* * *
У входа в одноэтажный дом, переделанный под библиотеку для детей, висело приглашение:
"Сегодня состоится выступление известного еврейского детского поэта Лейба Моисеевича Квитко".
В небольшом зале, заполненном книжными полками, выструганными из свежих досок, собралось двадцать детишек от пяти до восьми лет, пришедших с мамашами, умиленно глядящими на поэта. Квитко было уже под сорок: полноватый, седой, с типичными еврейскими чертами - длинным носом и глазами навыкате. Он родился и вырос в еврейском местечке на Украине, учился в хедере, рано осиротел, жил в бедности, работал с десяти лет. Но уже тогда сам старался учиться. Все это было похоже на детство самого Павла.
Поэт, улыбаясь, рассказывал:
- Ну вот, ребята, я начал писать стихи в двенадцать лет. Очень мне это нравилось. Думаю, если вы попробуете, вам тоже понравится. Но я не только стихи писал, я много и тяжело работал в городе Киеве, потом в Германии, после революции. Я даже стал членом немецкой коммунистической партии. Но там стали хозяйничать фашисты, меня могли посадить в тюрьму, и я вернулся на Родину. Я знал, что в Советском Союзе я стану свободным гражданином, здесь меня никто не посадит в тюрьму. Да. Это большое счастье - жить в Советском Союзе. Я приехал в город Харьков, работал там рабочим на тракторном заводе. Вы живете в Москве, здесь тракторов нет. Видели вы их в кино?
- Видели! - кричали ребята.
- А я их делал своими руками, - и показал натруженные руки.
Это вызвало уважение у аудитории.
- Я пишу стихи на еврейском языке идиш. Вы знаете этот язык?
Ребята молчали.
- Тогда я прочту вам одно-два стихотворения на идиш, а потом буду читать переводы на русский. Знаете, что такое перевод и переводчик?
Волик, приятель Алеши, поднял руку:
- Я знаю, моя мама переводчик.
Квитко заинтересовался:
- А что же твоя мама переводит?
- Деньги. Мой папа всегда говорит, что она зря переводит деньги. Значит, она переводчик.
Все громко рассмеялись, Фрида Гершкович сидела красная как рак и дергала сына за руку:
- Ой, Волик, что тебе всегда надо вылазить вперед, ужасный мальчишка?
Наконец, посмеявшись вволю, Квитко сказал:
- Мои переводчики не совсем такие. Это те, кто делает перевод с языка на язык, - я написал на идиш, а мой хороший друг-поэт перевел на русский. Это Сергей Михалков, который написал "Дядю Степу". Мое стихотворение называется "Лемеле хозяйничает".
Он читал, а ребята хохотали. Смеялись и мамы, и Павел тоже:
Мама уходит, спешит в магазин:
- Лемеле, ты остаешься один,
Мама сказала: - Ты мне услужи,
Вымой тарелки, сестру уложи,
Дрова наколоть не забудь, мой сынок,
Поймай петуха и запри на замок.Сестренка, тарелки, петух и дрова…
У Лемеле только одна голова!
Схватил он сестренку и запер в сарай,
Сказал он сестренке: - Ты здесь поиграй!
Дрова он усердно помыл кипятком,
Четыре тарелки разбил молотком.
Но долго пришлось с петухом воевать -
Ему не хотелось ложиться в кровать.
Взрослые зааплодировали, а за ними начали хлопать в ладоши и ребята.
- Теперь послушайте стихотворение "Анна-Ванна бригадир":
- Анна-Ванна, наш отряд
Хочет видеть поросят!
Мы их не обидим:
Поглядим и выйдем!
- Уходите со двора!
Поросят купать пора,
После приходите.
- Анна-Ванна, наш отряд
Хочет видеть поросят!
И потрогать спинки -
Много ли щетинки?
- Уходите со двора,
Лучше не просите,
Поросят кормить пора,
После приходите.
………………
- Анна-Ванна, наш отряд
Хочет видеть поросят!
- Уходите со двора,
Потерпите до утра.
Мы уже фонарь зажгли,
Поросята спать легли.
Опять было много аплодисментов и смеха, ребята очень развеселились, стали изображать поросят, хрюкать. Добрый и веселый поэт смеялся вместе со всеми.
* * *
Возвращаясь с выступления, Алеша подпрыгивал и изображал из себя поэта, твердя в ритм шагов:
- Анна-Ванна, наш отряд
Хочет видеть поросят!
