Олегов отошел к краю плаца и присел на корточки, прислонившись к стене спиной. Он посмотрел по сторонам, глядя, как организовали занятия другие офицеры. Еще двое переняли методику Олегова. Лейтенант - пехотинец, смущаясь, пытался провести занятие по строевой подготовке. Олегов скептически смотрел на негою Показывая строевые приемы, лейтенант уставал больше, чем те, кого он должен был наказать занятиями. Место у противоположной стены заняли вчерашние знакомцы. Они затеяли принимать норматив номер тринадцать по тактической подготовке - переползание. Глядя, как их подопечные обдирают колени и ногти об асфальт, Олегов вспомнил, как новый командир полка Озерский, чтобы сломить подспудное сопротивление своих заместителей, которые были старше его по возрасту, почти публично стал принимать у них зачет по этому самому нормативу. Правда, не на асфальте, а на зеленом газоне.
- Врешь, сука! - услыхал Олегов вопль Люшина. Тот стоял перед одним из солдат, тряся перед его лицом каким-то клочком бумаги.
- Признавайся, ты, падла, эту антисоветчину сочинил?!
- Не я, честное слово… - с потерянным видом отвечал невысокий солдат с мелкими прыщиками на висках и подбородке.
- Что такое, Люлек? - спросил Олегов.
- Миша, ты послушай, что эта падла сочинила, - Люшин поднес истрепанный клочок бумаги к глазам и запинаясь, разбирая стершиеся на сгибах буквы, стал читать. - "Если вы жить хотите, никогда не ходите через брод по реке Кабул во тьме… "Стихи, что ли?! "Город Кабул - это солнце и пули… Брод, брод на реке Кабул… Тонет друг… Никогда не ходите… "Опять, значит "никуда не ходите" … - Потом, обращаясь к солдату прокричал. - Да ты что, против интернационального долга?! Да тебя за такие антисоветские стишки знаешь куда запрятать надо?
- Это не я… Это Киплинг, английский поэт, - совершенно убитым голосом произнес солдат.
- Тем хуже. Они там все или пацифисты, или антисоветчики, - безапелляционно ответил Люшин и повернулся к Олегову, - Верно я говорю, Миша?
- Товарищ явно не понимает, что попался на удочку западных пацифистов в лице господина Киплинга, которые охаивают нашу интернациональную помощь, - скучным голосом произнес Олегов. Ему было жаль незадачливого любителя стихов.
- Ненавижу! Выходит, зря наши парни кровь льют?! Еще один "козлик" нашелся! Двадцать минут тебе - сортир должен блестеть и пахнуть сиренью!
Говоря слово "козлик" , Люшин имел в виду позорный для полка случай, произошедший более года назад. Замполит одной из рот, прослужив всего три месяца, на одной из операций волей судьбы нанюхался запаха горелого мяса после бомбардировки набитого духами дувала, и заявил солдатам на политзанятиях:
- Я не понимаю, что мы делаем в этой стране. Я не могу вам объяснить, зачем мы здесь…
Фамилия того замполита была Козельский. Благодаря этому и тому, что в быту за ним замечали элементы инфантильной неприспособленности к жестоким реалиям жизни, ни солдаты, ни офицеры всерьез его не приняли. В двадцать четыре часа его вышвырнули из Афганистана, а следом - из партии и из армии…
Время тянулось медленно, офицеры-арестанты сидели на корточках у стены, тени хватало лишь на полголовы, солнце стояло в самом зените. Солдат объединили в одну группу, тяжело топая сапогами и ботинками, они бегали по кругу. Пробегая мимо офицеров, они отворачивали красные потные физиономии. За десять минут до перерыва один упал, позвали разводящего, солдата унесли. Когда отпирали решетку, за которой был вход внутрь гауптвахты, Олегов вдруг толкнул Люшина локтем, подмигнул, они вскочили и подбежали к дверям, успев подхватить за ноги потерявшего сознание.
- Куда нести? - завопил тревожным голосом Люшин. Разводящий показал рукой на комнату начальника караула.
