II
В эти дни станция Улуханлу выглядела необычайно многолюдной: тут собрались родные уезжающих на фронт, так как поезда из Арташата останавливались здесь, не заходя в Ереван. Могло показаться, что половина жителей Еревана переселилась сюда.
Среди ожидавших бросалась в глаза празднично и с претензиями разодетая молодая женщина. Голову ее защищала от солнца широкополая соломенная, шляпа; на ногах были легкие босоножки.
Весело заговаривая то с одной, то с другой группой ожидающих, она легко заводила знакомства, гуляла с новыми друзьями по перрону и часто открывала сумочку, разглядывая в зеркальце свое лицо.
Она подошла к группе людей, ожидающих под тенью большой ивы и представилась:
- Я жена Партева Сархошева. Может быть, вы знаете его? А вы, кажется, жена Аршакяна? Это ваш сыночек, да? Ах, какой душка, какой душка, какие у него миленькие лапочки! Приехали папочку провожать, да? А какие чудные глазки у него! Как его зовут? Ованнес? Овик, Овик, ты папочку ждешь, да? - тормошила она ребенка.
Ребенок сморщился и заплакал.
- Ай-ай-ай, какой ты нелюбезный! - тараторила Сархошева и обернулась к Арусяк Аршакян. - А вы, если не ошибаюсь, мать Тиграна?
- Да, - коротко отозвалась та.
- Я уже всех знаю, всех. Три раза побывала в части! Муж мне рассказал, кто у них из Еревана. Ну, с вашим-то сыном все благополучно, вам можно не беспокоиться. Он в политотделе, а политотдел ведь не воюет! А вот мой муж командир роты. А как ваша фамилия, папаша? Кто из ваших на фронт едет?
- Сын.
- Как его зовут?
- Он едет рядовым. Едва ли вы его знаете. Аргам Вардуни.
- Вардуни? Это ваш сын?
- Ну да. Вы его знаете?
- Нет, не знаю такого. А в какой он роте? Если у моего мужа, то я попрошу, чтоб он был снисходителен к нему! Как только придет поезд, узнаю и скажу вам. Если окажется, что он у мужа, - это будет очень хорошо для вашего сына. Ну, пока, встретимся потом…
И Клара Сархошева, передергивая плечами и покачиваясь, направилась к другой группе, стоявшей немного поодаль на перроне.
Нетерпение ожидающих росло. Хотя уже шла первая неделя осени, солнце сильно припекало. Станция была полна запахом дынь, понавезенных из ближайших сел и сваленных кучами на траве и просто на голой земле. Дынные корки валялись повсюду.
Лусик старалась настроиться на веселую встречу, но ей это не удавалось. Ведь все равно вида своего ей не изменить. Все твердили, что она сильно похудела, побледнела. И, наконец, для чего это нужно - непременно казаться веселой? Человек должен выглядеть так, как он на самом деле себя чувствует!
Подошла знакомая матери Лусик, второй день вместе с ними ждавшая прибытия состава. Эта немолодая добродушная работница также приехала проститься с мужем.
- Говорят, скоро придет поезд, - сообщила она. - Сестрица Арусяк, передай-ка ребенка мне, устала, поди, держать его.
Она взяла ребенка из рук бабушки.
- Идет, идет!.. - подняли крик дети.
Все высыпали на перрон. Показался паровоз. Прерывисто свистя, он посылал клубы дыма в синее небо. Дети бросились бежать навстречу поезду. С ними побежала и Клара Сархошева.
Поезд остановился. Из вагона высыпали бойцы и командиры. Послышались крики, громкие восклицания, родные и близкие обнимались и целовали друг друга, словно очень давно не виделись. Показался и Аргам. Он первый заметил родителей и сестру и бегом бросился к ним.
Следом за ним шел пожилой краснолицый военный среднего роста, казавшийся горбатым от сильной сутулости. На верхней губе его виднелись маленькие белесоватые усики.
- Молодец, женушка, и ты здесь! Вай, умереть мне за тебя, Заруи-джан, приехала-таки!
Он обнял высокую женщину, которая немного раньше взяла на руки ребенка Тиграна. Оглядев стоявших рядом, пожилой военный узнал Арусяк.
