Ап разложил свое хозяйство: бритву, щипцы, машинку для стрижки; потом усадил меня на каменную глыбу - положение мое было не самым устойчивым, - прикрыл куском парашютного шелка. В армии Ап с семнадцати лет, через несколько месяцев, после того как он надел солдатский шлем со звездой, его отправили на остров драться с врагом.
- Я был меньше всех ростом, когда прибыл на Кон-Ко; встав на носки, с трудом дотягивался до плеча товарищей, - рассказал Ап. - А теперь вытянулся - рост у меня метр шестьдесят. Не иначе как здешний климат помог, очень он здоровый.
Через несколько дней Апа перевели в "кормильцы" гарнизонного штаба. Обеспечивать питанием бойцов и командиров - всегда дело хлопотное, оно обычно поручается самым расторопным и старательным солдатам. Но доставать провизию и готовить на острове, особенно на острове Трав, - необыкновенно тяжелая задача. По утрам, когда еще едва различимы лица людей, я не раз,
отправляясь в подразделения, замечал Апа, пробирающегося по ходам сообщения с двумя бадьями, полными воды. По этим узким траншеям ходить трудно, с непривычки можно крепко удариться о камень или повредить ногу. В ходах сообщения темно - над ними нависает густая листва, громоздятся камни и скалы; внутри очень тесно, приходится целые километры почти на ощупь тащить тяжелые бадьи с расплескивающейся водой. А ведь для того чтобы сварить рис три раза в день да обеспечить людей питьевой водой, требуются десятки ведер. Ап совершал свои нелегкие рейсы туда и обратно, а над его головой пролетали самолеты противника - то в сторону моря, то в сторону Большой земли; время от времени они вдруг пикировали вниз и минут десять гонялись за какой-нибудь крошечной лодчонкой рыбака. Набирая воду, надо было следить, как бы не угодить под бомбу; сгибаясь под тяжестью полных бадей, стараться не наступить на острые осколки; ощупывать ногой каменное дно траншеи и непрестанно наблюдать за небом. Пот струился по лицу, по всему телу. Дотащив воду до своей кухни, Ап облегченно вздыхал.
Во время моего пребывания на острове вражеские корабли почти каждую ночь кружили возле Кон-Ко, то, приближаясь к острову, начинали обстрел, длившийся полчаса или пятнадцать минут, то отплывали подальше и продолжали кружиться возле острова. Однажды вечером после очередного обстрела мы сидели и болтали на краю траншеи и вдруг заметили какую-то тень, маячившую при свете убывающего месяца. Тень приблизилась к нам.
- А сегодня они что-то рано отправились на покой.
Это был Ап, в руке он держал корзину, из которой доносились шорохи: по стенке из бамбуковой дранки били своими клешнями крабы. Каждый вечер, как только отплывали вражеские корабли, Ап с корзиной в руках нырял в чащу и, прислушиваясь к шелесту лапок, семенящих по сухой листве, по одному вылавливал крабов до тех пор, пока корзина не становилась тяжелой. А на следующий день мы лакомились чудесным супом из крабов, сверкающим золотистыми переливами, крабами с жареными побегами дикого банана, крабами с перцем и солью. Все это очень вкусно, но порой деликатесы просто застревают в горле, и думаешь, что лучше бы поесть сухого риса с солью. Ведь они слишком Дорого достаются: не только изнурительным трудом, но и смертельным риском.
Как-то раз я пошел за обедом на кухню. Ап выглядел очень обеспокоенным.
- Опять все те же крабы, - невесело улыбнулся он. - Знаю, они вам порядком надоели, но придумать больше ничего не могу. Вы уж меня извините…
В первые дни мы наведывались во все подразделения, дислоцированные в разных концах острова. По дороге мне часто попадались навстречу два бойца, которые были неразлучны, всегда ходили только вдвоем. Один - довольно высокий, светлокожий, второй - на голову ниже ростом и смуглый. У обоих на боку висело по огромной брезентовой сумке. Однажды они вдвоем тащили какую-то железную болванку. Каждый день мы то и дело сталкивались друг с другом носом к носу, и каждый раз высокий вежливо приветствовал меня, а низенький улыбался, как старому знакомому. В каком они подразделении служат и как их зовут - я не знал. Мое неведение продолжалось вплоть до того утра, когда к нам прибежал командир местных саперов и сообщил радостную новость: бойцы его подразделения впервые на острове сумели обезвредить, не взрывая, бомбу замедленного действия. Командир саперов назвал тех, кто совершил этот подвиг. Их имена были Кханг и Дак. На вопрос, где я смогу их найти, командир ответил:
- Этим ребятам на месте никогда не сидится. Я сейчас пошлю кого-нибудь, чтобы их разыскали.
