- Ну удалось им устроить этот переворот, пусть хоть за деньги. А дальше что? Ну заключили мир, пусть тоже за деньги. А что дальше? Способны ли большевики вывести громадную Россию из хаоса мировой и Гражданской войны? нет. Они способны только развязать террор, пытаться заставить всех людей думать так же, как они, насильственно внедрять одинаковые убеждения. С самого момента основания нашей партии я был против этого, спорил с Лениным. Но он такой острый полемист, его не переспоришь. Все началось с того, что на II съезде русских социал-демократов в Лондоне, в 1903 году, Ленин предложил партийную структуру с жесткими требованиями: члены партии должны быть профессиональными революционерами, в партии должна соблюдаться железная дисциплина подчинения меньшинства большинству и все члены обязаны оказывать партии материальную поддержку. А что было в основе этого? - убежденность Ленина в необходимости строгого партийного единомыслия. Я предлагал куда более мягкую структуру партии с демократическими основаниями и парламентским путем получения власти. За мое предложение было больше голосов, но семь человек из моих единомышленников, так называемых экономистов и бундовцев, не присутствовали в день голосования. Поэтому за предложение Ленина проголосовало 28 человек, а за мое предложение - 22 и один воздержался. Конечно, статистически 28 против 22 нельзя считать большим перевесом. Но все-таки с тех пор Ленин и его сторонники стали называть себя "большевиками". В 1912 году они окончательно отделились от нас, "меньшевиков". Ленин воспитал в своих соратниках ущербную философию: мы большинство, поэтому мы лучше знаем, что делать, остальные обязаны следовать за нами.
Академик Российской академии наук Тарле говорил умно, тонко, с позиций историка и специалиста по европейским революциям:
- Большевистский переворот не способен принести людям того, что безответственно обещал Ленин. Модель социализма, которую большевики хотят насильно внедрить в стране, на самом деле представляет собой извращенный вариант теории коммунизма и повлечет за собой цепь страшного, кровавого насилия. И Маркс, и его апологет в России Плеханов - оба писали о победе пролетариата в развитых промышленных странах. А население России на девять десятых составляют крестьяне. Эти разговоры - самообман большевиков. Нет, господа, чудовищно, когда революционеры берутся за топоры и пытаются, размахивая ими, претворить свои идеи в жизнь.
Философ Шпет перебил его:
- Да, да - когда берутся за топоры. Уже взялись, уже кругом террор. Возьмите хоть Троцкого. Когда он был журналистом на Балканской войне 1914 года, он в своих статьях возмущался злодействами, которые наблюдал. А теперь? - сам стал первым злодеем, приказывает казнить всех несогласных с ними. Недавно он подписал смертный приговор двадцати двум самым выдающимся русским врачам за то, что они якобы неправильно лечили раненых на войне. Все они - русские интеллигенты, патриоты. И нет никаких доказательств их ошибок. Насилу удалось их спасти, потому что Германия согласилась их принять. Смертную казнь заменили высылкой. Просто поразительно, как быстро все большевистские руководители из образованных интеллигентов превратились в злодеев и рвачей. Каждый из них перевел на свое имя в швейцарские банки миллионы. Говорят, семь миллионов украдены. А как ведут себя! Зиновьев, петроградский комиссар, тоже подписывает смертные приговоры и руки никому не подает.
Тарле подождал, потом продолжил:
- Да, это перерождение произошло почти мгновенно. Большевики не были готовы к власти: захватив ее, они растерялись и применили самый примитивный вариант правления - жестокость. Но русские мужики это потерпят-потерпят, а потом взорвутся. Вспомните, еще Пушкин писал в "Капитанской дочке": "Не приведи бог видеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный!" Но, похоже, Бог не защитит нас от этого…
У Мартова была учительская манера развивать любую мысль дольше, чем это нужно собеседникам. Он опять вставил, продолжая горячиться:
- Так ведь и сам этот переворот оказался для них настолько неожиданным, что даже накануне у Ленина не было заготовленного списка лиц, включенных в правительство, и он не знал, какие должности им предстоит занимать. Говорят, он нервно расхаживал по залам Смольного дворца, ожидая, удастся ли сбросить министров Временного правительства. Слово "министр" казалось ему неподходящим для новой власти: оно пахнет царским режимом и может отпугнуть борцов за смену власти. Тогда Бонч-Бруевич предложил ему название "народный комиссар", сокращенно "нарком". Ленину это понравилось, и он тут же написал на листке бумаги короткий список первых наркомов, включив в него себя как председателя, свою жену Надежду Крупскую - наркомом просвещения, своего друга Бонч-Бруевича - тоже наркомом… а дальше было непонятно, кого туда еще вносить.
