Такси объехало строительство по новой верхней дороге и спустилось в одну из улиц города. В машине сразу стало душно.
Когда моряк возле почты отпустил такси, на счетчике было четыре рубля семьдесят пять копеек.
Киоск справочного бюро из стекла и пластмассы стоял на краю набережной. Открытая дверь была привязана за ручку к кустам граната. Через дверь в окошко тянуло сквозняком, пахнущим морем. Море было рядом, по ту сторону кустов.
- Сами говорите, фамилия редкая. Мне только узнать: есть такие в городе? - Моряк ниже пригнул голову, и девушка в своем прохладном царстве увидела его помятое лицо и веселый взгляд голубых глаз. Она тоже улыбнулась. На это моряк и рассчитывал, когда нагибал голову, чтобы заглянуть девушке в глаза. Она набрала номер и прикрыла окошко. Она почему–то не хотела, чтобы моряк догадался по телефонному разговору о ее отношениях с лейтенантом милиции из паспортного стола.
Моряк ждал лицом к набережной, облокотясь спиной о киоск. Вокруг клумбы напротив почты стремительно передвигались лошадки и автомобили: на детей жара не действовала. Они проворно работали ногами, изо всех сил нажимая педали. Лошадки бегали проворней, но автомобилисты победно трубили.
Девушка открыла окошко и постучала по краю рамы.
- Вам не повезло: ни одной Скегиной или Скегина в городе нет. А вот Родецких - пять. Есть и Зателепа, только не он, а она. Сорок пятого года рождения.
Моряк взял листок бумаги, который девушка протянула в окошко.
Среди Родецких не было ни одного Сергея, а Надежда Петровна Зателепа сорок пятого года рождения ни дочерью Витьки, ни сестрой быть не могла, потому, что, когда Димка уехал из города, мать Витьки умерла, а отца звали не Петром. Он понял, что Сережка Родецкий и Витька Зателепа - Димкины дружки–соперники, такие же, как он, предприимчивые пареньки - в настоящее время в городе не проживали.
- Все равно спасибо, - сказал моряк и спросил: - Как ближе пройти к греческому собору?
- Прямо мимо почты и налево, - сказала девушка.
Она зачем–то вышла из киоска. Показывать дорогу в обязанности работника "Горсправки" не входило. Но она училась в десятом классе вечерней школы, любила ходить в кино и верила во все необычное. А этот моряк, который приехал в город через тридцать лет и разыскивал женщину - подругу своего детства, - казалось, сошел прямо с экрана.
- Дай вам бог хорошего мужа, - сказал моряк.
Девушка ответила:
- Спасибо.
Она неохотно ушла с жаркой набережной в свой прохладный киоск, а моряк шел в это время мимо почты, высокий, немного сутулый, в синем пиджаке и белых фланелевых брюках, в черных туфлях и черной фуражке с белым чехлом.
Наташа, голенастая девочка–подросток, увидела моряка на своей улице недалеко от греческого собора. За чрезмерное любопытство Наташу звали в семье "длинный нос". Взрослые были недовольны тем, что по распоряжению городских властей в городе снесли заборы, а Наташа была довольна: она теперь видела все, что происходило на улице. Моряк неторопливо прошел мимо их дома. Он был невысокого чина, но морская форма из дорогой материи сидела на нем так, как будто была сшита на заказ очень хорошим портным. В чинах и в том, как кто одевался, Наташа разбиралась. Она посмотрела на моряка мельком, но все заметила. Наташа только что вернулась с моря - купалась она на набережной там, где купались все мальчишки и девчонки ее возраста - и теперь вешала на веревку свои купальные трусики и лифчик. В лифчике она стала купаться только в этом году. Моряк не вызвал у Наташи никаких мыслей, кроме тех, которые вызвал. Она прошла по двору, хлопая в ладоши впереди и позади себя. Она остановилась на пороге мазанки, в которой они жили летом, потому что сдавали квартиру приезжим, и сказала брату:
- Юрка из подводного ружья вот такую ставриду подстрелил.
Брат чинил велосипед и прореагировал на ее сообщение не так, как бы Наташе хотелось.
- А может быть, такую? - спросил он и развел руки в два раза дальше, чем Наташа.
