- Эх… Да разве тут доглядишь… - вздохнул кто-то ещё. - Как там в песне-то… "И у детской кровати тайком, сульфазин принимаешь…"
- Слышь, Колупаев, я ведь и тебя сейчас прирежу… - Фофанов стал медленно приподниматься.
- Стоять! - Фомичев рявкнул, перекрыв назревающую драку. - Обалдели, что ли? Немец вот-вот атакует, а они тут из-за баб несуществующих решили зубы друг другу посчитать!
- Извини, Фомичев! Тут чего-то Фофанова на воспоминания понесло.
- А ты, зубоскал, и готов поиздеваться, да?
Сержант Паша Колупаев встал из своего угла, тяжело вздохнув:
- Серег, извини, не со зла я!
Фофанов молча кивнул. Потом пожал протянутую руку Колупаева.
- Новости есть?
- Есть, Паш… Выйдем?
Фомичев и Колупаев вышли на воздух. Солнышко яростно наверстывало упущенное зимой, стуча капелью по уцелевшим наличникам.
- Донесение из штаба бригады, Паш. Уходим.
- Куда?
- Обратно на базу. Аэродром готов, эвакуация раненых начинается. Слава Богу, отлежались тут в тепле, подкормились немного…
- Картохой вареной…
- В лесу и картохи-то нет.
- Тоже верно. Прислали кого?
- Нет. Сами будем вытаскивать до базы.
- Звездец… Нас тут двадцать здоровых и сотня раненых! По пятерых на брата! Тарасов чем там думает-то?
Колупаев аж схватился за голову, обдумывая - как лучше эвакуировать раненых.
Фомичев вздохнул:
- Паш… Часть раненых своим ходом доберутся. Тут всего пять километров. На полпути встретят, помогут, дотащат ослабевших.
- А если…
- А если немцы… На этот счет, надо прикрытие оставить. Человек пять. С пулемётом и ПТР.
- Понятно…
Потом сержант Колупаев посмотрел в глаза сержанту Фомичеву и…
- Да, понял, Коль, понял. Я останусь.
- Паш… Я бы, но приказ-то мне…
- Нормально все будет, Коль… До темноты выждем и к вам рванем! По рукам?
Они пожали руки и разошлись - каждый по своим делам.
А ещё через два часа прощались снова.
- Догоняй!
Фомичев надел веревку от самодельных волокуш на грудь и сделал шаг вперёд. На волокушах лежал, так и не пришедший в сознание со дня атаки на Опуево, какой-то неизвестный Колупаеву боец.
Колонна раненых двинулась в лес. Каждый из здоровых тащил такую же, как сержант Фомичев, волокушу. Рядом с каждым шли, пошатываясь, те, кто мог ходить. Шли на запад. Русские солдаты привыкли ходить на запад. Хоть и темна вода в облаках, но и в эту войну - так они надеялись - дойдут до запада. Никто из них не помнил - как родился, никто не знает - как умрет. А женщины смотрели на их бритые, когда-то затылки. Забинтованные, грязные, обросшие затылки. Никто из бойцов не оглядывался. Они отступали на запад.
А какая-то бабушка крестила и кланялась каждому из колонны:
- Святый Боже…
Голова забинтована, глаз нет. Но идёт сам, держась за плечо товарища. И несет винтовку.
- Святый крепкий…
У этого оторвана рука по локоть. Лицо бледное-бледное. идёт. Оглядывается. За ремнем граната.
- Святый безсмертный…
Лежит на волокуше. Смотрит в небо. Глаза пустые-пустые. Голубые-голубые. Открытые. К небу закрытыми глазами не подняться. А пальцы живые. Почерневшие. Обугленные морозом. Стучат, стучат что-то морзянкой по саням.
Старушка хватает проходящих мимо. Сует вареную картошку в мундире. Десантники - кто может - кивком благодарит ее…
И никто не спросит, как зовут бабушку. Сил нет. Безымянные бабушки войны…
- Опять мужикам кровушку проливать… - шептали бабы во след.
Колупаев сплюнул три раза через плечо, глядя на уходящую колонну:
- По местам! Трапезников, Коврига - на левый фланг. Противотанковое возьмите. Васильев, Паньков - на правый. Ждем до темноты плюс час. Потом уходим за колонной.
