Сочувствие героям революции и ненависть к ее палачам, пронизавшие статью о Севастополе, отразились и в других произведениях Куприна 1905–1906 годов. Гневно протестовал Куприн против контрреволюционного террора в рассказе "Сны", написанном в декабре 1905 года, в дни разгрома вооруженного восстания в Москве. В заключительных строках рассказа писатель высказал горячую веру в близкое торжество свободы. Во второй статье "Памяти Чехова", написанной к первой годовщине смерти писателя, Куприн связывает наступление революции с цепью поражений самодержавия в русско-японской войне. Рассказ "Тост" славит героев революции, которые "умирали на виселицах и под расстрелом" и "отрекались добровольно от всех радостей жизни, кроме одной радости - умереть за свободную жизнь грядущего человечества". Революционное насилие, призванное сокрушить старый мир и уничтожить рабство, воспевяет аллегория "Искусство".
В этих произведениях, проникнутых ожиданием революции, ее пафосом, купринская проза приобретает публицистическую остроту, звучит подобно ораторской речи. Место автора-рассказчика, сдержанного повествователя, заступает страстный обличитель и проповедник. Струя "гражданственного лиризма" ощущалась уже в "Поединке", в монологах Назанского. Вспоминая в статье о Чехове его "благоуханный, тонкий, солнечный язык", Куприн прямо отстаивает необходимость новых форм в искусстве: "…теперь… наступает время великих, грубых, дерзновенных слов, жгущих, как искры, высеченные из кремня". По мнению Куприна, назначение искусства революционной эпохи не только в том, чтобы творить эстетические ценности, не только правдиво изображать мир, как он есть, но призвать к революционному действию, показать его героику, воспеть радость освободительной борьбы ("Искусство", 1906). В своих эстетических требованиях Куприн опирается теперь не на Чехова и Толстого, хотя воздействие их мастерства сильно ощутимо в "Поединке", а на Горького, творца нового, героического искусства. Ряд художественных особенностей купринской прозы революционных лет - ее высокий эмоциональный накал, повышенная экспрессивность, гиперболичные контрастные образы - роднит ее с революционной романтикой Горького и его аллегорическими произведениями 1905–1906 годов ("Товарищ", "Мудрец", "Сказка"). Монолог председателя в "Тосте" близок по форме авторской речи в поэме "Человек". Но идейное содержание поэмы Горького и купринской утопии различны. Девиз "Человека" - "вперед и выше" - чужд героям "Тоста", которые при социализме тоскуют о досоциалистических временах героики и борения.
Художник общедемократического направления, Куприн не смог воплотить революционную идею в реалистических характерах. Тема революции звучит у него обычно как тема будущего. В двух статьях "Памяти Чехова" Куприн по-чеховски проникновенно говорит о красоте грядущей жизни: "Мы вздохнем радостно могучим воздухом свободы и увидим над собой небо в алмазах. Настанет прекрасная, новая жизнь, полная веселого труда, уважения к человеку… красоты и добра". В рассказе "Тост", верно предугадывая существенные черты этой прекрасной новой жизни будущего - раскрепощение труда, победу над силами природы, высокий уровень науки, техники, художественного творчества, - Куприн пишет образы революционеров отвлеченно романтическими красками. Это "люди с горящими глазами", "герои с пламенными душами", которые в "священном безумии кричали: "Долой тиранов!"" и "обагряли своей праведной горячей кровью плиты тротуаров". "Орлятами", взлетевшими к "пылающему солнцу свободы", называет Куприн революционеров в рассказе "Река жизни" (1906). Этим истинным героям, бесстрашно глядевшим в лицо смерти, Куприн здесь противопоставлял одного из тех случайных попутчиков революции, которые под давлением полицейских репрессий изменяли революционному долгу. Осуждая предательство как самое тяжкое преступление, которое "заживо умерщвляет человека", Куприн показывает интеллигента-ренегата как представителя безвольного, дряблого, трусливого поколения, рожденного реакцией 80-х годов.
Обличение политического ренегатства, столь актуальное в условиях начавшегося спада революции после подавления декабрьского вооруженного восстания, становится темой ряда произведений Куприна. В опубликованных за границей в 1906 году стихотворных "Стансах" Куприн клеймит интеллигенцию, которая не оправдала надежд революционного народа, которая бежит с поля битвы, чтобы сохранить "покой позорный" и "право жить в свином хлеву". Отповедь предательству лежит и в основе аллегории "Демир-кая" (1906), революционный смысл которой подчеркнул В. В. Воровский. В рассказанной здесь легенде разбойник прощен не за покаяние, а за убийство предателя.
