* * *
Пораженный статьей в "Правде", Павел сразу помчался к Августе.
Ее красивое лицо было в слезах.
- Павлик, Виленского арестовали. У меня рано утром была Бася Марковна. Она прибежала, укутавшись в деревенский платок, чтоб ее не узнали. Я все время думаю о Семене, знает ли он об этом? Он ведь продолжает строить Магнитогорский комбинат по проекту Виленского. Я боюсь, не коснется ли это его.
Павлу надо было ее успокоить:
- Я принес статью в "Правде", в ней говорится только о проектировщиках. О строителях нет ни слова. Я думаю, что Сеня вне опасности.
- Ты так думаешь? Ну, дай-то бог. Бася Марковна умоляла меня уничтожить все, что у нас есть от Виленского. Она говорила, что это может стать уликами против Сени.
- У тебя что-нибудь есть?
- Есть его интересные письма из Америки, мы храним их как память.
- Придется с ними расстаться.
- И еще: как раз недавно он оставил у нас ценное охотничье ружье, он говорил, что оно уникальное, очень хвалился им, принес показать, да забыл. Что мне делать с этим ружьем? Семы нет, посоветуй.
Чтобы она меньше нервничала и не чувствовала себя одинокой, Павел остался там ночевать. У него были опасения, что агенты могут заявиться на квартиру, но ей он этого не говорил и оставлять ее одну не хотел. Весь вечер он по винтикам разбирал ружье Виленского, любуясь им. В оружии Павел разбирался, он видел, что это был действительно уникальный именной экземпляр, подарок от бельгийской фирмы "Кокрель-Угрэ", с надписью на прикладе: "В благодарность за сотрудничество". Жалко ему было ломать такое сокровище, но - снявши голову, по волосам не плачут. Особенно такую голову, как у Виленского. Он завернул части ружья в газету, в пакеты положил его письма и записки.
Пока он это делал, Августа тенью бродила возле него и заводила один и тот же разговор:
- Павлик, как могли написать в газете "Правда" такую статью? - это же неправда.
- Авочка, к сожалению, "Правда" стала рупором неправды. Это теперь карающая "Правда".
В полночь, в полной темноте, когда все спали, они с Августой вышли из дома, дошли до мостика и подальше, в стороне от него, выбросили все пакеты в Таракановку.
* * *
Жену Виленского, пожилую тихую Басю Марковну, арестовали через несколько дней. Что с ней сделали, куда она пропала - никто не знал. Все эти дни Августа жила в страшном напряжении. А еще через несколько дней в ее квартиру кто-то постучал. Открыла домработница Лена. На пороге стояли незнакомые мужчина, женщина и маленький мальчик.
- Чего надо?
Они не очень хорошо говорили по-русски, Лена позвала хозяйку:
- Ава Владимирна, тут какие-то немцы, что ли, пришли.
Августа вышла к ним:
- Пожалуйста, входите. Вы кого-то разыскиваете, хотите спросить?
На ломаном русском мужчина и женщина, перебивая и поправляя друг друга, заговорили:
- Мы хочим знать, куда мистер и мисиз Сол Виленски. Мы американский иммигрант, наша фамилия Лемперт. Мы приходим на их аппартмент, дверь совсем заперт. На работе тоже нет мистер Сол. У нас ваш адрес, они сказать про вас - вы хороший друзья. Мы пришли знать, куда мистер и мисиз Сол?
Августа совершенно растерялась - что она должна им сказать? Очевидно, сами они газету не читали и никто им про ту статью не говорил. Ей надо было собраться с мыслями.
- Вы садитесь, мы с вами попьем чай. Лена, подай нам чай, пожалуйста.
Сын Лампертов стал играть с маленьким Алешей - они были почти ровесники, а Августа, собрав нервы в комок, чтобы не плакать, разговаривала с американцами, стараясь сдержать дрожь в голосе:
- Наверное, мистер Виленский и его жена срочно уехали по какому-нибудь делу.
- Ага, бизнес-трип, деловая поездка, - закивал головой Ламперт. - Да, да, я понимай, очень большой человек, мистер Сол. А когда они обратно?
- Этого я не знаю. Наверное, не очень скоро.
Про себя она подумала - никогда.
Рассказывая об этом визите Павлу, она вся дрожала:
- Павлик, ну что мне было им сказать? Знаешь, когда к нам в дом во Владикавказе ворвались красные бойцы и стали нас грабить, я и тогда не чувствовала себя так растерянно. Я знала - они считают нас врагами за наше дворянское происхождение. Это была классовая ненависть. Но что происходит теперь, почему арестовали Виленского, этого гения? И совершенно непонятно, почему арестовали бедненькую Басю Марковну, такую милую и добрую женщину. Ты можешь мне ответить?
- Авочка, и я не могу понять. Но я знаю, что во времена французской революции под нож гильотины тоже клали самые умные головы.