Бердяев подтвердил:
- Неудивительно, что большевики не были подготовлены. Ведь большинство их так называемых вождей провели последние годы в Европе и не видели Россию уже много лет. Ленин с Зиновьевым жили в Швейцарии, Троцкий тоже жил в разных странах. Я слышал, что он настолько разочаровался в идеях Ленина, что даже критиковал его в письмах к друзьям-меньшевикам. Всего за месяц до переворота его спросили в Швейцарии, в журналистском кафе, где он был завсегдатаем, скоро ли будет социалистическая революция в России, он с отчаянием ответил: никогда не будет. И буквально на следующей неделе сам умчался, чтобы руководить переворотом в Петрограде.
Разговор перекинулся на острую тему национальной принадлежности большевистской верхушки. Священник Семен Франк, в рясе, с крестом на груди, вставил:
- Помилуйте, ведь среди этих нехристей даже мало русских людей. Я не хочу задевать ничьих чувств, особенно наших уважаемых профессоров еврейского происхождения, но в большевистском руководстве преобладают евреи. Возьмем хоть Ленина - это же смесь отца-калмыка Ильи Ульянова, в котором была и чувашская кровь, и еврейки Марии Бланк. Ее деда звали Мойша Ицкович Бланк, он крестился и сделал своего сына Израиля Александром Дмитриевичем. Его дочерью и была Мария Александровна. А ее дедом с другой стороны был швед Иоганн Готлиб, переделанный в Ивана Федоровича Гросшопфа. Его жена Анна Беатта Эстедт стала Анной Карловной. Какой винегрет!
Социолог Питирим Сорокин добавил:
- Ну конечно: руководитель октябрьского восстания Лев Троцкий - еврей Лев Давидович Бронштейн. Когда он руководил петроградским переворотом, мы даже пустили шутку: раньше у нас была лейб-гвардия, а теперь гвардия Лейба. И друг Ленина Зиновьев - это Григорий Евсеевич Радомысльский, еврей, и Лев Каменев - это Лев Борисович Розенфельд, еврей. И Яков Свердлов - нижегородский еврей. Это он дал распоряжение расстрелять царскую семью. Боже мой! - разве можно было себе представить, что еврей распорядится жизнью Романовых?!
Лев Карсавин покачал головой:
- Да, и командир их петроградской гвардии Генрих Ягода - тоже нижегородский еврей. Но дело в том, что Ленин уже немолод и не очень здоров. Кто из этих евреев сменит его?
Ответил Шпет:
- Ну, среди них есть один грузин, по фамилии, кажется, Сталин; прежняя его грузинская фамилия - Джугашвили.
- Как вы сказали Сталин? Ну, этот не в счет. Ну, допустили временно, что Россией правят в основном евреи. Но невозможно, чтобы Россией правил грузин.
* * *
В 1917 году в Петроград возвратился после долгого пребывания в Европе великий пролетарский писатель Максим Горький. Вся русская интеллигенция зачитывалась его произведениями. В них звучал один набат - призыв к гуманизму, к любви и уважению между людьми. Его фраза: "Все - в человеке, все - для человека!" обошла весь мир. Фактически Горький был первым в России всемирно признанным борцом за права человека. Он поддерживал революционное движение в России материально, давая деньги из своих громадных гонораров. Он даже вступил в партию большевиков, хотя номинально не соответствовал требованиям ее устава.
Горький познакомился и подружился с Лениным, когда тот был в эмиграции, и пригласил его к себе - пожить у него на острове Капри. Личность Ленина привлекала Горького как писателя. Но, как очень умный человек, он настороженно относился к его идеям мирового коммунизма и всемирной пролетарской революции. После отъезда Ленина, в 1907 году, он написал "Исповедь", в которой обозначил свои расхождения с большевиками.
Будучи патриотом России, он приехал обратно, и в годы страшной разрухи старался помогать интеллигенции, возглавив Петроградскую комиссию по улучшению быта ученых. Он организовал Дом писателей, Дом ученых, Дом искусств, чтобы материально поддержать людей. В частности, там выдавали продуктовые пайки и одежду, устраивали аукционы, собирали деньги и раздавали нуждавшимся. Но большевики стали выступать против. Комиссар изобразительных искусств Лунин возмущался:
- В этих домах происходит возрождение буржуазии! Посмотрите на их жен - как они красиво одеты. Посмотрите, какие картины они покупают. Эти люди ненавидят нас. Все эти Дома должны быть подчинены нам!
Горький в свою очередь кричал на него (так уже давно никто не осмеливался говорить с большевиками):
- Не то, государь мой, вы говорите. Вы, как и всякая власть, стремитесь к концентрации, к централизации. Мы знаем, к чему привела централизация самодержавие. По-вашему, ученый, писатель, человек искусства теперь должен непременно быть коммунистом? Вы признаете только тех, кто думает точно так, как вы сами. Вам нужно единомыслие всех людей. Если писатель или ученый коммунист, он хорош. А не коммунист - плох. Что же делать некоммунистам, которые хотят думать по-своему? Они поневоле молчат. Вы говорите, что у нас в Домах искусств, ученых и писателей - буржуи, а я вам скажу, что это все ваши же люди и их жены. И почему бы им не покупать, не наряжаться? Пусть люди хорошо одеваются - тогда у них вшей не будет. Все должны хорошо одеваться. Пусть и картины покупают на аукционе - пусть! Человек повесит картинку - и жизнь его изменится. Он работать станет, чтобы купить другую. А на нападки, звучащие здесь, я даже отвечать не буду.