Наташа сказала:
- Дурак, - и вошла в мазанку.
В мазанке она пробыла недолго, потому что отец в полосатой пижаме спал за перегородкой, - значит, был пьяный, - а мать готовила обед в летней кухне.
Наташа вышла во двор без каких–нибудь определенных намерений. Брат погружал в корыто надутую камеру, чтобы найти прокол. Наташа присела на корточки.
- Новую камеру порвал? - сказала она и тут во второй раз увидела моряка. Он снова проходил по улице, но теперь со стороны собора. Наташа ничего особенного не подумала. Она только вспомнила, что ее отец, который теперь был на пенсии, - тоже торговый моряк.
Кипарис стоял на углу пыльный и жаркий, и густую хвою его оплела паутина. Тень от него тоже была душной и жаркой. Дмитрий Сергеевич слишком много помнил и поэтому чувствовал себя на улицах города одиноким. Оттого, что не было заборов, узкие, извилистые улицы потеряли очертания, и он не узнавал их. Но дом напротив он помнил хорошо. Димка приходил в этот дом один раз - сказать матери Лоры, что Лору укусила змея и она в больнице. Он хорошо запомнил открытую террасу с резными столбами. Он долго ждал тогда на террасе, потому что мать Лоры, зубной врач, принимала по вечерам пациентов дома. В той жизни перед террасой росли цветы и бил фонтан. Цветы росли и сейчас, но от фонтана осталась только круглая чаша, и под нею лежала черная тень. В тени возле мазанки рыжий мальчишка лет семнадцати чинил велосипед. В мазанку вошла и скоро вышла девочка–подросток. Она присела на корточки и вдруг убежала.
Из–за угла мазанки вышла женщина. Ее привела девочка - это он сразу понял. Женщина не уходила, и он решил подойти к ней.
На той стороне улицы, в длинном голубом халате она не казалась такой полной. Кожа на обнаженных руках и ногах, полных у щиколотки, слегка лоснилась и была желтоватой, как сливочное масло. А голубой халат оказался грязным, и от него пахло горелым маслом. У женщины были очень живые черные глаза, и левый как–то растерянно косил.
- Димка? Ну, конечно, Димка, - сказала она.
Он достаточно долго переходил мостовую и шел по двору, чтобы удивиться неожиданной встрече, и слишком быстро, чтобы к ней подготовиться.
- Вообще я. Так же, как ты Лора, - сказал он.
Он опять испытывал ощущение, которое почти не покидало его, - ощущение смещенного времени. Он помнил голос Лоры - голос почти не изменился, но все равно звучал по–другому. Он знал, что эта полная неряшливая женщина, которая стояла перед ним, - Лора. Но он одновременно видел в той жизни другую, хотя бы ту, которая сидела на шоссе, обмякшая от боли, и ждала его, а он бежал вниз по камням к знакомому татарину за лошадью.
Они стояли возле каменной чаши бывшего фонтана на освещенном солнцем дворе и разговаривали.
- Но как ты меня нашел?
- Случайно. Скегины в адресном бюро не значатся.
- Я же теперь Мануйлова, а мама и брат умерли.
Он хотел сказать, что и его мать умерла, но не помнил, знала ли ее Лора, и потому промолчал.
Мальчишка в тени мазанки по–прежнему возился с колесом велосипеда. Он время от времени поглядывал в их сторону. Наташа стояла рядом с матерью, перекрестив ноги, и, запрокинув голову, пристально смотрела ему в лицо. Она вдруг хихикнула и прикрыла ладошкой рот.
- Наташа! - сказала Лора.
Но Наташа прорвалась. Лора растерянно косила левым глазом. Она и в той жизни немного косила, когда волновалась.
Наташа сказала:
- Я все знаю. Я сразу обо всем догадалась, как только вас увидела. Вы тот, кто маме не давал проходу.
Лора покраснела. Она краснела пятнами от шеи.
- Нахалка! Какая нахалка! - сказала она. Она быстро взглянула на него смущенно и вызывающе.
Наташа бежала через двор к мазанке.
- Совсем забыла. Жаркое сгорит. Извини, - сказала Лора.