25. Беломоро-Балтийский канал
Соломон Виленский отказался проектировать Беломоро-Балтийский канал, и Молотов написал об этом записку Сталину. В ту же ночь Виленского арестовали: по установленной схеме, аресты обычно производились по ночам. В два часа ночи удивленная стуком Бася Марковна пошла открывать дверь:
- Кто там?
- Из домоуправления, из ваших кранов вода течет вниз. Откройте.
- Из каких кранов? У нас все краны закрыты, - от удивления она открыла дверь, трое агентов грубо оттолкнули ее:
- Где Соломон Виленский?
Тогда она поняла все.
Два следующих дня Виленского допрашивали на Лубянке. На третий день судили за саботаж. Председательствовал в "тройке" прокурор Ульрих, человек мягкий, образованный, хороший знакомый Виленского. Он спросил вежливо, с приятной улыбкой:
- Соломон Моисеевич, объясните суду - почему вы отказались выполнить задание правительства и проектировать канал? Неужели вам это было трудно?
Измученный Виленский стоял перед ним, придерживая двумя руками арестантские брюки без пуговиц и тесемок. Он шатался от слабости и ответил еле слышно:
- Мне не трудно, но я рассчитал, что для такого строительства необходимо очень много рабочей силы. Мне сказали, что на стройке станут использовать осужденных людей. А я против такого насилия над личностью.
Ульрих согласно качал головой, сказал:
- Так, так. Неужели вы считаете, что советская власть способна заниматься насилием над личностью? Нет, дорогой Соломон Моисеевич, советская власть личности исправляет, трудом исправляет. Вам надо бы это знать. Суд удаляется на совещание.
Виленский простоял еще пятнадцать минут, ноги его гудели, он чувствовал, что вот-вот упадет. Вернувшись, Ульрих зачитал решение суда:
- Виленского Соломона Моисеевича за саботаж государственного задания приговорить к высшей мере наказания - расстрелу.
Виленский слышал это глухо, как бы в полузабытьи. Ему показалось, что он не понял - о ком говорит Ульрих. Применить к себе слово "расстрел" он никак не мог. Но если это так… а как же тогда Бася?
Ульрих сделал паузу и посмотрел на него:
- Но из гуманных соображений, учитывая прежние заслуги подсудимого, суд решил заменить расстрел десятью годами исправительно-трудовых лагерей строгого режима.
Эго тоже было так непонятно, так нереально, что Виленский не верил своим ушам. Но все же он услышал, что его лишают всех званий и наград и посылают работать на общих основаниях - рыть Беломоро-Балтийский канал.
* * *
В 1931 году, не дожидаясь завершения проекта, Сталин велел запустить строительство. Как все решения Сталина, оно моментально было объявлено гениальной идеей, редактор Мехлис, захлебываясь от восторга перед такой мудрой идеей, написал в газете "Правда" передовую статью, воспевая "гениальное решение товарища Сталина". Все другие газеты статью перепечатали.
Ответственным за организацию строительства Сталин назначил Сергея Кирова, члена Политбюро и первого секретаря Ленинградского обкома партии. Одновременно Киров должен был отвечать за проект "СЛОН" - Соловецкий лагерь особого назначения на Соловках в Белом море. Там с XV века жили монахи, в 1548 году настоятелем Спасо-Преображенского монастыря стал игумен Филипп, монастырь расширился и началась каменная застройка. В 1920 году монастырь был ликвидирован по приказу героя Гражданской войны А.Кедрова, расстрелянного впоследствии, в 1937 году, как "враг народа". С того самого 1920 года на территории монастыря разместили лагерь принудительных работ на 350 человек.
Потом его переделали в СТОН (Соловецкая тюрьма особого назначения) - там содержались осужденные из духовенства, офицеры белой армии, дворяне, эсеры, интеллигенция, и казни проводились в массовом порядке.
Соломона Виленского этапом привезли на Соловки, а с началом строительства перевели в трудовой лагерь - рыть мерзлый грунт. Общим руководителем назначили Наума Френкеля, а начальником Беломорстроя - Лазаря Когана. Оба - из первой формации советских инженеров-евреев, оба - ученики Соломона Виленского. Коган был арестован и сослан в северный лагерь еще за несколько лет до этого. Вместе с другими политическими "контриками" он орудовал топором и пилой на лесоповале и вместе со всеми тащил по снегам холодной Карелии трос с тяжелейшими деревянными "хлыстами". Но даже во время такого изнурительного труда и на голодном пайке деятельный ум Лазаря Когана не переставал работать. Он заметил: если в бригаду "контриков" включали криминального преступника - вора, убийцу, грабителя, гомосексуалиста, тот сам не работал, "филонил", но наводил на всю бригаду такой страх и ужас, что они выполняли работу за него, то есть "вкалывали" больше обычного. И Коган понял, что таким образом можно выжимать из лагерников еще больше: нужно только разбавлять среду политических заключенных преступниками. Поистине нужно быть настоящим психологом, чтобы додуматься до такого простого и верного хода.