Мы уже отобедали, когда наконец явились долгожданные саперы в сопровождении своего командира. Оказалось, что это те самые неразлучные друзья - высокий и низенький, которых я все время встречал на дорогах Кон-Ко. Высокого звали Кханг, а низенького Дак. Кханг сделал подробный доклад о произведенной ими операции, которая одновременно была и исследовательским экспериментом. Оба они попали на остров как раз в то время, когда боевая обстановка сделалась особенно напряженной. Они прошли обучение в специальной школе, но оно продолжалось только три месяца. Профессиональных познаний у друзей было совсем немного, а задача, решение которой они добровольно взяли на себя, оказалась чрезвычайно сложной.
Для начала они обдумали способ обезвреживания обыкновенных невзорвавшихся бомб - вывинчивали взрыватели. Это им удавалось. Затем подступились к неразорвавшимся ракетам - вывинчивали взрыватели, извлекали взрывчатку. Так они одержали вторую победу. На очереди оказались бомбы замедленного действия. Прежде всего было очень трудно засекать, куда противник сбрасывает бомбы. Обычно это делалось под прикрытием дымовой завесы. Коварные бомбы могли попасть в старую воронку, или укрыть свое ядовито-зеленое тело в диких зарослях, или застрять в расселине между скалами. Они могли взорваться и через пятнадцать минут, и через несколько часов, а иногда и по истечении целой недели. Обезвреживать эти чудовища - дело необыкновенно рискованное. От саперов острова Кон-Ко требовалось, чтоб они находили бомбы, эвакуировали людей и технику за пределы опасной зоны, ожидая, что бомбы взорвутся сами по себе, но, когда это произойдет, было тайной, которую стальные страшилища хранили с завидным упорством. Командир саперов, разумеется, не приказывал Кхангу и Даку обезвреживать бомбы замедленного действия. Они взялись за это сами и приступили к делу, никого не поставив в известность.
Бомба замедленного действия, с которой они начали свой опыт, упала в расположение их подразделения между зонами "Ханой" и "Ха-Нам" в старую глубокую воронку, восьмиперый хвост бомбы торчал наружу. Поскольку эксперимент проводился в неофициальном порядке, Кханг и Дак работали по ночам, при свете луны. Ждали, пока луна взойдет, и, пользуясь увеличительным стеклом, собирали тусклые лучи в пучок. Сначала они осторожно подкопали бомбу с помощью лопаты и лома, уложили на земле плашмя, потом извлекли из хвостовой части взрывчатку, тем самым немного уменьшив опасность. Обезвредили взрыватель. Теперь оставалось извлечь взрывчатку из головной части и снять боеголовку. Прошел час-другой, бойцы обливались потом, но ловкие и терпеливые руки Кханга все еще никак не могли покончить с этим нелегким делом. Любое неосторожное движение привело бы к взрыву. Однако в конце концов тайна хитрого устройства, предназначенного для уничтожения людей, была разгадана. Это случилось уже на рассвете. Мне припомнилось, как однажды ранним утром я встретил двух друзей в ходах сообщения на одном из поворотов в зоне "Ханой". Лица их были покрыты потом, на них налип краснозем, мундиры находились в плачевном состоянии. Один нес на плече длинный лом, второй - лопату. Они молча шли друг за другом. Мы поздоровались, как всегда, и разошлись в разные стороны. Не в это ли самое утро весть об их подвиге разнеслась по острову Трав?..