- Здравствуйте, товарищ Арусяк! Чей этот мальчик? Не Тиграна ли? - взял он ребенка на руки. - Ах ты, мой маленький… Сейчас отыщу Тиграна, товарищ Арусяк!
С ребенком на руках он побежал к хвосту поезда.
- Значит, твой муж - Минас Меликян? - обратилась Арусяк к высокой женщине.
Заруи кивнула головой и улыбнулась.
- Такой же шальной, каким был в молодые годы! - заметила мать Тиграна с дружеской улыбкой.
- Какой был, таким и остался, совсем не переменился, - подтвердила Заруи.
Встретив Тиграна и передав ему ребенка, Минас вернулся с ним к женщинам.
- Ну вот, получайте вашего Тиграна! - и он подтолкнул Тиграна к Лусик.
Тигран при встрече с родными вел себя, как обычно, спокойно и просто. Глядя на него, и Аргам старался выглядеть спокойным: пусть не думают родители, что он волнуется.
Затаив тревогу, люди говорили о посторонних вещах. После первых минут встречи присутствующие разбились на семьи, обособились. Лусик взяла ребенка на руки, и семьи Аршакяна и Вардуни также отошли в сторону. Все, собравшись вокруг Лусик, рассматривали малыша. Смотрел на него и Тигран и не верил, что это тот самый ребенок, которого он видел в первый день его рождения в вестибюле больницы. Округлилась и оформилась головка, гуще стали брови, налились щечки. Сейчас у него были уже настоящие ручонки, а не маленькие красные клешни, как в тот первый день. Это был уже человечек, маленький, но настоящий человек!
Тигран чувствовал, что уже любит этого малыша, что это его сын. Только сейчас он действительно почувствовал себя отцом и впервые заговорил с маленьким:
- Устал, Овик, да? Агу, агу, мой маленький Овик…
Саркис Карпович с женой и Арусяк, улыбаясь, слушали "беседу" Тиграна с маленьким сыном.
- Вы отсюда отправитесь прямо на фронт? - тихо спросила мать Лусик.
- Ничего не известно, - спокойно ответил Тигран.
- Не теряйте из виду друг друга, дорогой Тигран, ты там приглядывай за Аргамом, он же моложе тебя, неопытный еще.
- Не беспокойтесь, он у нас парень смелый, о подвигах мечтает, - улыбнулся Тигран. - А ты что, может, действительно маленьким себя чувствуешь, а? - шутливо обратился он к Аргаму.
Аргам снисходительно улыбнулся:
- Пусть себе говорят!
В эту минуту к ним подошел Каро с сестренкой Тамарой.
Мать Лусик обняла и поцеловала Каро так же горячо, как поцеловала при встрече Аргама.
- Ах, родной мой, бедная твоя мать так и не смогла в последний раз взглянуть на тебя!..
Она не смогла удержаться от слез. Ее жалобные - слова взволновали и сестру Каро, на ее глазах тоже блеснули слезы.
Подошел и Меликян с женой.
- Так это твой сынок? - спросил он Саркиса Карповича, хлопнув Аргама по плечу.
- Наш, наш, - обрадованно подтвердила мать.
- Нет, теперь не ваш! - почти крикнул в ответ Минас. - Вот какого злодея он сын! - и он ударил себя кулаком в грудь. - С этого дня он мой сын! Ведь он с моим Акопиком учился, значит, приходится и мне сыном. Вы можете не беспокоиться за него: позор мне, если с Аргамом что-либо случится!
Он повернулся к Арусяк и Лусик.
- Всех с собой повезу и целыми-невредимыми назад доставлю. Позор мне, если неправду говорю! Сдавайте мне их по весу! Если при возвращении хоть на грамм меньше окажется, требуйте тогда с меня!
- Эх, Минас, Минас, все такой же, как прежде, - покачала головой Арусяк.
- Такой же! - подтвердил Меликян. - Сто лет проживу - не изменюсь.
Он обнял Аргама и Каро, столкнул их друг с другом.
- Тигран пусть нам идеологическое направление указывает, я, братец мой, в идеологии не силен, - продолжал он. - Я берусь обеспечить наших парней в экономическом и боевом отношении.
- Веселый вы человек! - заметил Саркис Карпович.
