелевшими остатками моджахедов. Тогда, впав в отчаяние, он внезапно понял: ему все равно, куда и с кем идти…
Так и оказался в партизанском отряде. Позже записался в партию Гульбеддина Хекматияра, а спустя два года за проявленную отвагу был назначен полевым командиром.
Он часто вспоминал тот злополучный день. Последний день жизни его близких. Особенно тяжело становилось в зимнее время, когда на горных склонах лежал снег, а по ущельям зловеще растекались рокот вертолетных двигателей с дробным звуком молотивших воздух лопастей. В такие мгновения он готов был заткнуть ладонями уши, чтоб не слышать криков умирающей жены и израненных детей, явственно доносившихся из бездонных глубин его памяти…
* * *
Как бы там ни было, а операция под громким названием "свободная охота" развивалась успешно. Да, отряд скитался по горам и ущельям более двух месяцев. Но эти скитания давали вполне определенные плоды: уничтожено четыре воздушных цели при минимальных потерях. Из Пакистана Гаффар пришел во главе восьмидесяти пяти человек, а к середине февраля группа уменьшилась на тридцать воинов. Не такой уж плохой результат, учитывая, что обозначенные для охоты провинции кишели военными базами противника и отрядами хадовцев.
Инженер выходил на связь с руководством учебной базы городка Чаман еженедельно. Проводились короткие сеансы и после каждой удачной атаки. Рацию на кроткое время включали ночью - так было безопаснее. К тому же, закончив лаконичные эфирные переговоры, группа спешно покидала засвеченное место…
Вздохнув, полевой командир привычным движением ладоней огладил бороду; с сожалением глянул на затухавший костер и тяжело поднялся. Пора было наведаться в окрестности джелалабдского аэродрома. Оттуда "вертушки" взлетали и уходили на задания чуть не каждый день.
Там наверняка охота получит результативное продолжение…
К аэродрому сумели осторожно подобраться в начале апреля. Разместились в шести километрах от юго-западной окраины города - в длинном лесочке между руслом неширокой реки и развалинами старого кишлака. На протяжении трех дней расчеты находились в полной боевой готовности и частенько провожали взглядами медленно перемещавшиеся над горизонтом точки. Но до пусков дело не доходило - вертолеты курсировали далековато.
Четвертого апреля над аэродромом весь день кружили ненавистные Ми-24, невдалеке слышались разрывы, словно русские кого-то долго и настойчиво бомбили. И вдруг часам к четырем дня дозорные посты доложили: к западу от лагеря что-то сильно горит.
Гаффар поднялся на небольшую возвышенность и увидел взметнувшийся к небу огромный столб черного дыма.
- Я заметил, как в ту сторону, прижимаясь к плоскогорью, прошла группа вертолетов, - подсказал командиру молодой Хаккани.
С минуту инженер пребывал в задумчивости, прикидывая всевозможные варианты. Отведенный на свободную охоту срок истекал через неделю, и страсть как хотелось напоследок уничтожить еще одну воздушную цель.
От лагеря до чадившего пожарища было недалеко - не более десяти километров. Сложность состояла в другом: впереди простиралось плоскогорье без естественных укрытий - ни больших рельефных складок, ни растительности. В другое время он непременно сделал бы с отрядом крюк - обошел бы открытую местность. Или дождался бы ночи…
Но сейчас дорога каждая минута.
И он решил рискнуть.
Часы показывали пятнадцать пятьдесят. План Гаффара строился на том, что светлого времени оставалось немного: пока отряд доберется до пожарища, пока подстережет в засаде удобную цель, пока русские очухаются и сообщат на аэродром… Там подоспеет темнота, частенько спасающая от атак боевых "вертушек". А по ночам русские летали редко.
Через час, соблюдая меры предосторожности, группа взошла в реденький лесочек, что соединялся ближе к Черной Горе со сплошной растительность поймы.
Гаффар нашел невысокий холм, с которого просматривалось пожарище. Огонь потух; да и поднимавшийся дым стал почти прозрачным. На плоскогорье, перед полосой "зеленки", догорали останки боевого вертолета.
"По всей вероятности, упал из-за неисправности, - предположил инженер, внимательно изучив местность сквозь мощную оптику американского бинокля. - Вокруг никого, подмога задерживается. Если бы его сбил кто-то из наших, здесь уже все бы перепахали ракетами!.."
И резко обернулся к Хаккани:
- Передай расчетам: пусть рассредоточатся по лесочку и готовятся к пускам. Сейчас прилетят шурави.
Первой к упавшей "вертушке" подоспела поисково-спасательная группа: два Ми-8 и два Ми-24. Но они подошли строго с востока - осуществить пуски не позволяла дальность. Забрав выживших членов экипажа, группа тут же улетела в сторону Джелалабада.
Скоро на смену им примчались две юрких машины десанта с десятком солдат. А спустя пять минут на горизонте появились две транспортные "восьмерки", за ними на предельно-малой высоте шла пара Ми-24.
- Эти пожаловали надолго. Будут разбираться… Все как обычно - Советы пользуются старой и проверенной тактикой, - прошептал инженер. - На этом я их и поймаю.
БМД с десантниками на броне приступили к патрулированию вокруг места катастрофы. Из приземлившихся Ми-8 высыпали люди в комбинезонах; почти все окружили чадившие обломки. Хищные, вытянутые тела "двадцатьчетверок" барражировали кругами, выпуская по две-три ракеты в близлежащие овраги. Иногда их тени проносились над растворившейся в "зеленке" группой Гаффара, и тогда молодой Хаккани взволнованно спрашивал:
- Чего же мы ждем? Почему не стреляем?!
- Рано, - спокойно отвечал командир, беспрестанно поглядывая на запястье, - потерпи еще минут десять-пятнадцать - никуда они не денутся. Ты же хочешь вернуться домой живым?..