- Лады, командир! А ты где будешь?
- На чердаке за пулемётом. Если немцы атакуют - Васильев!
- Я!
- Бьешь из противотанкового по бронетехнике. Только когда втянутся на поворот, понял?
- Не дурак, Паш… Понял.
- Я пехоту отсекаю. Да продержимся, парни! Не пройдет тут немец!
Колупаев ещё раз бросил взгляд назад. Колонна уходила в лес. Медленно уходила. Изо всех сил уходила.
- По местам, ребят…
Звонкая такая тишина… Как будто война где-то там, далеко… За лесным полумраком…
Первый разрыв случился, когда он только-только вошёл в бывший их штаб. Сержант рванул на второй этаж. ещё взрыв! Осколки застучали по стенам.
Колупаев упал на пол и пополз к пулемёту. Где-то хлопнул миномёт, застучали автоматы.
Он осторожно выглянул в узкое окно.
Немцы на этот раз поступили…
На дороге стоял танк и время от времени хлопал по деревне фугасными. Лениво так хлопал. Не спеша.
А в атаку шла пехота. Тоже не спеша. Лениво так. ещё и ржут, сволочи… Видно как ржут. А перед немцами идут бабы. И дети. Некоторые на руках. Кричат, визжат… Гады! Глаза бы закрыть, нельзя, нельзя.
Колупаев закусил губу. Пацаны молодцы - ждут, не высоваются, терпят. Небо-то как высоко… Рукой не достать… Смотри! Смотри!!
Толпа прошла по воронкам, оставшимся после предыдущих атак. Сейчас ступят на мины… Немцы остановились. Ждут, ссуки, ждут… Сейчас… Вот уже можно над головами по каскам очередь дать, чуть позже… Чуть…
- Аааааааа!!!! - закричал кто-то в траншеях и бросился вперёд с автоматом наперевес. И тут же упал, сбитый метким выстрелом. Махнул рукой, как птица…. Ага… В белых маскхалатах, за дорогой, лежат ещё фрицы. Хитрые, сволочи! По месту, откуда выскочил то ли Ванька Паньков, то ли Сашка Васильев ударил ещё одним фугасом танк.
Бабы и дети завизжали и попадали на землю.
Паша не вытерпел и вдарил очередью над толпой в самую гущу фрицев. На, ссуки, на! Как тараканы побежали в разные стороны!
Танк стал разворачивать башню, целясь по дому.
- Трапезников, давай, давай же!
Хлопнуло ПТР. Пашка увидел, как высекла пуля сном искр по броне. Смазал, чертяка! Давай ещё раз!
Танк дернул чуть назад, пернув синим бензиновым выхлопом.
Колупаев бил короткими очередями по залегшим фрицам, стараясь не задеть визжащую кучу баб. Самые умные из немцев подползали к этой толпе, поняв, что русский пулемётчик бережет своих.
Вдруг, словно какой-то шуткой, паша Колупаев вспомнил фильм, который показывали им перед самым выходом на задание. "Александр Невский" Там немцы тоже детей в огонь кидали. Песня там была правильная… Как это… Вставайте люди русские, на эээ… славный бой, на смертный бой, вставайте люди русские, парам-пам-пам… Как там дальше?
- Давай, Серега! Давай!
Серега Трапезников не успел попасть. Сделал ещё выстрел, но пуля опять цвиркнула по квадратной башне немецкого танка. Тот ответил новым выстрелом. Чуть промазал, но… Длинный ствол противотанкового ружья изогнуто упал в нескольких метрах от траншеи.
- Ну, фашисты… - Паша метнулся за стенку - раз-два-смена ствола! Потом метнулся к дальнему окну - ушли наши, ушли! И глупо, очень глупо дал очередь по танку. Надеясь попасть по щелям, что ли?
Заскрипела башня. Немец чуть дернул вверх ствол танковой пушки, потом право-влево…
Бабушка в детстве так крестила перед сном.
А потом упала ночь на глаза.
Закончилась она, когда Пашка открыл глаза. Над ним стоял немецкий офицер и зло улыбался, вытирая кровь, текущую с рассеченного лба.
Вставайте, люди русские?
И Паша попытался встать…
18
- Значит и в разработке, и в самой операции, Вы участия не принимали, так герр подполковник?
- Так, господин обер-лейтенант. Не принимал.