Анна-Ванна, наш отряд
Хочет видеть поросят…
- А знаешь, Паша, я тоже хочу стать поэтом. Я тоже буду писать про Анну-Ванну и поросят.
- Хорошо, Алешка, становись поэтом, и мы будем все приходить на твои выступления. Но чтобы стать поэтом, надо быть очень добрым, как этот поэт Лев Квитко. Он очень добрый человек, он пишет стихи для детей, у него редкий талант. Ты постарайся запомнить этот вечер.
Очевидно, на Алешу чтение стихов произвело сильное впечатление, в нем даже заговорила будущая поэтическая жилка. Однажды он вдруг похвастался перед родителями и Павлом:
- А я тоже сочинил стих.
- Какой? Прочти.
Мальчик забрался на седло, закачался, как будто скачет верхом во весь опор, и продекламировал:
На коне Веселом
Я скачу по селам,
Шпоры дам в бока коню,
Всех врагов я разгоню.
- Очень интересный стих; - отреагировали взрослые, тематика военная. Пробуй сочинять еще.
С той поры Алеша заболел стихотворством, он часто бормотал про себя какие-то слова, и иногда случалось, что они звучали очень складно.
Августа говорила Павлу:
- Я благодарна тебе, что ты занимаешься Алешей. Сочетание отца-еврея и матери-казачки очень редкое. Алеша растет в новых условиях большого советского города, почти все его приятели - это дети еврейских интеллигентов. Они все хорошо воспитанные дети, это верно. Но в их воспитании преобладают еврейские традиции. А мне все-таки хотелось бы, чтобы в Алеше оставалось хоть немного и по моей линии - от казаков. В них были героизм, прямота, решимость. Ты в его глазах идеал мужчины - ты герой, кавалерист, ты ближе всего соответствуешь тому образцу, который я хочу хоть частично видеть в нем, когда он вырастет. Он любит сидеть на твоем седле и воображать себя кавалеристом. Я очень довольна, что он получает от тебя этот заряд. Мне хочется, чтобы этот дух сохранялся в его будущей жизни, чтобы он вырос прямым и решительным мужчиной.
Павел спрашивал:
- А что ты думаешь о его увлечении стихотворством? По-моему, это довольно серьезно.
- Знаешь, его детские представления о будущем меняются, и это, конечно, смешно. Но я была бы абсолютно счастлива, если бы он, переняв от тебя повадки закаленного мужчины, стал поэтом. Вот тогда у него будет интересная жизнь. Сеня всегда занят своей работой, а я постараюсь поддержать в Алеше интерес к поэзии.
И Августа стала очень неназойливо и терпеливо читать сыну стихи Пушкина и Лермонтова, которые любила сама. Алеша слушал с интересом, что-то запоминал, что-то повторял и с годами стал сочинять все больше стихов. Но только далекое будущее показало, какая жизнь ждала поэта Алешу Гинзбурга. Предвидеть это Августа не могла.
18. Как гром среди ясного неба
Много неожиданных событий происходило в Москве и по всей стране в начале 1930-х годов, когда Сталин утверждался как диктатор. Все эти события накладывали отпечаток на характер времени. Три из них особо потрясли московскую интеллигенцию: разрушение храма Христа Спасителя, самоубийство поэта революции Владимира Маяковского и возвращение в Россию великого пролетарского писателя Максима Горького.
* * *
5 декабря 1931 года, придя к Гинзбургам, Павел застал Августу и ее соседку Ирину взволнованными и заплаканными.
- Что-нибудь случилось? Почему вы плачете?
- Сегодня будут взрывать храм Христа Спасителя.
Павел вспомнил, что слышал про угрозу взрыва на лекции Емельяна Ярославского. Ирина объяснила:
- Я была там вчера, хотела пройти в сквер около храма. Там была толпа таких же, как я, все хотели помолиться возле святых стен. Но его уже оцепили за десять кварталов вокруг, чтобы люди не могли подойти.
Августа ожесточенно добавила:
- Хотят стереть с лица земли русской все, что относится к вере. Уже печатают в газетах проект громадной уродливой башни какого-то Дворца Советов, который собираются строить на месте храма.
- Да, я видел его. Там наверху должна стоять гигантская статуя Ленина с вытянутой рукой.