Однако даже в произведениях, созданных в разгар событий 1905 года, понимание революции Куприным противоречиво и сбивчиво. В утопии "Тост" общество будущего названо "всемирным анархическим союзом свободных людей". Как "ужасный вулканический взрыв" изображена революция в рассказе "Река жизни". Не видя созидательных сил революции, Куприн приветствует ее лишь как бурю, очищающую мир от скверны старого.
В период политической реакции 1908–1911 годов усилились колебания Куприна между прогрессивно-демократическими взглядами и настроениями анархо-индивидуализма. Разделяя общую участь мелкобуржуазных попутчиков революции, Куприн в условиях спада революционного движения переживал кризис своего радикализма. Из факта временного поражения революции писатель сделал неверный вывод о тщетности освободительной борьбы. Куприн оказался среди тех из бывших "знаньевцев", у которых колебания между демократической и либеральной тенденциями завершились в конечном счете победой этой последней, что привело к аполитизму, к отказу от постановки острых и значительных социальных проблем.
В годы кризиса демократической литературной группировки "Знания" Куприн не был с Буниным, Андреевым, перешедшими в лагерь реакции. Но он уже не занимал места на линии передовой литературы, не раз поддавался веяниям упадка, утратил связи с Горьким, выходил из сферы революционных влияний.
Вредно воздействовала на Куприна и активизация реакционной буржуазной литературы после подавления революции, когда на свет вышли "…декаденты всех мастей, отрекавшиеся от народа, провозгласившие тезис "искусство ради искусства", проповедовавшие безидейность в литературе…" ( А. Жданов ). Куприн не только внешне порывает с прогрессивной литературой, перейдя из "Знания" в "Шиповник" Л. Андреева, участвуя в альманахе "Жизнь" Арцыбашева, но и сам пишет ряд произведений, представлявших измену "знаньевским" принципам.
Возмущение Горького вызвал рассказ Куприна "Морская болезнь", где, по словам Короленко, "физиология выпячивается до порнографии", Нездоровая эротика сочеталась здесь с принижением облика социал-демократа, подобно тому как это было в произведениях Арцыбашева и Сологуба. Отрицательно встретил Горький и безидейный, поверхностный рассказ "Ученик" (1908), после которого "Знание" перестало печатать Куприна. В свете борьбы Горького против аполитичного индивидуалистического искусства становится понятным его неодобрительный отзыв о рассказе "Суламифь", где чувственная любовь воспевалась как единственная непреходящая ценность.
Тем не менее Горький, как явствует из его переписки, продолжал считать Куприна наиболее талантливым среди бывших "знаньевцев". Реакционные влияния и срывы не определяли всей практики Куприна. За время с 1907 по 1917 год писателем были созданы отдельные художественно ценные произведения, в которых ему удавалось сохранить гуманистические взгляды, демократические симпатии, удержаться на позициях критического реализма.
В ряде рассказов 1907–1908 годов Куприн продолжал разоблачать царскую военщину и бюрократию, протестовать против натиска реакции.
Уничтожающий сатирический портрет армейского буяна и тупицы дан в рассказе "Свадьба" (1908). Подпрапорщик Слезкин, который "презирал науку, литературу, все искусство и культуру… хотя не имел о них никакого представления", который в ожидании погромов и "усмирений" развлекается дикими хулиганскими выходками, напоминает солдафонов "Поединка". Обличительная сила рассказа напугала царскую цензуру; против Куприна было возбуждено судебное преследование.
В остроумном рассказе "Исполины" Куприн нарисовал гротескную фигуру реакционного педагога из бывших "либералов". Сожалея о "старом, добром времени, когда розга и нравственность шли ручка об ручку", учитель Костыка злорадно лепит единицы Пушкину, Гоголю, Лермонтову "за осмеяние предержащих властей" и в бешенстве срывает со стены портрет Щедрина. Политически заострена сатира "Механическое правосудие" (1907). Злобствующий бюрократ-черносотенец, придумавший автоматическую розгу для школьников, надеется использовать ее во всероссийском масштабе "для войск, волостных правлений… студентов… и бастующих рабочих", но сам становится первой жертвой своего изобретения. Как отклики на реальные политические события возникли и две сатирические сказки Куприна - "О Думе" и "О конституции" (1907), где зло высмеян кадетский парламент.
Обличение типичных для царского строя социальных уродств с помощью сатирического преувеличения в духе традиций Щедрина, путем острой пародии, выгодно отличало Куприна от некоторых "знаньевцев", вроде Чирикова, склонявшихся к натурализму и трактовавших типическое лишь как наиболее распространенное, обыденное, примелькавшееся.