- Хотите сказать: "Ни горя у него, ни забот"?! - засмеялся Меликян.
- Да нет, что вы!
Заруи вздохнула. Она знала, что муж таков лишь с виду, - ей-то было хорошо известно, какие страдания пришлось пережить Минасу в прошлом. Она помнила его горькие слезы, когда дашнаки расстреляли его брата, и позже, когда Минаса исключили из партии и пришло распоряжение об его аресте. Встретив одного из палачей брата на улице, Минас, вместо того чтобы задержать его и передать властям, пристрелил дашнака на месте. Он так и остался вне партии, обвиненный в нарушении партийной дисциплины; но душой был всегда с партией, с советской властью.
- Однако помешал я вам. Отойдем-ка в сторонку, жена.
Он отошел с Заруи, негромко что-то рассказывая ей. Лицо его приняло задумчивое выражение, как только он остался вдвоем с женой.
Отошли и Тигран с Лусик. Они смотрели друг на друга, на ребенка, заснувшего на руках у матери… Молчание нарушила Лусик:
- Я хочу сообщить тебе мое решение, Тигран, и прошу - не возражай.
- Я слушаю.
- Я думаю выехать к тебе туда. Ведь я же врач…
Пораженный, Тигран остановился. Это действительно было для него неожиданно.
Лусик до крови закусила губу.
Прозвучал паровозный свисток, пронзительный и протяжный.
Разговоры умолкли.
Обняв за плечи сестренку, Каро молчал. А сколько хороших слов хотелось бы ему передать больной матери. Увидит ли он ее?.. На глаза его навернулись слезы. Тамара крепко сжала руки брата.
- Ты не думай, Каро-джан! Я буду хорошо смотреть за мамой.
- По вагонам! - прозвучала громкая команда.
Бойцы и командиры бросились к вагонам, поднялись.
Провожающие отошли от состава. Только Клара Сархошева осталась стоять рядом с мужем перед открытой дверью его вагона. Когда поезд двинулся, Сархошев поднял жену, подсадил в свой вагон и сам вскочил за нею.
Стоя с Дементьевым у открытой двери вагона, Тигран приветственно поднял руку, прощаясь с семьей. Мать, держа ребенка на руках, достала из конвертика его голую по локоть ручонку и помахала ею.
Этот беленький локоток и крохотная ручонка навсегда запечатлелись в памяти Тиграна…
III
Сплетенная из тонких ивовых прутьев корзина с виноградом стояла на полу вагона, между досками, соединявшими противоположные ряды нар. В первые минуты бойцам казалось, что они смогут съесть весь виноград. Но оказалось - больше двух-трех кистей никто не смог одолеть.
Сидя на ближайшей к дверям доске, Арсен Тоноян беседовал с Алдибеком Мусраиловым - невысоким молодым бойцом-узбеком. Показывая на хлопковые кусты, покрытые светлофиолетовыми цветами, Арсен допытывался, так ли пышно растет хлопчатник в Узбекистане.
- Э-э, это что! - отмахивался узбек. - Ты приходи, посмотри наш. Вот до сих пор!
И он показывал рукой - вот, мол, какой высокий хлопок в Фергане!
Мусраилов щурил глаза, словно желая мысленно представить себе Ферганскую долину.
- Ну и сладкий же, исты його невозможно! - говорил Микола Бурденко, поворачивая в руке кисть винограда. - А я-то думал, усю корзинку зъим…
- Тихо-тихо - можно, - выразил свое мнение Эюб Гамидов; сидя на нарах второго яруса, он разматывал и снова наматывал на ноги свои портянки.
- Узбекистан богатый, очень богатый! - продолжал рассказывать Мусраилов. - Дыни у нас лопаются на полях - такие сладкие. А зимой скушай кусок сушеной дыни - мед. Да что мед, еще слаще! Можно чай с нею пить, вместо сахара.
- А ты сколько мог бы съесть винограду? Вот если б такие кисти дали тебе? - обратился к Гамидову Бурденко.
- Кто, я? Много. Сколько хочешь. Если спать не буду - все кушать буду, я привык. Сразу много нельзя. Нужно мало-мало привыкать.