- А руководил операцией…
- Майор Гринёв и полковник Латыпов, господин обер-лейтенант.
Фон Вальдерзее был удивлен. Даже более того… Потрясен!
- В вермахте такое невозможно, герр Тарасов. Снимать командира подразделения во время операции это… Это, как минимум, безответственно! А чем Вы занимались все это время?
- Пил. Можете так и записать в протоколе - "Был в запое"
- Вы не шутите, Николай Ефимович?
- Да какие шутки, господин обер лейтенант. Фактически я был арестован. Сидел в отдельной землянке, под охраной четырех особистов и глушил водку.
- Вы, русские, любите этот напиток, я знаю! Кстати, не хотите коньяка? Французского! Такой вы, вряд ли пили в России.
- С удовольствием, господин обер-лейтенант!
Фон Вальдерзее встал из-за стола и подошёл к двери, рявкнув по-офицерски:
- Коньяк. И закуску!
Через минуту появился солдат с подносом, на котором стояла пузатая бутылка коньяка, нарезанный лимон, солонка и сахарница, и тонко порезанная ветчина с черным хлебом. Пожаренным, между прочим! А ведь немец ждал этого момента, психолог, мать его прусскую…
Фон Вальдерзее плеснул коньяка в бокалы. "Интересно, где он в этой деревне бокалы взял? С собой что ли таскает?" - подумал Тарасов.
- Прозит, Николай Ефимович!
- Будем здоровы, господин обер-лейтенант.
- Вы можете называть меня просто Юрген. Прозит!
После ареста Тарасов не пил вообще. До самой войны. И только здесь, в демянских снегах, вечерами иногда выпивал водки. Грамм пятьдесят. Перед сном в снегу. А коньяк он вообще терпеть не мог. Но сейчас выпил и поморщился. "Что "Двин", что "Курвуазье" этот хваленый… Однофигственно клопами воняют…"
От лимона Тарасов отказался, а вот ветчиной закусил. Не удержался. Съел аж два куска.
- Николай Ефимович, - фон Вальдерзее с удовольствием закусил посоленной долькой лимона. Даже раскраснелся… - Вернемся к Доброслям… Командование соединением было в курсе, что десантников там ждали?
- Конечно, нет, Юрген. Но я понимал, что атака будет не такой легкой, как ее рисовал Гринёв. К сожалению, я был прав.
- К сожалению? - приподнял брови немец.
- Для меня - да!
* * *
Чувство тревоги не оставляла Мачихина. Вроде все шло по плану - батальоны четырьмя колоннами обходили Добросли - с запада и юго-запада идут первый и второй батальоны. Третий и Гринёвцы - с востока. Четвертый прикрывает тыл атакующих. Почти две тысячи десантников скользили по снегу в самое сердце котла.
Но смутная тревога грызла и грызла комиссара. Ссора между Гринёвым и Тарасовым ни к чему хорошему привести не могла. А как примирить их - Мачихин так и не придумал. Впрочем, если операция удастся, все обиды останутся в прошлом.
Должна удастся. Должна! Непременно! Бойцы уже набрались боевого опыта. С продуктами, правда - беда. В лучшем случае, две трети нормы получают. Ничего - возьмем Добросли…
Жаль, погода ненастная. Поддержки с воздуха не будет. Как Латыпов и Степанчиков ни просили, штаб фронта ответил, что тучи разгонять не умеют. А вот фрицы летают… Над самыми деревьями транспортники туда-сюда сновали вчера весь день.
ещё один момент серьезно напрягал и Мачихина, и Шишкина, и Тарасова.
Разведгруппа вчера наткнулась на финских лыжников. Опытные звери. Хорошо, без потерь отошли. Один легкораненый не в счет. Но к Доброслям подойти не удалось. Это плохо. Плохо и то, что немцы могут предпринять меры предосторожности. А может это был просто случайный дозор? Прав Тарасов, ох прав - сила десантника в скорости.
- Товарищ комиссар, слышите? - внезапно остановился Малеев. - Стреляют! И густо стреляют!
- Черт… - выругался Мачихин. - Был же приказ в бой до начала атаки не вступать! До Доброслей ещё пять километров! Что там произошло?
Стрельба разгоралась все сильнее и сильнее, она слышалась уже и с других направлений.