В дни разгула контрреволюционного террора Куприн присоединил свой голос к протесту всех прогрессивных сил русского общества. Гневно и страстно выступал писатель против "липкого кошмара реакции", нависшего над страной (рассказы "Сны", "Бред", "Убийца"). Но сила купринского протеста ослаблялась надклассовым, отвлеченным гуманизмом. Куприн протестовал не столько против казней революционеров, сколько против насилия вообще (подобно тому, как это сделал в те же годы Л. Толстой в статье "Не могу молчать!"). Противоречиво отразились события русско-японской войны, революции и черносотенного террора и в известном рассказе Куприна "Гамбринус" (1907). С большой художественной силой показал здесь писатель пробуждение маленького человека под влиянием освободительной бури, пронесшейся над страной. Скрипач Сашка, любимец низов большого портового города, последовательно проходит те мытарства, которые были уготованы ему, бедняку-еврею, в условиях царизма, а также те новые злоключения, которые несли народу события русско-японской войны и политической реакции. Но Сашка не только терпит, он и протестует, бесстрашно противостоит черносотенцам. Сцена массового пения "Марсельезы" в "Гамбринусе" становится праздником подлинно народного, зовущего к борьбе искусства. Попав в тюрьму по "политическому делу", маленький скрипач становится калекой. Но Куприн стремится примирить своего героя с жизнью. Держа свистульку изуродованной рукой, Сашка снова играет народу свои песни. Рассказ, сильный своим протестом против террора, завершился примирительной, аполитичной концовкой о вечной, неистребимой силе искусства.
В рассказах о контрреволюционном терроре в последний раз ярко проявились симпатии Куприна к освободительному движению. Чем дальше шло наступление реакции, тем чаще слышались в произведениях писателя ноты пессимизма, разочарования в общественной борьбе. Написанный в 1908 году рассказ "Попрыгунья-стрекоза" проникнут страхом перед возможным взрывом народного протеста, боязнью справедливого суда, которого не миновать "праздноболтающей" интеллигенции. Главной мыслью рассказа становится признание страшной оторванности образованного общества от народа, причем вина за этот отрыв возлагается на народ. Крестьянство здесь изображено как темная, косная, не поддающаяся культурному воздействию масса. Занесенная снегом, окруженная "столетним бором, где водятся медведи", глухая деревня словно символизирует непроходимую дикость всей крестьянской жизни.
Теми же мрачными красками пишет Куприн деревню и крестьян в близком по настроению рассказе "Мелюзга" (1907). Неуч-фельдшер, цинично обманывающий мужика, да ничтожный, опустившийся, бессовестно небрежный к своему делу учитель оказываются здесь единственными "носителями культуры". В условиях "идиотизма деревенской жизни" интеллигенция неминуемо деградирует и идейно перерождается, становясь в злобную оппозицию к народу. Тенденциозно подчеркнувшие в крестьянском быту только проявления отсталости и невежества, не отметившие черт пробуждения деревни под влиянием событий 1905 года, оба эти рассказа Куприна близки произведениям Бунина о крестьянстве. Образ интеллигента, ужаснувшегося деревенской темноте, разочаровавшегося в положительных возможностях крестьянской массы, также свидетельствовал, что Куприн здесь оказался в плену тех ложных представлений о крестьянстве, с которыми боролся в условиях междуреволюционного десятилетия Горький, противопоставивший им в повести "Лето" реалистические картины деревенского пробуждения.
Чуждый среде революционного пролетариата, далекий от революционного крестьянства, не увидевший верной народным массам интеллигенции, напуганный разгулом реакции, Куприн высказал неверие в социалистический идеал. В фантастическом рассказе "Королевский парк", получившем энергичную отповедь на страницах дооктябрьской "Правды", Куприн не только сеет иллюзии добровольного отказа верхов от власти, не только изображает социализм как царство скуки и застоя, но считает неизбежным анархический бунт человечества против высших форм общественного устройства. Подобные ложные представления о перспективах социализма отразились и в рассказе "Искушение" (1910).
Пессимистическим итогом завершилась фантастическая повесть "Жидкое солнце" (1912). Ученый, открывший новый мощный источник энергии, умышленно губит свое изобретение, чтобы не позволить буржуазии "употреблять жидкое солнце на пушечные снаряды и бомбы безумной силы". Но эти верные мысли о превращении научных открытий при капитализме в орудие агрессивной войны, острая критика новейшего монополистического капитала, разоблачение захватнической политики империалистических стран не могли не снижаться конечным выводом о незыблемости буржуазного строя.