- Все, свободны. Отведи их снова на плац, - начальственно скомандовал Люшин. Растерянный выводной согласно кивнул головой и вывел солдат, которые несли товарища, которому повезло потерять сознание от жары.
- Что тут? - в комнату вбежал начальник караула, старший лейтенант с красными глазами и темными кругами вокруг них.
- Жить будет, - деловито отозвался Олегов, расстегивая солдату форму на груди.
Начкар устало кивнул головой и сел на табуретку, безучастно глядя, как Люшин брызжет на солдата воду. Солдат встрепенулся и открыл глаза.
- Вот видишь! - торжествующе произнес Люшин, потом внимательно посмотрел на начкара и сказал: - Слушай, а ведь он лучше выглядит, чем ты. Ты не заболел?
- Кошмар какой-то. Пятый раз считаю одеяла, матрацы и подушки в камерах подследственных и осужденных. И каждый раз их становится меньше, а ведь окна заделаны и двери стальные. А мне ведь сдавать наряд вечером. Не сдам - самого в камеру к вам посадят, как того лейтенанта, что на плацу с вами…
Начальник караула бесцеремонно отпихнул в сторону ноги лежавшего на его топчане солдата и устало сел. Олегов с Люшиным переглянулись и засмеялись, ситуация была им знакома, их батальон периодически заступал нести службу сюда на гауптвахту.
- Пошли, пройдемся по камерам? - Олегов положил руку на плечо измотанному старшему лейтенанту.
- Пошли, - обрадовался тот, - Может, вы подскажете, в чем тут дело…
Начкар впереди они следом, все вместе двинулись в тот отсек гауптвахты, где сидели подследственные и осужденные, в ходе выполнения интернационального долга уже получившие срок, или ожидающие суда, а затем отправки на Родину, на Большую землю, в одну из зон заключения.
Одна стальная дверь с огромным висячим замком, другая, третья… Начкар перед каждой долго стоял, выбирая из тяжелой связки нужный ключ. Они шли по длинному коридору, скупо освещенному тусклыми лампочками под потолком, пыльный воздух был густо настоян на запахах пота, мочи и хлорки.
- Все началось с того, что при заступлении я, как положено, принимая людей в камерах, стал их обыскивать. Оказывается, не все, заступая в наряд, так делают. Нашел ерунду всякую: лезвия, шариковые ручки, спички. А они - обиделись. В какой-то камере кто-то вчера и крикнул на весь отсек: "Козлу шмотки в гору! "Я только сейчас понял, что это значило, - рассказывал по дороге начкар.
- Ерунда… - усмехнулся Олегов. - Для них это не ерунда.
Он уже сталкивался с этим явлением, когда для человека, лишенного свободы, эти мелочи, обычные в обыденной жизни, но запрещенные в камере, превращаются в символ свободы, в глоток воздуха, чистого воздуха, чудом ворвавшегося в тюремную вонь.
- Начальник, пусти на прогулку, в туалет хочется, - послышалось из-за ближайшей стальной двери. Арестованные, видно, по звону замков и ключей догадались, что идет начальник караула.
- С этих и начнем. - Предложил начальник караула. - Вечером я им выдал шесть матрасов, шесть одеял, шесть подушек. Утром оказалось, что одного одеяла нет. Они говорят, что я обсчитался. Может и вправду…
Последние слова он произнес сомневающимся тоном.
- Камера, строиться!
Перед ними стояло шестеро солдат помятого вида в форме без погон и знаков отличия.
- За что сидишь? - спросил Олегов у крайнего, небритого парня, глядевшего исподлобья.
- Ни за что! - с вызовом отозвался тот.
- А такое бывает? - вежливо спросил Олегов.
- Мне просто не повезло. Все воруют, а я один попался, - сказал небритый, гордо отвернув физиономию в сторону.
- О, Господи! - услышал Олегов стон начкара, который уже успел убедиться, что в камере пять матрасов, пять подушек, пять одеял.
- Где? - с яростью закричал он, схватив рукой за воротник ближайшего и тряхнув его.