Августа горько усмехнулась:
- Видишь - Лениным собираются заменить Иисуса Христа.
Ирина со слезами на глазах предложила:
- Мы хотим сейчас поехать туда и в последний раз посмотреть на храм, хотя бы издали.
- И хотим увидеть, как эти варвары его разрушат.
Павел решил ехать с ними, он считал, что разрушение такого великолепного храма - это варварский момент истории, который он тоже должен видеть и, может быть, когда-нибудь описать. Ведь когда-то в Древнем Риме христианские фанатики IV–V веков так же разрушали великолепные строения, арки, статуи, чтобы стереть с лица земли любые памятники эпохи язычества. Но с тех пор прошло более полутора тысяч лет и цивилизация ушла далеко вперед - почему неверующим коммунистам понадобилось взрывать такое чудо архитектуры и искусства, как этот храм? Неужели фанатизм новой коммунистической веры ничем не лучше того раннехристианского? Очевидно, фанатизм веры и фанатизм безверия равны.
Они смешались с толпой на другой стороне Москвы-реки, против храма. Толпа состояла в основном из женщин - пожилых было больше, но и молодые там были, стояли, напряженно всматриваясь в храм. Мужчин было мало. Многие женщины крестились и шевелили губами - молились. Некоторые плакали, кое-кто решался говорить громко:
- Господи, грех-то какой!
- Ничего не будет на месте, где разрушили храм.
- Безбожники они!
- Куда Максим Горький смотрит-то? Одна на него надежда была, что заступится.
- Заступится, как же! На Беломоро-Балтийском канале заступился?
- Никакой Горький за нас не заступится.
Людям так хотелось иметь хоть какого-нибудь заступника, особенно женщинам, на которых падала вся тяжесть жизни, когда их лишали мужей, сыновей, отцов. И теперь еще лишили и веры в Бога. Они глухо перебрасывались замечаниями:
- Одна у нас надежда - только на Бога. Покарает Он, покарает преступников этих.
- А чего же Он допускает, ваш Бог, чтобы храм разрушили?
- Господи, грех-то какой!
Издали за толпой наблюдала милиция, и Павел был уверен, что в толпе скрывались агенты госбезопасности. Уже сколько лет приучали народ молчать, но в такой момент народное недовольство прорвалось наружу. Павел думал, что правительство, которое все ненавидят и презирают, неспособно подавить убеждений своего народа - оно противостоит ему, оно не способно пробудить в нем согласия со своими действиями. Павел знаком показал обеим своим спутницам молчать.
Белый великолепный храм с громадным куполом наверху гордо возвышался над всеми строениями. Он казался древнерусским великаном. Павлу невольно вспомнилась картина "Три богатыря", на которой Илья Муромец изображен в остроконечном шлеме, похожем на этот купол. Погода была спокойная, ясная, воздух как будто замер в ожидании, как и толпа на этой стороне реки.
Вдруг раздался глухой нарастающий рокот, возле стен храма возникло облако дыма и пыли. Как ни ожидали люди разрушения, они не сразу поняли - что это такое. В следующее мгновение стены храма вздрогнули, как живые, и его верхняя часть вместе с куполом стала медленно оседать, разрушаясь и проваливаясь вниз. Поняв это, люди затаили дыхание - их святыня разрушалась. Купол еще как будто повисел мгновение, но тут над головами людей раздался страшный грохот и вокруг мгновенно потемнело. Верующие люди стали неистово креститься, глядя наверх, - там, в неизвестно откуда налетевшей черной туче, сверкнула молния, за ней другая, третья… Людям стало страшно, и некоторые повалились на колени, крича:
- Наказание! Бог посылает наказание!
- Господь все видит! Он все знает!
- Чтобы их Кремль так взорвало, как они храм наш взорвали!
Павел взял под руки плачущих Августу и Ирину, стараясь вывести их из толпы. Пробираться было трудно - люди в ужасе сгрудились, кричали:
- Господь знамение посылает!
- За грехи наказание! Бога прогневали!
- Конец света наступает!
Гром среди ясного неба как будто подтверждал их правоту.