Коган подал об этом докладную начальнику своего лагеря, а тот передал ее начальнику ГПУ Менжинскому, на Лубянку, в Москву. Оценив деловой характер записки, Менжинский показал ее Сталину. Сталин мечтал выжимать из заключенных как можно больше и сразу одобрил идею. Так Лазарь Коган выслужился и прямо из "зеков" был произведен Сталиным в комдивы - превратился в генерала с двумя ромбами в петлицах. Ему дали все полномочия выжимать из рабочих Беломора все до самого конца, до самого конца.
На сооружении канала ежедневно работало более ста тысяч человек - в основном бывших крестьян-кулаков, рабочих, служащих, командиров Красной армии. Им дали в руки лопаты, ломы и тачки и велели рыть 227 километров мерзлого северного грунта. Их называли "заключенными каналоармейцами", сокращенно "з/к", от этого потом произошло словечко "зек". Техники на стройке было немногим больше, чем у строителей египетских пирамид четыре тысячи лет назад, люди теряли здоровье и гибли тысячами, постоянно случались аварии, сопровождавшиеся человеческими жертвами. В среднем в сутки умирало 700 человек, а всего за время строительства канала умерло до 200 тысяч.
В газетах, по радио и в кинохронике строительство Беломорканала превозносилось как образец сталинской заботы об исправлении людей.
* * *
По указанию Сталина, в целях пропаганды на стройку время от времени возили журналистов, работников кино, делегации актеров, художников, архитекторов, привозили даже композиторов. Обычно их не допускали близко к строительным работам, они только смотрели издали на тысячи копошащихся внизу каналоармейцев. Странную картину можно было наблюдать, когда приехали композиторы: Тихон Хренников, Арам Хачатурян, Николай Чемберджи, Виссарион Шебалин, Николай Мясковский, Дмитрий Кабалевский. Эта группа, одетая в хорошие пальто и шляпы, вызывала насмешки заключенных:
- Эй, чего стоите-то? Спускайтесь вниз, пособите тачки возить. А не справитесь - получите по зубам, кровью харкать будете. Тогда узнаете, какая здесь музыка.
Сталин уговаривал Горького поехать на стройку в сопровождении группы писателей и хроникеров кино. Он хотел издать об этом книгу, воспевающую свободный труд в стране социализма, книгу о "новых людях Беломорканала". Должны были ехать тридцать шесть писателей - в том числе Алексей Толстой, Валентин Катаев, Виктор Шкловский, Михаил Зощенко, Илья Ильф, Евгений Петров, а также поэтесса Вера Инбер, фотограф Александр Радченко, кинооператор Роман Кармен. Все были проинструктированы - что и как писать.
Горький понимал цель Сталина, он все больше впадал в зависимость от диктатора, но всячески оттягивал решение о поездке. Для этого у него были две причины. Во-первых, у Горького была любовная связь с женой сына Максима. Он всегда любил женщин, у него было несколько жен, и теперь, на старости лет, ему выпало редкое счастье - вновь заниматься любовью с молодой женщиной. Горький в это время писал роман "Жизнь Клима Самгина" и дал волю своему перу: описывал постельные сцены - с горничной, а потом и с барышнями из общества. Наличие в его жизни молодой женщины, возможность ощутить вновь горячее, цветущее тело, чувствовать, как женщина поддается, проникать в самый жар ее влажной теплоты, мять упругие груди и слышать, как она стонет от изнеможения, - все это вдохновляло его, помогало ему и как писателю.
В семье, конечно, знали об этом. Знали, но молчали. Как они могли возражать против прихоти великого старика? И его единственный сын, Максим, тоже все знал, поэтому отношения между ними были очень натянутые. Но Горький ничего не мог сделать для того, чтобы вменить щекотливую ситуацию. Он очень хорошо помнил небольшой рисунок Леонардо да Винчи: голый старик - Аристотель - катает на себе верхом молодую любовницу. Человек грешен - Горький это понимал.
Второй и более серьезной причиной отсрочки был профессор Левин: он считал, что это слишком тяжелое путешествие для пожилого писателя, и был против. Горький ссылался на доктора, а Сталин посмеивался - какое значение имеет рекомендация врача, если вся страна ждет поездки великого писателя на великую стройку?
Сталин никогда не любил врачей. У него самого было вполне хорошее здоровье, и он рассматривал врачей только как орудие нажима или прикрытия. Еще в октябре 1925 года он приказал врачу Холину дать наркому обороны Фрунзе такой наркоз, от которого тот уже не проснется. Холин выполнил "задание", а потом его тихо "убрали". Правда, слухи об этом ходили долго, и писатель Борис Пильняк даже описал подобную ситуацию в книге "Повесть непогашенной луны". Пильняка, кстати, тоже "убрали", правда, позже.
В конце концов Горький согласился на поездку.