- Только без рук, не имеешь права! - визгливо крикнув, вырвался широколицый парень с маленькими глазками.
- Он прав, не трогай его, - строго сказал начкару лейтенант Люшин и повернулся к без пяти минут зеку. - Ты прав, ему нельзя, он при исполнении.
- И тебе нельзя, жаловаться буду! - Прошипел широколицый, пятясь назад под угрюмым взглядом Люшина.
- И мне нельзя, правильно. Люблю юридически подкованных, - похвалил Люшин и вдруг схватил парня за ноздри замысловатым захватом, который Олегов видел один раз в исполнении батальонного врача, когда тот после боевой операции пытался вытрясти из солдата признание, куда тот дел десять шприц- тюбиков с прамедолом.
- Ой, больно! - стонал прижатый к стене парень, слезы катились по его красивому лицу.
Люшин рывком левой рукой распахнул ему форму на животе, вырвав с мясом из ветхой ткани пару пуговиц. Из трусов у того торчал кусок грязного поролона, как видно, обрывок пропавшего матраса.
- Они его порвали, а сейчас просятся на прогулку, чтобы куски в сортире утопить, - растолковал начкару Олегов. - А ну, всем раздеться!
- Я следаку жаловаться буду, кто ты такой! - нервно сказал коренастый солдат, стоявший в середине строя со сбитым на правую сторону носом, и тут же получил удар в живот. Олегов схватил за воротник скорчившегося солдата и бросил на цементный пол. Тот пытался приподняться, но Олегов наступил ему на запястье, нагнулся над ним, задрал форму на животе и выудил какую-то черную тряпку.
- Это чехол от подушки, вату они рассовали по другим подушкам, - пояснил Олегов обалдевшему от счастья начкару.
- Парни, может, еще в соседнюю камеру заглянем? - попросил тот, заискивающе глядя то на Олегова, то на Люшина.
- Давай!
- Я им тоже всего по шесть выдавал, - сказал им начкар, торопливо отпирая соседнюю дверь.
- Камера, строиться!
Акустика, видно, в отсеке была хорошей. Все, что происходило в первой камере, здесь слышали и выводы сделали соответствующие: в углу, возле параши валялись обрывки синего байкового одеяла.
- Эй, выводной, ну-ка, иди сюда, собери! - Крикнул начкар, высунувшись в коридор.
- Вот видишь, даже помощь наша не понадобилась, - усмехнулся Олегов, выходя из камеры, и, вдруг, резко обернулся назад и обвел глазами бывших солдат, стоявших безмолвно в одну шеренгу. - Зачем ты им выдавал шесть постелей? Их же пятеро?!
- Как пятеро?!..
Дрожащими руками начкар достал из кармана список, пробежал его глазами и беспомощно поглядел на Олегова:
- Парни, я же сам считал людей, здесь было и должно быть шестеро… Я ключи никому не передавал. Что делать?
- Быстро проверь камеры! Кто там сидит?
- Офицеры, двое.
- Пошли!
Начкар отпер дверь камеры, Олегов скептически посмотрел на замок. Все замки были сделаны из двух железок, выточенных на токарном станке, полгода назад, первый раз побывав на гауптвахте, Олегов убедился, что повозившись, замок можно расковырять обычным патроном от автомата.
- Двое! - крикнул начкар, открыв дверь и глянув по углам камеры.
Олегов с любопытством заглянул внутрь, в голове мелькнула мысль - как там, может, и мне когда-нибудь… Офицеры, сидевшие каждый на своей постели, с интересом смотрели на них. Звездочки были выковыряны из погон, но на выгоревшей на солнце форме на их месте темнели пятнышки, говоря, что один был лейтенантом, а другой - старшим лейтенантом. В камере у них было не так голо, как у солдат: у стены лежали коробки с печеньем, свитер, книги. У лейтенанта под матрасом лежал кусок провода с двумя лезвиями на конце - приспособление для кипячения воды.
- За что замели? - полюбопытствовал Олегов.