Буй Дык Аи
ДОРОГА ВЕДЕТ В ГОРЫ
На вершине одного из холмов, которые в этом месте вплотную подступают к горам, расположилось белоснежное здание санатория. Если отсюда смотреть вниз, видно, как у подножия холма зеленоватые волны лениво набегают на песчаный берег. На другом берегу бухты, за лесом мачт рыбачьих сампанов, тесно сбившихся у пристани, виднеется малиновая черепица рыбного завода.
Весь этот год в санатории лечился старый коммунист из Южного Вьетнама. Лет ему было около шестидесяти. Часто видели, как по утрам или после ужина он медленно прохаживался по коридору, проницательным и спокойным взглядом ощупывая каждый предмет. Звали этого седобородого человека Ты Нян. Долгие годы подпольной деятельности подорвали его здоровье, и недавно он был вынужден оставить работу. Организм его был истощен, давали о себе знать старые раны - следы чудовищных пыток. Легкие и печень, отбитые в застенках, нестерпимо болели.
Врач санатория, молоденькая девушка, относившаяся к старику, как к родному отцу, с тревогой и болью думала, что Ты Нян может не дожить до конца осени. Понимал это и сам Ты Нян. Но за свою жизнь он прошел через столько испытаний, что и теперь старался не падать духом.
Несмотря на тяжелую болезнь, Ты Нян не мог лежать в постели - этому противилось все его существо. И ему удалось добиться разрешения работать в агитгруппе.
Все в санатории относились к Ты Няну с большим уважением. Он был очень дисциплинирован и показывал пример другим отдыхающим.
Но однажды в сырое, туманное утро, когда никому из больных не разрешили выходить на улицу, врач, заглянув во время утреннего обхода в палату Ты Няна, не нашел его там. Перепуганная медсестра бросилась искать старика. После долгих поисков она увидела на дороге, ведущей к морю, одинокую фигуру. Это был Ты Нян.
Женщина окликнула его, но старик не ответил. Он сосредоточенно о чем-то думал… Медсестра тихо сказала:
- Сыро очень… роса. Куда же вы идете - ведь у вас такие слабые легкие…
В другой раз, беседуя как-то вечером с врачом, Ты Нян посмотрел в сторону завода и сказал, горько усмехнувшись:
- Вот уже год прошел, как я торчу у вас, словно выбившаяся из сил птица, которой только и остается с тоской следить за полетом своей стаи - расправить крылья и полететь она уже не может. Так-то, доченька Нган…
Девушка ничего не ответила, но глаза ее, казалось, говорили: "Вы уже много летали, а теперь настало время отдохнуть. Пусть вместо вас полетают подросшие птенцы из вашей стаи!"
Старик долго молчал. Наклонив седую голову, внимательно следил за стайкой рыбачьих сампанов, несшихся к бухте со стороны моря. Потом вдруг, резко повернувшись к девушке, попросил:
- Если у тебя как-нибудь выдастся свободный денек, дочка, сведи меня прогуляться к заводу, хорошо?
- Но там ужасный запах от рыбы! Нет, вам туда нельзя!
- Ну, тогда отведи меня в горы, вон по той дороге. Говорят, там деревни объединились в кооперативы, люди стали жить лучше. Очень хочется посмотреть…
У девушки сжалось сердце. Взяв старика за руку, она постаралась успокоить его:
- Вы еще так слабы, потерпите немного. Как только вам станет лучше, я обязательно отведу вас туда. Обещаю…
Но ей не суждено было выполнить свое обещание. Спустя несколько дней состояние Ты Няна резко ухудшилось. Теперь его не видели в коридоре. Прикованный к постели, он неподвижно лежал на левом боку и тяжело дышал. Резкая боль в печени не позволяла ему даже присесть. Старик не мог ничего есть и только пил апельсиновый сок. Его худое тело напоминало скелет. Руки и плечи словно высохли, щеки провалились, подбородок заострился. И только глаза оставались такими же лучистыми, проницательными и добрыми.
На четвертый день Ты Нян попросил сестру позвать
К нему доктора. Когда они остались вдвоем, старик сказал:
- На этот раз мне уже не выкарабкаться, Нган, прошу тебя, отправь телеграмму моей дочери Хань.