* * *
Среди московских "светских львиц" блистали две сестры - Лиля и Эльза Коган, дочери обрусевшего еврея, провинциального юриста Юрия Александровича Когана, сумевшего выбиться из местечковой еврейской среды. Эльза, младшая сестра, была талантливой писательницей, а Лиля, старшая, была красавицей и не менее талантливой соблазнительницей мужчин. В 1912 году Лиля вышла замуж за московского юриста Осипа Брика, тоже обрусевшего еврея. Брак был несколько странным из-за ее слишком свободного поведения, но Лилю и Осипа объединяла не только любовь, но и общая страсть - они с увлечением коллекционировали талантливых людей искусства. У Лили был еще один талант - она умела устраивать из жизни праздник. В тяжелые годы после революции, ютясь в тесной комнате в Полуэктовом переулке, за Ярославским вокзалом, без всяких удобств (даже в туалет бегали на вокзал), она смогла сделать свой дом известным литературным салоном. Там бывали Пастернак, Эйзенштейн, Малевич, Мандельштам, Чуковский.
В 1918 году Эльза уехала в Париж, стала известной писательницей, взяла себе псевдоним - Эльза Триоле. Перед отъездом она познакомила сестру и ее мужа еще с одним новым талантом - поэтом Владимиром Маяковским. Его имя уже гремело по Москве и отзывалось по всей России. Всего в нем было с избытком: громадный рост, неизбывная энергия, горячий темперамент, громоподобный бас. Писать Маяковский начал в 1912 году и сразу - необычно, в альманахе "Пощечина общественному вкусу", как футурист. Он участвовал в создании одноименного манифеста русских футуристов, в котором впервые появился так часто цитируемый призыв: "Сбросить Пушкина, Достоевского, Толстого с парохода современности". В 1913 году он издал первый сборник под названием "Я" - цикл из четырех стихов, написанный от руки и размноженный литографским способом в трехстах экземплярах. В те бурные времена, когда возбужденной событиями молодежи и многим интеллигентам хотелось чего-то нового, необычного, поэзия Маяковского поражала воображение и привлекала к себе людей острыми, неожиданными, гротескными образами, необычностью прерывистого ритма, новыми рифмами:
А вы ноктюрн сыграть могли бы
На флейте водосточных труб?
После октябрьского переворота 1917 года Маяковский сразу встал на сторону победивших. Он воспринял декларативные обещания и постулаты большевиков как истину и весь свой громадный талант повернул и направил на восславление этой иллюзии. Чтобы быть понятнее разношерстной публике, он стал писать доходчивее и превратился в глашатая революции:
И мне бы
строчить
романсы для вас, -
доходней оно
и прелестней.
Но я
себя
смирял,
становясь
на горло
собственной песне.
Благодаря своей высокой гражданственности и яркой форме его стихи как нельзя лучше выражали период массового энтузиазма. Издательское дело было в полуразрушенном состоянии, не хватало бумаги, не было средств, книги издавались на плохой бумаге и малыми тиражами. Но зато люди стали толпами собираться на поэтические выступления. Маяковский сразу превратился в чемпиона многочисленных поэтических вечеров и диспутов, силой своего убеждения и полемического азарта он атаковал переполненные разгоряченной молодежью аудитории. Грохочущими раскатами могучего баса он перекрывал всех и приковывал к себе всеобщее внимание. Все хотели видеть и слышать только его:
- Маяковского! Просим выступить Маяковского!
Неудивительно, что красавица Лиля мгновенно соблазнила неженатого поэта (к тому же - любителя женщин), он стал посвящать ей свои стихи и вскоре они стали жить вместе. Время было свободное, никого это не удивляло и не шокировало. Они переехали в новую комнату в Водопьяном переулке, и Лиля сделала из нее самый популярный в Москве литературный салон. Маяковского печатали в газете "Известия", одно из его сатирических стихотворений "Прозаседавшиеся" понравилось Ленину. Он стал еще более популярным глашатаем революции. Маяковский выезжал в Европу и Америку, страстно пропагандировал в стихах преимущества советского строя:
Слушайте,
национальный трутень, -
День наш
тем и хорош, что труден.
Женщины были от него без ума и рады были бы иметь ребенка от такого гениального человека, породистого, полнокровного мужчины.
После смерти Ленина Маяковский написал о нем вдохновенную поэму, воспевая его личность и заслуги. В этой же поэме он проявил политическую близорукость и поэтическую восторженность. Одной из таких его ошибок было воспевание Феликса Дзержинского:
Юноше,
обдумывающему
житье,
решающему -
сделать жизнь с кого,
скажу,
не задумываясь -
"Делай ее
с товарища
Дзержинского"