- Я думал, раз война, значит, можно стрелять. Оказывается, на все нужна команда.
- Ну так что? - не сразу сообразил Олегов.
- А кишлака-то больше нету, - развел руками старший лейтенант.
- Понятно, удачи вам!
- Стой! Письмо брось!.. - вскочил со своей постели лейтенант…
Оббежав все камеры, начкар подошел к ним с совершенно убитым лицом.
- Не понимаю…
- Пошли, со вчерашним начкаром поговорим, - сказал Люшин, ободряюще хлопнув его по плечу.
В обратном порядке, отпирая и запирая стальные двери и решетки, они подошли к выходу на плац. Сквозь щели между дверью и косяком пробивались белые лучи света.
- Мы сами сначала, тебя кликнем.
Они вышли на плац. Арестанты, как и полчаса назад, бегали по кругу. Офицеры, сидя у стены, лениво переговаривались, передавая друг другу дымящийся окурок.
- Поговорим? - вполголоса сказал Олегов черноглазому лейтенанту.
- А что такое? - испуганно спросил тот, поднялся и пошел за Олеговым в угол плаца.
- За что тебя притормозили здесь?
- При сдаче наряда не хватило пяти кружек, а три оказались с пробитыми дырками, - ответил лейтенант, сглотнул слюну и тревожно посмотрел на подошедшего ленивой походкой Люшина.
- А на дне параш и баков с водой смотрел?
- Точно! - обрадовано воскликнул лейтенант. - Как это я сразу не догадался?!
- А теперь, козел, скажи, зачем товарищам в карман срешь?
Не ожидавший такого резкого перелома в беседе, лейтенант открыл рот, собираясь что-то ответить, да так и застыл.
- Говори, сука! - прошипел со стороны Люшин. - Ты же офицер, что ты эту вшивую солдатню покрываешь? Куда солдата не целуй, у него везде жопа!
- Часовой ночью выпустил из камеры их походить по двору…
- Ну, а дальше?
- Они всех отпустили…
- Так ведь отсек на замке!
- В три ночи пришел разводящий менять часового, они и говорят: пусти одного за травкой сбегать, а то не пойдем в камеры.
- А как сдавал наряд?
- Перед сменой в камеру посадил своего солдата, когда камеру просчитали, мой помощник его потихоньку выпустил, - сказал лейтенант и виновато опустил глаза.
- Козел ты, - беззлобно сказал Олегов, - зачем на себя все принял. Солдатики уговорили? Пойдем.
Они подошли к двери, Люшин пару раз ударил по ней ногой. Дверь распахнулась, на пороге стоял начкар, нетерпеливо глядя на них.
- Ну, что? - спросил он.
- Звони во все колокола. Он все расскажет. Коменданту не забудь сказать, что это мы выявили, нам теперь амнистия положена, - сказал Люшин и подтолкнул вперед лейтенанта. Дверь перед ними захлопнулась и они снова остались на плацу, заполненном топотом одуревших от нестерпимой жары арестантов.
… Через час дверь распахнулась и выводной крикнул:
- Старший лейтенант Олегов! К коменданту!
- И я тоже! - попытался пройти Люшин. Но выводной отрицательно покачал головой и закрыл дверь.
Выводной проводил Олегова на второй этаж и подвел к кабинету.
- Вам сюда.
Олегов постучал, не услышав ответа, вошел. Комендант сидел за столом с прижатой к уху телефонной трубкой и что-то размашисто писал в тетради. Положив трубку, он поднял глаза на Олегова.
- А раньше я тебя не мог видеть? - спросил комендант.
- Нет, - солгал Олегов. Они как-то уже встречались на посту возле штаба армии. Приезжала какая-то высокая комиссия, Олегову приказали все советские машины заворачивать в объезд. Как раз в ГАЗ-66 проезжал комендант, Олегов его не пропустил, патрульный упер ствол автомата прямо в радиатор. Комендант тогда пообещал, что они еще встретятся, и он намотает эти лишние шесть километров Олегову на шею…
- Ну, да ладно, - вздохнул комендант. - Значит так, звонили по ВЧ из штаба вашей дивизии, просили срочно тебя отпустить, мол, очень нужен на боевые. Так что, свободен…
- Как свободен? А Люшин? Это ведь мы этого губаря вычислили!