Он не понял: то ли она действительно вспомнила про жаркое, то ли хотела побыть одна. Она пробежала несколько шагов грузно и неуклюже, но тут же пошла шагом, оглянувшись на него. Ее неловкая пробежка была так же неприятна, как грязный халат.
Из мазанки вышла Наташа и бегом перебежала двор. Оказалось, что она бегала за семейным альбомом. Он смотрел, как она листала альбом, и по ее лицу видел, что по–настоящему радовалась она одна.
- Вот смотрите, - сказала она.
Это была очень старая фотография коричневого оттенка, может быть, от времени, а может быть, просто такая была бумага. У него никогда не было школьных фотографий, и эту он тоже не помнил. Чтобы смотреть, он присел на бортик. На фотографии в три ряда сидели и стояли мальчики и девочки.
- Можете себя найти? А я могу, - сказала Наташа и ждала. Она была бы очень огорчена, если бы он себя нашел. Он нашел, но ей ничего не сказал. Он разглядывал паренька в третьем ряду, в новой курточке, которую по этому торжественному случаю напялила на него мать. Он пристально и весело смотрел в объектив и даже теперь понимал, что Димке было наплевать на всю эту кутерьму.
- Вот вы. Неужели не видите? Вот, - сказала Наташа.
Над Димкиной головой стоял чернильный крестик. Крестик был поставлен давно, и чернила успели выцвести. Лоре почему–то надо было выделить его из всех пятиклассников, так же, как ей надо было, чтобы он за ней бегал. В той жизни это ей не было нужно, и она этого не добивалась. Он обнял Наташу и чуть привлек ее к себе. У нее были тонкие плечи, почти прозрачное лицо с остреньким носиком и чернью, блестящие от повышенного интереса к жизни глаза.
Лора присела на бортик каменной чаши. Она успела причесаться, накрасить губы и напудриться. Халат она тоже сняла и была теперь в открытом сарафане, подпоясанная клеенчатым передником.
- Я сама все покажу. Я же все знаю, - сказала Наташа.
Лора сказала, беря у нее альбом.
- Убери свой длинный нос.
Лора называла фамилии, показывала отдельные и групповые фотографии - мальчиков и девочек, какими они были в той жизни, и мужчин и женщин, которыми они стали теперь. Он многих не узнавал или не помнил, и Лора сказала:
- Конечно, ты нас за людей не считал.
Это было не совсем так. Они сами не очень замечали Димку, патентованного второгодника, вечно занятого своими бесконечными делами. Но он не стал этого уточнять. Фотографий было много, Лора показывала не все.
Подол сарафана провис и сдвинулся под тяжестью альбома. Кожа выше колен была белой, как бывает у полных и немолодых женщин. Он помнил белые отметины змеиных зубов на загорелой коже, но не мог вспомнить, на какой ноге.
Лора пропустила фотографию, на которой была снята она, очень молодой, с ребенком на руках.
- Это Лена! - крикнула Наташа и перевернула страницу обратно. - Правда, она похожа на маму? - сказала она.
- Представь себе, я уже бабушка, - сказала Лора. Она покраснела пятнами от шеи. Пятна на лице проступали сквозь пудру. Он легко мог себе это представить, потому что видел бабушек и помоложе.
Из мазанки вышел брат Наташи.
- Мама, отец проснулся, - сказал он.
- Сейчас, - сказала она.
Она встала с бортика. Он тоже. Они стояли друг против друга, и Лора растерянно косила левым глазом.
- Мы должны обязательно еще раз встретиться, - сказала она.
Значит, сейчас они почему–то должны были расстаться. Он подумал, что она пригласит его прийти вечером.
- Я остановился в "Интуристе" - сказал он.
- Нет, давай в городе встретимся. Завтра в шесть часов, у моста на набережной. Это же рядом с гостиницей. Тебе удобно?
- Вполне, - ответил он. Он понял, что она вообще не хочет, чтобы он приходил к ней в дом.
Он уже шел по двору, когда Лора спросила:
- Дима, ты счастлив?
Вопрос напомнил ее пожелание, похожее на ночной крик.
- Наверное, - ответил он, чуть повернув голову.