- Успокойтесь, отец. Вы еще поправитесь, я знаю! - Девушка, сама того не замечая, стала называть больного отцом.
- Нет, я себя знаю. Ты должна помочь мне. Хань в этом году кончает педагогический институт… А это значит, что она должна преподавать, куда бы ее ни послали, так ведь? Так… Но из Ханоя она уезжать не хочет. Я высказал ей свое мнение в письме, но не знаю, послушалась ли она моего совета. В письмах она избегает писать об атом… Дочь - это все, что у меня осталось в жизни. Хочу последний раз повидаться с ней.
Девушка сидела молча. О чем-то думала. Потом укрыла больного одеялом. Каждое движение ее ласковых рук как бы говорило, что она все поняла и все сделает. Когда она поднялась, Ты Нян сказал:
- Вот ее адрес: Педагогический институт…
- Знаю, - прервала его Нган, - у меня сохранилось ее письмо. Она мне писала в конце прошлого месяца.
- Судя по ее письмам, - голос старика задрожал от волнения, - выпускникам дали отдохнуть перед отъездом на работу, правильно?
- Правильно.
С этого момента прикованный к постели солдат революции с волнением стал ждать, когда начнется бой между угасающей жизнью и медленно надвигающейся смертью, бой, полем битвы которого стало его тело. В первый раз придется участвовать ему в таком сражении, в первый и последний.
На следующий день Ты Нян потерял сознание, а потом забылся долгим, тяжелым сном. Проснулся он среди ночи и, вспомнив о посланной телеграмме, подумал: "Хань, конечно, ее получила и сейчас, наверно, едет сюда". Ему стало лучше. Быть может, тлеющий огонек надежды на выздоровление и чувство отцовского долга влили новые силы в этого уже приготовившегося встретить смерть человека. Про себя он решил, что ему надо прожить по крайней мере три ночи…
Возвращаясь с почты, Нган думала о том, что теперь старик все время будет волноваться, узнавать, не приехала ли дочь. Однако, к ее удивлению, Ты Нян ни о чем не спрашивал. Но каких усилий стоило ему это молчаливое ожидание! Как вздрагивали веки старика, когда у пристани раздавался гудок парохода…
И вот на третий день, после того как была послана телеграмма в Ханой, поздно вечером Нган, едва успев прилечь, услышала стук в дверь. Вошла дежурная сестра и сказала, что приехала дочь Ты Няна. Быстро одевшись, Нган вышла.
В гостиной при тусклом свете ночника Нган увидела девушку с вещевым мешком за плечами. У нее был высокий лоб, черные блестящие глаза прятались под густыми ресницами. Лицо дышало свежестью; казалось, этому юному существу еще не довелось столкнуться с горем…
- Вы Хань? - Голос Нган дрогнул от волнения.
- Да, - тихо ответила девушка.
И по тревожной интонации этого короткого ответа Нган поняла, что Хань боится услышать самое худшее. Она подошла к девушке и положила руку ей на плечо.
- Пойдемте со мной. Отец ждет вас с нетерпением, - сказала она, помогая девушке снять мешок.
Они прошли в комнату Нган.
- Что с отцом? Разрешите мне пройти к нему, - попросила Хань.
- Хорошо, я провожу вас к нему, но сначала съешьте чего-нибудь. В поезде вы наверняка ничего не ели.
Хань выпила стакан молока. А Нган тем временем рассказала ей о здоровье отца. Потом они пошли к старику.
Дойдя до дверей палаты Ты Няна, Нган остановилась и, показав жестом, что девушка должна немного подо ждать, постучала и вошла. Некоторое время спустя она пригласила Хань войти.
Девушка прошла в комнату, а Нган, прижав руки к груди, осталась у дверей.
- Доченька! - сдавленным голосом произнес старик. Хань подбежала к кровати отца и взволнованно заговорила:
- Папа, папочка… Я только что приехала… Тебе очень плохо?
- Я знал, что ты приедешь, - старик говорил медленно, останавливаясь после каждого слова. - Но все-таки боялся - вдруг не сможешь.
Нгап хотела выйти, но Ты Нян сказал:
- Куда ты уходишь, Нган?.. Ты не мешаешь, посиди с нами.