- Ах, это вы! Ну, ладно, я вас обоих в приказ по гарнизону подам! - засмеялся комендант.
- А нашли его?
- Куда он денется из подводной лодки! К утру его уже в каком-то притоне вербовала английская разведка, а еще через час ему ХАДовцы руки крутили…
Еще через полчаса Олегов и Люшин весело шли к контрольно-пропускному пункту, от которого еще вчера Олегов совершал свой рискованный вояж по Кабулу. Олегов радовался неожиданной свободе и вместе с тем напряженно думал - кто и почему ему оказывает такую честь звонком из штаба дивизии. Телефоны ВЧ были, как правило, у командиров полков, заместителей комдива, да у оперативного дежурного…
ГЛАВА 24
- "…Вон, смотри, командир полка выходит из сортира. У него отдельная кабина, только для него. Для остальных офицеров - другая половина. Так ты в самом деле думаешь, что все дело в том, чтобы сломать перегородку, и все приложится?
- Если бы только эту перегородку.
- Да, ты настоящий коммунист, сочувствую.
- А ты кто?
- Молчаливый умник.
- Это как?
- Я тебе поясню, надеюсь, не заложишь. Гляди, вот это "топ" , по-английски - "вершина" . Это все те, кто живет красиво и члены их семей. Их окружает "фист" - то есть "кулак" , это те, кто охраняет их покой. В нашей стране это мы с тобой, я - поменьше, а ты - очень побольше. Всех остальных мы поделим дураков и умников.
- Чем отличаются?
- Умники знают, что так будет всегда. А дураки думают, что они живут при развитом социализме или при народном капитализме. Чтобы они так думали, видишь, я рисую дождик. Это дождик государственной идеологии, который беспрерывно полощет им головы, а у умников есть зонтик, это их интеллект. Зонтик у меня корявым получился.
- Нормальный зонтик. А это что за деление?
- И те, и другие делятся на молчаливых и говорливых. Хуже всего дуракам молчаливым. Это серая скотинка всех и кормит, их больше всего. Дураки говорливые шумят, возмущаются, их для видимости демократии и держат, порой и в "фист" мобилизуют писать дождиком идеологии. Но тут искренним, убежденным дураком надо быть, чтобы убедительно получалось. Молчаливые умники все понимают, но предпочитают устроить свою собственную жизнь. Самых умных и самых молчаливых могут даже взять на вершину для улучшения породы. Опаснее всего для системы говорливые умники, все знают и не молчат…
- Ну вот, они и разоблачат…
- Они могут поднять толпу, она сметет вершину, но на ее месте вырастет новая. Так было всегда и везде. И так будет всегда и везде. Эта схема подходит как для Штатов, так и для Союза, не говоря уже о всяких там Афганистанах.
- Убийственно звучит. Слушай, хотел у тебя спросить. Стоял я помощником дежурного, пришла на полк телефонограмма, требуют изъять из библиотеки и уничтожить по акту книги вот этих авторов. Мне эти имена ничего не говорят, но я сразу в библиотеку метнулся, нашел только одну книжку вот этого мужика.
- Как называется?
- "Пора, мой друг, пора" , какого-то Аксенова, - Занятно написано, только никакой антисоветчины нет.
- Аксенов?! Он же в Штатах теперь живет, потому и запретили. Дашь почитать?
- Конечно. А остальные? Мне их имена ничего не говорят.
- А ну-ка, прочти…
- Тут прямо по алфавиту шпарят: Владимов, Войнович, Зиновьев, Копелев/в скобках - Яковенко/, Кодимов, Любимов, Огонесян, Орлов/в скобках - Ковлева/, Расис. Все. Кто они по твоей схеме?
- Говорливые умники. Суть системы не изменят, а оттолкнут от кормушки нынешнюю команду…"