Дмитрий Сергеевич дошел до каменной лестницы. На лестницу и на нижнюю улицу падала тень собора. Весь день он жил как бы в двух измерениях: Димка Ганыкин - отдельно, он - отдельно. Теперь все встало на свое место. Он шел по каменной лестнице, как будто спускался в реальный мир. Прежде всего он почувствовал, что хочет есть. Утром в купе он и Вика выпили по стакану чая и съели по одному бутерброду. Оказалось, что вспомнить Вику приятно. Приятно то, что она в этом городе и он может пойти к ней, а может не пойти - это зависит только от него.
Тени на тротуаре стали длиннее. На улицах возле кафе и ресторанов стояли очереди, и женщины прикрывались от солнца цветными зонтиками, а мужчины - газетами. Он решил пообедать в гостинице. Он обратил внимание, что на улицах много цветов - на газонах, на клумбах, в каменных чашах. Он спустился в парк по кипарисовой аллее, Морской бриз затихал в густой хвое, и в аллее было душно. В парке тоже росли цветы, главным образом сеяные: левкои, душистый табак, львиный зев, ночные красавицы. В той жизни в парке росли розы, заросли розовых кустов вдоль аллей и на газонах. После захода солнца и ночью, когда дул береговой бриз, запах роз слышен был в море далеко от берега. Розы можно было тут же купить. Садовник давал длинные ножницы, и каждый срезал тот цветок, который хотел. Он прошел мимо "УГОЛКА ТРУДОВОЙ СЛАВЫ". На сцене лектория рабочий в комбинезоне устанавливал микрофон. Он постучал пальцем по мембране, и стук повторился в репродукторах. Афиша на стенде извещала, что в семь часов вечера состоится лекция на тему "ЧЕЛОВЕК И КОСМОС". По набережной расходились пляжники. Было еще жарко, но море меняло цвет. По цвету воды он знал, что близок час, когда прохладный воздух опустится с гор. Он прошел по мосту. На дне потока никого не было, и женщина в белом фартуке сметала мусор с каменных плит.
Швейцар увидел Дмитрия Сергеевича через стекло и открыл дверь. Дмитрий Сергеевич прошел в вестибюль и слышал, как швейцар за его спиной сказал:
- Пришел!
- Гражданин Ганыкин!
Он остановился. Женщина–администратор стояла за барьером.
- Товарищ Ганыкин, пройдите, пожалуйста, в "Интурист". Второй этаж налево, - сказала она.
- Зачем?
Женщина не ответила.
- Я вас прошу, зайдите в третью комнату на втором этаже, - сказала она. Она знала больше, чем говорила. Вернее, ей казалось, что она знала, и поэтому она не жалела, что не предложила этому торговому моряку отдельного номера.
В комнате сидел мужчина в белой нейлоновой рубашке без пиджака. Пиджак и галстук висели на спинке стула. Мужчина взял со стола анкету и долго смотрел на Дмитрия Сергеевича.
- Ганыкин, Дмитрий Сергеевич. Правильно? - сказал он.
Дмитрий Сергеевич сел в модерновое кресло канареечного цвета. Шутить ему не хотелось.
- Брось, Севка, трепаться, - сказал он.
- Узнал? Ну и память! Положим, я бы тебя тоже узнал. Лицо вот только, как печеное яблоко. Но вы, моряки, народ разгульный.
Лицо Севки Кулеша стало шире, массивней, но в общем не изменилось, было тугим и плотным, и карие глаза, внимательные и быстрые, тоже не изменились, и ямочка на подбородке была прежней. Все только заматерело, стали тяжелее и плечи и вся фигура.
- Ты почему в общежитии? Денег нет? Или на баб экономишь? - спросил Севка.
- Денег у меня на все хватит. Просто номера не дали.
- Номер сейчас устроим. Возьмешь люкс?
- Давай, чем дороже, тем лучше.
Кулеш собрал на столе стопку анкет. В вестибюле он прошел за барьер и положил анкеты перед женщиной.
- Дайте товарищу восьмидесятый, - сказал он. Женщина–администратор посмотрела на него, но Кулеш сказал: - Надо товарища устроить. - Потом он сказал Дмитрию Сергеевичу: - Я к тебе зайду, - и вышел в дверь за барьером.