Комиссар побежал вперёд, ругая себя за то, что не придал вчера значения донесению разведчиков.
- Кукушки! По кукушкам, твою мать, бейте! - Мачихин узнал в суматохе ночного боя голос комбата-два - Ивана Тимошенко.
Автоматная очередь вспорола снег, комиссар рухнул плашмя, выворачивая ступни в лыжных креплениях. Потом пополз дальше.
- Комбат, комбат, Тимошенко! - заорал он дьяконским басом, перекрывая грохот боя. - Какого тут у вас!
- Немцы! Практически кругом. Кукушки на деревьях сидят, головы поднять не дают.
- Может быть, дозоры, комбат? - предположил комиссар, понимая уже, что это не так. Ответом ему были хлопки миномётов.
Немцы готовились встречать десантников. "Измена?" - мелькнула мысль. Но комиссар тут же отбросил ее, как нелепую. И пополз обратно, к Тарасову. Пятясь как рак и оглядывая плюющийся огнём и смертью черный лес. Некоторые мины взрывались вверху, задевая толстые ветви и тем страшнее они были для десантников, залегших в снегу. А некоторые шлепались в сугробы и только шипели паром. Одна такая упала рядом с Мачихиным, обдав лицо снежной пылью. Он замер на несколько мгновений, крепко зажмурившись. А потом снова пополз в тыл. Выбравшись из зоны обстрела, встал и побежал, что было сил.
До Тарасова, сидевшего у радиостанции, добрался минут через пятнадцать.
- Ефимыч, что происходит? Второй батальон в засаду попал! Как у других?
- Тоже самое, первый в огневом мешке застрял на Явони, третий напоролся на линию окопов вдоль дороги. А сволочь эта опять пропал! - резко бросил Тарасов.
- Какая сволочь? - сначала не понял Мачихин. - Гринёв?
- Ползет где-то как черепаха. С Большого Опуево немец тоже ударил. Считай, что в окружение попали.
- Спокойно, подполковник… Разберемся, - подошёл Латыпов. - Гринёв посыльного прислал, докладывает, что напоролся на танки.
- А по рации сообщить - не судьба? - зло сказал Тарасов.
- Говорит, батареи сели.
- Мозги у него сели!
- Запрашивай фронт, подполковник! Без авиации ляжем тут. А с Гринёвым позже разберемся!
И в штаб фронта полетела очередная шифрограмма: "Курочкину, Ватутину. Прошу прикрыть авиацией в течение двадцать второго марта район Добросли. Бой затягивается на день. Латыпов. Тарасов"
Мимо потянулись первые раненые. Одни шли сами, других тащили на волокушах.
Вдруг двое десантников, тащивших раненого, увидев командиров, резко взяли в сторону, словно стремясь скрыться в лесу.
Тарасов побагровел от гнева и бросился за дезертирами. За ним побежал и Мачихин.
- А ну стой, стой, кому говорю!
Те прибавили шаг, тогда комбриг выхватил пистолет и выстрелил в воздух.
Десантники остановились и один из них сказал, дрожжа голосом:
- Товарищ подполковник, не подходите, прошу, не подходите…
- Ах, ты! - Тарасов вскинул пистолет, но Мачихин ударил его по руке. А потом кивнул на волокуши.
На них лежал бледный парень, так закусивший губу, что по щеке сползала струйка крови. А из правого бедра торчал хвостовик немецкой мины-пятидесятки.
- Чего бежали-то? - не понял Тарасов.
- Товарищ подполковник, не разорвалась она… Вы уж отойдите, от греха подальше.
И, не дожидаясь приказа, осторожно потащили волокуши в сторону госпиталя.
Тарасов и Мачихин долго смотрели им вслед. Молчали. Только комиссар покачал головой. Захотел что-то сказать, но передумал Потом синхронно они развернулись и пошли обратно.
Думать. И решать - что делать. Прорываться дальше сквозь заслоны или отходить на базу?
Латыпов же сообщил, что фронт не отвечает, что батальон Жука упрямо прогрызает дорогу вперёд, и вот-вот пробьется на окраины Доброслей, второй батальон залег в лесу, а третий никак не может дорогу перескочить. Гринёв на связь не выходит. Четвертый продолжает сдерживать атаку немцев от Большого Опуево.