Бурденко выбрал себе новую кисть, еще крупнее и свежее, поднял ее выше головы, поворачивая под лучами солнца, заливающими вагон через открытую дверь.
- Хорошая штука быть садоводом! Хочешь, дам и тебе, Гамидов? Да ты бы сошел. Сойдите и вы, ребята. Разве можно так быстро сдаваться?! Це ж виноград, не водка, бояться нечего.
Но никто не тронулся с места. Всю ночь напролет бойцы грузили вагоны, не спали. Теперь, усталые и невыспавшиеся, они разлеглись на нарах, разувшись и вытянув натруженные ноги. Кто знает, о чем они думали, кого вспоминали, прислушиваясь к монотонному перестуку вагонных колес.
Лежа ничком на нарах и упираясь подбородком в кулаки, Аргам через открытую дверь смотрел на поля. Но ничто из виденного не запечатлевалось в его душе.
Поезд мчался вперед, но мысль Аргама опережала стремительный ход поезда. Он представлял себя в разведке: вот он входит в фашистский штаб, похищает важные документы, берет в плен генерала…
Аргам искренне верил в свою судьбу, в свое счастье. Тяжелой, невыносимо тяжелой казалась ему лишь мысль о смерти. Но нет, его не убьют! Он должен остаться в живых, чтобы писать книги, завоевать славу, жениться на Седе!
Лежа на спине, Гамидов мягко напевал:
Ашугом стать в садах Гянджи…
Срывать гранат в садах Гянджи,
Красотку б из Тифлиса взять -
И с ней гулять в садах Гянджи!..
- Ты о чем это поешь? - заинтересовался Бурденко.
- О красивой девушке.
- О красивой девушке? А ну, спой-ка снова.
Тем временем Тоноян и Мусраилов продолжали свою беседу. Когда в Узбекистане вносят минеральные удобрения в землю - осенью, во время вспашки, или весною? Перепахивают ли весною землю под хлопок? Сколько раз проводят прополку? Сколько раз опрыскивают хлопчатник? Принят ли у них способ опрыскивания с самолета?..
На многие вопросы Мусраилов так и не Мог дать ответ, оправдываясь тем, что уже два года находится в армии. Может быть, сейчас делается много такого, о чем он и представления не имеет. Но что у них в Узбекистане хлопок растет много пышнее, чем вот на этом поле, - это уж факт, в этом уж будьте уверены!..
- Да бросьте, ребята! - вмешался Бурденко. - Вы бы лучше сказали - куда мы едем? Нашли о чем говорить, и без вас будет кому заняться агрономией! А теперь давай покурим махорочки, Тоноян, чтобы лучше разобраться во всех этих сложных вопросах.
И Бурденко потер руки.
Ну, давай, давай свою махорку мне, раз сам не куришь! Что скажешь, Мусраилов? Пусть отдаст нам, не так ли?
- Дело хозяйское… - уклонился от ответа Мусраилов.
- Вы махорку получили, курите свою долю! - отрезал Арсен.
- Но ты же, братец мой, некурящий! - настаивал Бурденко.
- А может, буду курящий, твое какое дело! - заупрямился Арсен.
- Вот уж не советую, право слово, не советую! Чистый вред организму. Ну, понимаешь, как болезнь какая для твоего хлопка… Послушай совета: раздай эту вредную травку, Тоноян. Ты же умнее всех нас. Зачем тебе отравлять свой организм?! Как ты думаешь, Мусраилов, правильно я говорю?
- Дело хозяйское! - повторил Мусраилов.
Но Арсен оставался непоколебим. Ведь махорку-то роздали только сегодня, у каждого был еще запас курева. Зачем же просили у него?
Бурденко подмигнул товарищам, что означало: "Поглядите-ка, как я подшучу над ним".
- Говорят, что ты, Тоноян, в своем колхозе передовым колхозником был. Да что-то не верится мне. Хочешь - обижайся, хочешь - нет, а должен я правду тебе в лицо сказать: душой ты единоличник, а не колхозник.
- Такие слова не говори, нельзя, - со сдержанным гневом остановил его Тоноян, с трудом подбирая русские слова. - Нельзя!
- Но ведь так получается, братец ты мой! - продолжал свое Бурденко. - Ну как же иначе здесь скажешь?! Психология у тебя - частного собственника. Прямо единоличник, да и только.