Женщина больше не сомневалась. Она позвонила на этаж, чтобы приготовили номер. Она была довольна, что чутье ее не обмануло: форма на таких людях, как этот моряк, ничего не значит - форму можно надеть и снять. Так ей, во всяком случае, казалось.
Море начиналось прямо под балконом. Так казалось, потому что из гостиной номера на третьем этаже не видно было набережной. На город стекал береговой бриз, море посинело и морщилось до горизонта. Море было в гостиной: оно переливалось в стеклах открытых дверей балкона, шевелилось в большом, почти до потолка зеркале. В спальне стояли две кровати под шелковыми зелеными покрывалами, с низкими красно–коричневыми спинками. На стуле висели белые фланелевые брюки и такой же пиджак с золотыми нашивками и золотыми пуговицами. Дмитрий Сергеевич достал их из чемодана, чтобы они разгладились. Этот роскошный номер стоил двенадцать рублей в сутки. Он мог себе позволить жить в таком номере, пробыв шесть месяцев в море. Он мог себе многое позволить, например, жить в этом номере с Викой. Кулешу, похоже, ничего не стоит помочь прописать Вику в гостинице. Он подумал о Вике, а из спальни вышла Лора. В длинном, до щиколотки пеньюаре, прозрачном и белом, она выглядела очень стройной и совсем молодой. Он купил десять таких пеньюаров в Гибралтаре и дарил их женщинам, с которыми бывал близок. Лора принесла ему комнатные туфли. Они весь день ходили по городу, по тем местам, которые помнили и любили. После пяти месяцев плавания он совсем отвык ходить по земле. А Лора за тридцать лет стала настоящей моряцкой женой и все понимала. За круглым полированным столом, на котором дымила в пепельнице непогашенная сигарета, он сидел со своими приятелями–соперниками Сережкой Родецким и Витькой Зателепой. Они крепко выпили и травили "за жизнь". Лора сама наливала им рюмки. Она сидела рядом с ним и слушала, потому что в общем–то мало знала о той жизни Димки Ганыкина. Как многие моряки, Дмитрий Сергеевич был сентиментален. Он открыл глаза и погасил сигарету. Он сидел в кресле против открытых дверей балкона и ждал Кулеша. Он вспомнил, что в спальне была еще одна дверь. Солнце ушло из гостиной и держалось на краешке балкона, прохладное и бледное. После мягкого ковра шаги на желто–яичном и уже потемневшем паркете прозвучали неожиданно громко и гулко в роскошном, но необжитом номере. Он прошел гостиную, спальню и открыл дверь в ванную комнату.
Капли воды стекали по белой клеенке и зеленому кафелю. Он искупался под душем и побрился. Он проходил по лицу опасной бритвой один раз, но брился два раза в день, утром и вечером - привычка, которая осталась у него с тех пор, как он плавал вторым помощником на плавбазе и стоял утренние и вечерние вахты.
Кулеш прошелся по гостиной, заглянул в кабинет.
- Не тесновато для одного? - спросил он.
Он вошел без стука, а может быть, Дмитрий Сергеевич не слышал, как он стучал. Кулеш сел в кресло и сидел расслабленный, усталый.
- Сильная штука - память детства. Наверное, потому при таких встречах напиваются, - сказал он.
В зеркале переливалось море, был виден угол спальни, моряк во фланелевых брюках и таком же пиджаке при золотых пуговицах с якорями и золотыми нашивками. Черными на моряке были только туфли и форменный галстук. Когда он двигался, то закрывал море.
Дмитрий Сергеевич спросил из спальни:
- Что нам мешает? Давай напьемся. Или тебе нельзя?
С того места, на котором он стоял, в зеркало были видны море и кресло и в кресле Севка Кулеш в сером костюме из английского лавсана, в бордовых носках с белыми стрелками на вытянутых ногах.
- Я, пожалуй, у тебя умоюсь, - сказал Кулеш. - Махнем в ресторан. Я тебе покажу ресторан, в который можно ходить.
Кулеш умывался, оставив дверь ванной открытой. Дмитрий Сергеевич убирал в платяной шкаф брюки и пиджак, в которых был днем.