Одного мощного удара не получилось. Операция распалась на несколько отдельных боев, никак не связанных друг с другом. Боев жестоких и кровопролитных…
* * *
Четыре переводчицы сидели у костра, дожидаясь, когда закипит вода в котелке. Хотелось спать, но сон не приходил. Бригада ушла на юг, "Добросли воевать!" - как выразился муж Наташи Довгаль - лейтенант Митя Олешко. А комендантский взвод и переводчиц оставили у бригадного госпиталя. Хотя они и рвались в бой, но комиссар бригады приказал им остаться. Пленных, мол, и потом можно допросить, а ненужный риск - ни к чему. "Глазки и ушки вы наши!"
Приятно, конечно, но обидно!
Больше всех волновалась Наташа. Быть замужем - это значит волноваться за двоих, а может и за…
- Наташ, а Наташ! Расскажи, как там…
- Где? - не поняла она, задумавшись.
- Ну… Ну, замужем!
Наташа тихонечко улыбнулась.
- Наташ, не томи! - глаза Любы Манькиной горели извечным женским любопытством.
- Ласково, Люб, нежно и ласково!
Ветки в костре уютно потрескивали.
- А как вы… Ну это…
- Любопытной Варваре нос оторвали! Замуж выйдешь - узнаешь! Заварку лучше доставай. Чаю пошвыркаем, - отмахнулась от любопытной подружки Наташа.
Манькина запустила руку в вещмешок, пошуршала там и вытащила кисет, в котором, в отличие от мужиков-курильщиков, хранила чай.
- А говорят первый раз больно, да?
- Люб, отстань от Наташки! - сказала Вера Смешнова, переводчица из третьего батальона. - Ну чего докопалась? Мужик у нее под пули ушёл, а ты?
- А я чего, - сыпанула Любка заварки в кипяток. - Наташка вон счастливая какая ходит. А я, поди, мужика и не узнаю никогда. Вон и сколь поубивало уже. Я и влюбляться-то боюсь. Ну, как убьют!
- Когда любишь - самой умирать не страшно. За любимого страшно, Люб! Вот я тут сижу, а он, может быть, уже раненый где-то лежит…
- Тьфу, тьфу! Ты что говоришь-то, Наташ! Накликаешь же! - Манькина постучала по полену. - Нельзя так говорить!
- Ты, Люб, комсомолка, а чего тогда суеверная такая? - сказала Вера.
А Наташа только вздохнула:
- У меня сахар есть, держите, девчат! - протянула она заветный мешочек.
Вдруг, молчавшая до этого, Зина Лаптева привстала:
- Слышите? Кажется, бой начался!
И впрямь. С юга донеслись звуки стрельбы, а потом и разрывов. Грозный грохот войны. И сон пропал совсем. Слишком уж тревожно стучали сердца в такт зловещей музыке далекого боя.
- Что-то рано начали… И слышно хорошо. Близко совсем…
Девушки замолчали, вслушиваясь в канонаду.
- А у меня парень ещё летом пропал без вести, в сентябре извещение пришло, - сказала Вера. - Вот я и пошла добровольцем, в тыл просилась к немцам. В разведшколу. Думала, вдруг найду его в плену…
- Ну, вот ты и в тылу немецком…
Вера только вздохнула в ответ. Потом допила чай и сказала:
- Девочки, я в туалет. Кто со мной?
Холод, постоянный холод. Днем и ночью. В результате, как ни спасайся, цистит. Это в лучшем случае, если чего другое, женское не отморозишь. Достаточно кружки чая выпить - и все, уже прижимает внизу живота. И жжет. А бежать некуда - кругом мужики. И какими шалями не обматывай живот и поясницу…
- Я с тобой, - сказала Наташа. - Девчат, подождете?
Отошли подальше от лагеря.
- Давай подержу, - Вера взяла наташкин "ППШ". Неудобно с автоматом в кустиках присаживаться в сугроб. Да ещё снимать полушубок, расстегивать комбез, вытаскивать из вещмешка вату…
- Вер, я все. Давай покараулю.
Наташка отошла чуть в сторону, по натоптанной уже девчонками тропинке. Это ее и спасло.
- Хальт! - с разлапистых елей слетел снег, обсыпав вышедших из-за деревьев немцев. В белых маскхалатах, белых касках, с оружием, обмотанным бинтами.