Незнание Куприным путей социальной перестройки направляло его интересы в мир индивидуалистических переживаний. Еще устами Назанского в "Поединке" Куприн воспел любовь к "недосягаемой, необыкновенной женщине" как единственное содержание и цель всей жизни. Эту исключительность любовного чувства, которое вытесняет в человеке все другие стремления, поэтизирует рассказ "Гранатовый браслет" (1911). Понимание любви как переживания индивидуалистического, уводящего от жизни было ошибочным. Но тем не менее "Гранатовый браслет" стал значительным явлением в литературе тех лет. Своего героя с его возвышенным, самоотверженным, жертвенным отношением к женщине Куприн выдвинул в противовес типичному для декадентской литературы образу хищника и аморалиста. Рассказанная с проникновенным лиризмом купринская "повесть о безответной любви" противостояла писаниям Арцыбашевых, Каменских, Винниченко, которые воспевали половой разврат под видом "культа личности" .
В "Гранатовом браслете" Куприн еще раз с большой силой рассказал о красоте души простого человека и осудил прогнивший и бездушный мир "верхов". Положительные возможности демократического героя выявляет Куприн и в ряде других произведений 1910-х годов. В повести "Жидкое солнце" "умственный пролетарий" Диббль, представитель простых людей Англии, с его любовью к человечеству и верой в силу науки, противостоит скептику лорду Чальсбери, который в итоге своего пути приходит к расизму и человеконенавистничеству.
Горячим протестантом против "окуровщины", обличителем собственника-мещанина выступает лесничий Турченко в рассказе "Черная молния" (1913). Искренний патриот и деятельный общественник, Турченко не только мечтает о свободном будущем своей страны, он по-своему старается приблизить его активной культурнической работой. Турченко насаждает леса, борется за сохранение зеленых массивов, учит крестьян лесоводству и орошению земель, укрепляет кустарниками речные берега и мечтает о "большой, неограниченной власти над лесами". Как и чеховским Астровым, им движет благородный пафос перестройки природы, стремление облегчить и украсить жизнь: "Ах, если бы мне да рабочие руки! - мечтает этот одинокий энтузиаст. - …через несколько лет я бы сделал Мологу судоходной до самых истоков и поднял бы урожайность хлебов на пятьдесят процентов… в двадцать лет можно сделать Днепр и Волгу самыми полноводными реками в мире… Можно увлажнить посадкой л е са и оросить арыками самые безводные губернии. Только сажайте лес. Берегите лес!"
Но призывы энтузиаста не получают поддержки. Постепенно Турченко осознает, что главный враг его смелых планов не только общественное равнодушие и косность обывателя, но и право собственника, власть частного предпринимательства, в условиях которой осуществление мероприятий всенародного масштаба является невозможным. Мучительно переживая неудачу своего культурничества, задыхаясь в обывательской трясине, купринский герой пессимистически смотрит в будущее, не зная пути к подлинному преобразованию жизни.
Турченко с его общественной инициативой, с критическим отношением к существующему порядку явился исключением среди образов позднего Куприна. Положительные герои рассказов "Святая ложь", "По-семейному", "Каждое желание" с их безразличием к общественной жизни и жертвенными добродетелями напоминают "маленьких людей" в раннем творчестве Куприна.
Однако, как ни ограничены в своих возможностях демократические герои позднего Куприна, сочувственное изображение их свидетельствовало, что и в эти годы, когда декаденты прославляли разнузданного аморалиста или изломанного мистика, Куприн сохранил верность миру простых людей, великодушных и человечных.
Неслучайно именно в 1908–1911 годы писатель создает своих "Листригонов", цикл очерков о крымских рыбаках, где воспевает кипучую жизнь отважных тружеников моря. Настоящие герои - мужественные сердца, простые души - только у людей труда, - как бы напоминал Куприн этими очерками.
Стремление противопоставить себя литературе декаданса проявилось также и в эстетических высказываниях Куприна - в его рецензиях, письмах, статьях по русской и западноевропейской литературе. Декадентство во всех его разновидностях вызывает резко отрицательное отношение Куприна. С издевкой пишет он о художниках-импрессионистах, которые заполняют выставки изображениями "голых женщин зеленого цвета с фиолетовыми волосами". "Идиотские картины появились у нас на стенах, - жалуется герой рассказа "Мученик моды", - представьте себе разбивную яичницу, в которую взяли и вылили фунт малинового варенья. Это "Элегия c-dur"". Зависимость современного искусства от вкусов пресыщенного буржуа вскрыта в стихотворении "Диссонансы" (1915), где Куприн высмеивает содержание и приемы поэзии эгофутуристов, пародируя причудливые ритмы и безвкусные тропы северянинских "поэз".