Пунин слушал, и лицо его дергалось от нервного тика, он уже шипел:
- Они нас ненавидят. Это все буржуазные отбросы.
Тогда Горький все-таки не выдержал:
- Вот он говорит, что большевиков в наших Домах ненавидят. Не думаю… Но я, я его ненавижу, ненавижу таких людей, как он, и… - он на секунду замолк, а потом выкрикнул, - и в коммунизм их я не верю!
* * *
Двое членов Российской академии наук - историк Тарле и юрист и писатель Анатолий Федорович Кони - вынуждены были стать частыми посетителями Дома писателей и Дома ученых. Оба обеднели, обносились и поддерживали существование пайками и продажей книг из своих богатых библиотек. Молодой солдат-большевик, сотрудник одного из Домов, записывал в тетрадку:
- Профессор Кони, Анатолий Федорович.
Кони с улыбкой сказал ему:
- Я не только профессор, но и академик. И Тарле, он тоже академик.
Наивный солдат удивился:
- Разве это возможно - быть и профессором, и академиком?
Кони улыбнулся:
- Для вас невозможно, а для нас возможно.
Потом, в кулуарах, они с Тарле обсуждали текущие события. Тарле говорил:
- Ужасная разруха. Слыхали, у молодого известного физика Петра Капицы отец, жена и два сына умерли от голода в течение одной недели. В отчаянии он просил отпустить его за границу. Горький помог, и Капица смог выехать в Англию.
- Да, да, это ужасно. В результате такого количества казней и непрерывного потока эмигрирующей интеллигенции Россия теряет самые ценные свои мозги. Я переписываюсь с Репиным, он живет в Финляндии, в "Пенатах", и пишет, что никогда не вернется в "эту Совдепию", как он называет Россию. А ведь он гордость нации. До чего же довели Россию большевики - хоть беги…
- Еще до худшего доведут… Так когда-то народ насильно сгоняли массами в христианскую веру. Марксизм-ленинизм - это как Коран для магометан. Он тоже начинается со слов: "В этой книге нельзя сомневаться", это путь для тех, кто верует в единого бога - коммунизм или Аллаха. Так и в ленинском учении: сомнение - запрещается. Но единомыслие - это форма морального рабства, это и есть самый страшный враг прогресса. Оно подразумевает полное отсутствие сомнений и приводит к раболепию и порабощению. Все развитие интеллектуальных сил мира основано на свободомыслии. Еще две с половиной тысячи лет назад Сократ считал, что свобода начинается там, где возникают сомнения. Сама история мира, как и дарвиновская теория эволюции, показывают, что развитие возможно только тогда, когда существует многообразие форм. Это непреложный закон движения вперед.
Ни Тарле, ни Кони не состояли ни в какой партии, хотя по политическим взглядам были ближе к меньшевикам. В 1911 году Тарле написал два тома книги "Рабочий класс во Франции в эпоху революции". Он разъезжал по всей Европе, собирал архивные материалы в библиотеках и музеях Парижа, Лондона, Берлина, Милана, Лиона, Гамбурга и Гааги. Таким образом он подготовил материалы для вышедшей в 1918 году книги о "красном терроре" во время Французской революции - "Революционный трибунал в эпоху Великой французской революции. Воспоминания современников и документы". В ней он косвенно осудил красный террор в России. Свою вторую книгу на эту тему, "Запад и Россия", он посвятил "мученической памяти" министров, убитых матросами-революционерами во время лечения, прямо в больнице.
Кони вторил своему приятелю:
- Да, да, в том-то и дело, что, продолжая установку на внедрение жесткого единомыслия, Ленин и его соратники с самого начала стали отождествлять государство с партией. Поэтому они и стали действовать, как поется в их "Интернационале":
Мы свой, мы новой мир построим,
Кто был ничем, тот станет всем.
Но государство - это не партия единомышленников. Как невозможно ничего построить без основания, так невозможно и сделать "всем" того, кто был "ничем".
Тарле отвел его в сторону:
- Вы уж лучше не пойте "Интернационал". Да, кстати, у вас это и не получается. Я вам вот что скажу: недавно в одной статье Ленин написал, что призывает немедленно начать обучать делу государственного управления рабочих и солдат. Он написал: "Мы требуем, чтобы обучение делу государственного управления велось сознательными рабочими и солдатами и чтобы начато оно было немедленно".
И с хитрой улыбкой Тарле тут же этот призыв саркастически перефразировал:
- Это значит, что "мы каждую кухарку научим, как управлять государством".
Кони рассмеялся, оглянувшись, а Тарле продолжал:
- Главная ошибка Ленина в этом и заключается: что сгодилось ему для одновалентной идеи партийной дисциплины, то он стремится перенести на многовалентную государственную систему.