Тоноян не мог сдержаться. Вскочив с места, он шагнул к Бурденко.
- Кто единоличник?! Ты понимаешь, что говоришь?! Ну, кто собственник, кто скупой, кто?
Бурденко, озорно блеснув глазами, упрямо повторил:
- Скупой собственник - это ты!
- Я?! - заорал Тоноян так громко, что Мусраилов поспешил подойти к нему, Гамидов соскочил с нар, Аргам очнулся от своих грез; проснулись и другие бойцы.
- Ну да, ты! Именно ты!
- Значит, скупой, значит, единоличник… - с горечью повторил Тоноян и быстро пошел к своему вещевому мешку. - Стыдно тебе, товарищ Микола Бурденко, что ты так нехорошо говоришь.
Он притащил вещевой мешок, развязал его и разложил на досках жареных кур, пышную гата, сваренного целиком ягненка, лаваш, сыр, пучки красных редисок.
- Кто не придет все это кушать, пусть ему будет стыдно! Говоришь, я скупой собственник, да, товарищ Бурденко?! Ты понимаешь, какие слова говоришь, а?
- Что тут случилось? - удивился Микаберидзе, спуская ноги с нар.
- Ничего, кушать будем, - объяснил Арсен. - Ребята, буди всех, пусть идут!
- А что за спор был здесь, кто кричал?
- Ничего особенного. Мало-мало говорили про махорку, - объяснил Гамидов.
Гостеприимно разложенные закуски раздражали аппетит, но Бурденко хотелось продолжать шутку.
- Не хочу твоих вкусных вещей! Если ты такой щедрый, отдай мне горькую махорку.
- Потом он даст, когда у тебя не будет, - сказал Гамидов. - А теперь давайте мало-мало кушать будем, а то испортится все.
- Пожалуйста, пожалуйста! - пригласил, успокоившись, Тоноян и повернулся к Бурденко: - Иди хлеб кушать! Не бойся, махорку курить не буду и бросать не буду. Иди сюда.
- Вот теперь принципиально согласен! - с улыбкой заявил Бурденко, подсаживаясь ближе.
Не тронулся с места лишь Аргам Вардуни. Он ни словом не откликнулся на спор Тонояна и Бурденко. Ему казалось святотатством, что едущие на фронт люди спорят- и по поводу чего? Махорки…
- Знаешь, как у нас пастухи ягненка жарят? - спросил Мусраилов. - Так получается - ох! - все пальцы оближешь…
И он начал объяснять, как узбекские пастухи жарят ягнят целиком, не разрубая тушку на куски.
- Ничего, и так неплохо, - заявил Бурденко. - Не застревает в горле, гладко проходит куда надо!
Повернувшись лицом к Арсену, он весело пошутил:
- Помирились мы, Тоноян! Ты, видно, и колючий и мягкий, как шелк, - когда как придется.
- А ты что думал, товарищ Бурденко? Ведь я в армию не ругаться с товарищами пришел…
Таков был Арсен Тоноян. На селе многие считали его спорщиком. Когда он в чем-нибудь был убежден, а с ним не соглашались, он не щадил никого, каким бы авторитетом ни пользовался его противник на селе или в районе. Особенно спорил он с теми агрономами, которые не прислушивались к его мнению. Он был выдающимся хлопководом, со дня основания колхоза работал отлично и считал себя вправе подтягивать других. Почему у тракториста вспашка с огрехами? Почему агротехник не соглашается поливать хлопок? Разве по цвету листьев он не видит, что пора поливать? Ему всегда хватало поводов для споров и препирательств. На селе уже привыкли к этому и не обижались. Его прозвали - "колхозник Арсен", потому что при встрече с официальными лицами или выступая на собраниях, он неизменно начинал так: "Я, как колхозник, предлагаю в текущем году обработать залежные земли; я, как колхозник, предлагаю, чтобы наш колхоз заключил договор соревнования с одним из колхозов Узбекистана; я, как колхозник…" Иной раз молодежь поднимала его на смех. Но он упорствовал в своей привычке, словно хотел, чтобы люди раз навсегда выкинули из памяти прошлое "измученного батрака", как называл себя до 1929 года сам Тоноян.