Нган остановилась в нерешительности, потом прикрыла дверь и присела на стул в углу комнаты. Так среди ночи, когда за окнами частил мелкий осенний дождик, дочь встретилась со своим отцом, отдавшим делу партии тридцать лет жизни. При нежно-зеленом свете настольной лампы старик смотрел на юное лицо Хань, и ему вспоминались далекие события, полузабытые образы. Перед ним промелькнула вся его жизнь, казавшаяся ему длинной дорогой, то каменной, то топкой, порой обагренной кровью.
Ты Нян чувствовал, как постепенно исчезала плотная пелена усталости, застилавшая его мозг, и как прежняя его жизнь, в которой было так мало радостей и так много горя, вдруг осветилась по-новому, засверкала яркими красками. Старик долго смотрел на дочь. Потом попросил:
- Хань, доченька, дай мне твои руки.
И девушка дрожащими руками взяла худую горячую руку отца.
- Ты не устала с дороги, спать не хочешь? Ночью, конечно, надо спать… Да что поделаешь, так уж получилось… Сожми покрепче мою руку. Вот так, теперь хорошо.
Немного помолчав, старик продолжал:
- Ты так быстро выросла. Это платье давно себе сшила? Мне кажется, оно тебе немного тесновато… Сшей себе новое. Тебе пойдет темно-розовый или сиреневый цвет… Хань, доченька, мы с тобой встречаемся четвертый раз, ведь так? - Голос старика звучал почти весело, но девушка вдруг опустила голову. - Да, четвертый, я помню. В прошлую встречу ты просила рассказать, как мы жили с твоей матерью, но я так и не успел - времени не хватило… Вот послушай-ка теперь.
- Сейчас ты слишком слаб! - запротестовала было Хаиь, но, обернувшись к Нган, прочитала в ее глазах разрешение.
- Нет, сейчас я не чувствую никакой боли, а другого случая может и не быть… А ты ведь должна знать, кем были твои родители… Доченька, до сих пор я все время был занят… Не мог позаботиться о тебе, все недосуг было… Но ты об этом Не горюй: я ведь всегда о тебе думал и беспокоился. Ты уже выросла, но еще так неопытна. В твоем возрасте твоя мать была гораздо взрослее… Теперь ты вступаешь в жизнь; она у тебя намного светлее, чем была у нас с матерью… Вот поэтому ты и не можешь себе представить, как мы жили в то время. Но когда ты узнаешь о нашей жизни, поймешь, как неоценимо дорого все то, что происходит вокруг в эти дни. Только тогда вы все узнаете, как надо любить жизнь… В голове у меня путаница. Иной раз память словно тучи застилают. Всего, конечно, но упомнишь - ведь за свою жизнь я сменил не одну профессию. Надо было и на жизнь зарабатывать и вести подпольную работу. Тебе, наверное, невдомек, что отцу твоему приходилось быть и возчиком, и парикмахером…
Старик замолчал и посмотрел в окно, за которым притаился мрак дождливой ночи. Ему вспомнилось, как в такую же осеннюю ночь за ним гнались агенты тайной полиции. Уйти от них помогла ему мать. Она провела сына сквозь потайной лаз в изгороди, за которой жили возчики. Там, в доме хозяина, он и спрятался. С этого времени ему довелось и сено косить, и за лошадьми ухаживать, и возчиков подменять. Возчики были из безземельных крестьян, и почти все, за исключением нескольких человек, имевших свои телеги, нанимали повозки у хозяина и зарабатывали всего несколько хао в день. Нужда и голод закалили этих людей; они встали на путь революционной борьбы. Ты Нян организовал подпольный центр, тесно связанный со всеми уголками уезда. Во время забастовок до трехсот возчиков прекращали работу. В то время забастовки еще не оканчивались кровавыми столкновениями с полицией… Возчики научили Ты Няна своему ремеслу. Вскоре он уже знал повадки каждой лошади. До сих пор он помнил, как дробно постукивали копытца рыжей кобылки, как мелодично цокали копыта серого жеребца…
Ты Нян вздохнул, затем продолжал: