Не совсем мирно прошел и последний трудовой день Арсена. Не разобравшись в порядке полива, другая бригада отвела воду от его участков. Тоноян вспылил, стал браниться. На шум пришел председатель колхоза. Вода уже текла на участок бригады Арсена.
"Ну, из-за чего крик поднял?" - справился председатель.
Еще не остывши от гнева, Арсен не отвечал, внимательно рассматривая мутную воду в канаве. Скворцы играли с бегущей к грядкам хлопчатника струей: они подлетали к пенистому загривку волны, пытались клюнуть пузырьки, но волна спадала, и скворцы отлетали, выжидая приближения следующей. Когда из вскопанной земли вылезали червяки, Арсен заступом отбрасывал их в сторону скворцов. Те сперва отлетали подальше, потом, осмелев, с пугливой радостью хватали червей.
"Подойди-ка, поговорить надо с тобой", - позвал Арсена председатель. Бригадир молча подошел, присел на бугорке. Председатель сел рядом с ним. "Сейчас говорил по телефону с секретарем райкома. Делегацию посылаем в Узбекистан. Поедет семь человек. Тебя назначим руководителем делегации". - "А кто войдет в состав делегации?" - оживился Арсен.
И тут опять начались споры.
В этот день и пришла весть о начавшейся войне.
Как старый красноармеец, Арсен тотчас же собрался ехать на фронт. Он не чувствовал подавленности, только болела душа, когда видел притихших детей. До рассвета проговорил он с женой, не сомкнув глаз ни на минуту. "Ты только за детьми хорошенько смотри, Манушак, а уж приеду я - за все твои мучения сторицей тебе отплачу!" Жена обняла Арсена, как никогда еще не обнимала со дня замужества. "Арсен-джан… мой светлый день, мое солнышко!"
Спали дети. Благоухали в садике розы и длинные, словно языки, темнозеленые листья майорана…
Перед глазами Арсена вставали залитые слезами лица детей, печальные глаза Манушак. А этому Бурденко все кажется, что он, Тоноян, только и думает, как бы поспорить!
Араратская равнина уже осталась позади. По обеим сторонам железнодорожного полотна высились оголенные скалы. Лишь кое-где торчали между камнями желтые стебли опаленной травы. За скалами тянулось пустынное поле, такое же голое и неприветливое.
- Ну, это уж, братцы, далеко не рай! - покачал головой Бурденко. - Как же ты позволил, товарищ Тоноян, чтоб эти поля остались необработанными?! Ну на что это похоже?
- Воды нет! - серьезно объяснил Арсен. - Воду приведут, увидишь тогда, какой виноград будет на этих камнях.
- А откуда здесь быть воде?
- Вон с той горы приведут. Если б не война, через один-два года воду уже привели бы на поля.
- Значит, помешала война?
- А что ты думал?
- Очень многому помешала эта война! - подхватил Ираклий Микаберидзе. - И эти поля должны ждать воды, пока кончится война. И девушки должны ждать, когда любимые вернутся домой. И матери со страхом и слезами должны ждать своих детей…
- Ясное дело! - кивнул Бурденко. - Из нас, может, многие не вернутся, но все равно гитлеровцам не устоять! Ясное дело. Но что бы там ни было, я хочу, чтоб Тоноян увидел, как расцветут эти спаленные солнцем поля, хоть он и не дал мне своей махорки.
- Вот это хорошее слово, давай руку! - воскликнул Мусраилов, протягивая руку Бурденко.
Поезд остановился на какой-то станции.
Один из бойцов предупредил:
- Ребята, сюда идут комиссар и старший политрук!
Бойцы смахнули сор с досок, туже затянули пояса, поправили пилотки. Лежавшие на нарах спрыгнули вниз, курцы потушили свои "козьи ножки".
Бурденко закрутил воображаемые усики. Аргам стал поспешно наматывать ослабевшие обмотки.
Он еще не справился со своей задачей, когда комиссар полка Шалва Микаберидзе и старший инструктор политотдела дивизии Аршакян поднялись в вагон.
Отрапортовав комиссару, Ираклий повторил его команду:
- Вольно!
- Садитесь, садитесь, - распорядился Аршакян. - Ну, как идут дела?
Тигран смотрел на Гамидова, как бы не замечая Аргама, хотя тот старался перехватить взгляд зятя. Военная жизнь, разница в званиях и положении как будто отдалили их друг от друга.
- Как ваша фамилия, товарищ боец? - обратился к Гамидову Тигран.
- Гамидов, Эюб Мусаевич.
- Откуда вы?
- Недалеко от Кировабада наше село, на берегу озера Геок-гела.
- Живописные там места!
- Точно так, товарищ старший политрук, красивей Гянджи города нет! - рявкнул Гамидов так громко, что все засмеялись.
- А как ты думаешь, разобьем мы гитлеровцев? Ведь если не разобьем, они и до Геок-гела доберутся!
- Разобьем! Почему нет? Тихо-тихо разобьем…
Кругом опять засмеялись.
- А почему "тихо-тихо"? - удивился комиссар.
- Это слово такое, привык. А если ударим, конечно, крепко ударим!
Политработники сели на нары.
- Читали сегодняшнюю сводку? - справился Аршакян.
Ираклий объяснил, что сводку еще не приносили.
Старший политрук протянул ему листок:
- Читайте громко, послушаем все вместе.
Ираклий начал читать. Все напряженно слушали его.
Бои шли на подступах к Киеву, под Ленинградом, на Полтавском направлении, у Одессы…
Далекие еще события как бы придвинулись, атмосфера в вагоне изменилась. Почему они задерживаются, почему так долго стоит на станциях поезд?
А Ираклий продолжал читать с резким грузинским акцентом, подчеркивая каждое слово:
- "Бежавшая из города Чернигова группа советских граждан сообщила о диком терроре и зверствах фашистских захватчиков…"
- Как, как говоришь, бежавшие из Чернигова?! - вдруг прервал Ираклия Бурденко, наклонившись вперед. - Пожалуйста, прочти еще раз.
Ираклий снова прочел первые строчки и продолжал:
- "…Пьяные фашистские солдаты врываются в дома, убивают женщин, стариков и детей. Рабочий Н. Д. Костко сообщил: "Через час после вступления в город фашистские солдаты уже взламывали двери запертых домов и тащили все, что попадалось под руку. В первый же день фашисты под угрозой оружия согнали 95 жителей на городскую площадь и приказали им приветствовать по радио приход немцев. Жители отказались выполнить этот гнусный приказ, и тогда фашисты тут же на площади расстреляли их из пулеметов…" "Я видел эту картину из окна моей комнаты", - подтверждает другой беженец - учитель Г. С. Самошников. Вагоновожатый С. О. Юхимчук сообщил нашему командованию: "Фашистские солдаты на моих глазах убили моего отца и мою мать. Отец мой Осип Захарович Юхимчук отказался снять с ног и отдать немцам свои сапоги. Вытащив отца во двор, фашисты убили его и стащили сапоги с его ног. Меня с матерью они заперли в комнате. Мы колотили в дверь, кричали, пытались высадить ее, чтобы выйти. Фашисты дали залп из автоматов. Пробив дверь, пули попали в голову матери, и она умерла на месте…". Те же советские граждане сообщили, как фашистские солдаты с побоями вытащили из домов шестнадцать женщин и девушек, увезли за город, изнасиловали и потом перестреляли их. Когда, считая всех мертвыми, фашисты удалились, из-под трупов выползла студентка педагогического техникума девятнадцати летняя Мария Николаевна Коблучко и, добравшись до дома, рассказала об этом невиданном злодеянии…".
При этих словах Бурденко сорвался с места и громко, изменившимся голосом выкрикнул:
- Товарищи, да что ж это такое?! Неужели там так и написано, а?
Ираклий опустил листок.
- А в чем дело? - спросил Аршакян.
- Товарищ старший политрук, товарищ комиссар… Да ведь дивчина эта - соседка наша, Мария-то Коблучко! С младшим моим братом гуляла. Я же сам из города Чернигова!
У присутствующих по спине пробежал холодок. Все молча глядели на этого могучего солдата с железными ручищами. Лицо у Бурденко побелело, судорога свела щеки. Он мял в руках сорванную с головы пилотку.
Аршакян, положил руку на плечо Миколе.
- Не падай духом, друг. Высоко держи голову!
- Я не падаю духом, товарищ старший политрук, - тихо возразил Бурденко. - Гитлеровцы получат от меня все, что им полагается…
- Вот это правильно! Так, товарищ Гамидов?
- Правильно! - откликнулся Гамидов.
- Вот и Тоноян не простит им Марии Коблучко, не так ли?
Взволнованный до глубины души Арсен лишь кивком головы подтвердил слова старшего политрука.
Комиссар Микаберидзе приказал парторгу роты:
- А вы, товарищ парторг, вместе с политруком прочтете это сообщение всем бойцам.
После ухода политработников в вагоне воцарилось молчание. Аргам достал из вещевого мешка клеенчатую общую тетрадь - дневник, чтобы описать случившееся в этот день и рассказать о Бурденко.
Микола стоял перед дверью вагона. Его холодный, казавшийся безразличным взгляд скользил по горизонту, ни на чем не останавливаясь. Но через несколько минут он повернулся к Тонояну с отуманенным лицом:
- А полям-то придется подождать, пока вернутся люди и приведут им воду… Эх, скорей бы это случилось! Как медленно идет поезд! Не железнодорожники, а сапожники… А он все ползет вперед…
"Он" - это были фашистские войска. С первых же дней войны называть вражескую армию в третьем лице вошло в привычку, и никогда еще тысячи и сотни тысяч людей не произносили с такой ненавистью это короткое слово…
Паровоз с пыхтением неустанно тащил вагоны вперед.
IV
Транспортная рота и санитарная часть полка разместились в одном и том же вагоне, с двухъярусными нарами и параллельно проложенными внизу досками для сидения. Верхние нары были предоставлены девушкам, внизу расположились мужчины.
На досках лежала разнообразная снедь. Виднелись даже бутылки коньяка и вина. Вокруг сидели командир транспортной роты Сархошев, его жена Клара, начпрод полка Меликян, которого специально пригласили из соседнего вагона, Анник Зулалян и боец транспортной роты Бено Шароян.
При первой же встрече Анник узнала Шарояна, так же как он узнал ее. Но Анник ничего не сказала об этом Каро. Ведь то, что случилось тогда, было перед войной. Нависшая над родиной опасность так все перевернула, что не стоило вспоминать старое. Шароян суетился вокруг Анник, приносил ей холодную воду в своей фляжке, бегал с ее котелком на кухню за обедом; накануне, достав откуда-то душистого сена, разостлал на нарах, чтобы Анник мягче было спать. Вначале его услужливость была неприятна Анник, но Шароян делал все с такой искренней готовностью, что она отказалась от своего предубеждения. Зачем обижать парня, идущего на войну?
Эта снисходительность утвердилась у нее особенно после чистосердечного признания Шарояна.
- Каждый раз, как увижу тебя, сестрица, со стыда готов провалиться сквозь землю… Болваном был, настоящим болваном, - не раз признавался он Анник. - Братом постараюсь быть тебе, чтобы искупить вину. Уж прости меня…
Сархошев угостил каждого бойца стаканчиком вина. Выпив поднесенный стакан, бойцы отходили. Лишь Шарояна командир удержал рядом с собой, да заставил спуститься с нар и присоединиться к ним Анник.
Несмотря на уговоры Сархошева и его жены, Анник не выпила ни капли вина и лишь отщипывала маленькими кусочками хлеб, чтобы отделаться от угощения. Шароян, наоборот, держался уверенно и развязно, осмелев от приветливого обращения Сархошева. Хлопая его по плечу, Сархошев говорил жене и Меликяну:
- Молодец он у меня! С ним и в аду не пропадешь. Фашистов живьем глотать будет!
Меликян разглядывал Бено, сам не умея еще определить - нравится ему парень или нет.
- Ты где работал до призыва? - спросил он Бено.
- В цирке на саксофоне играл.
- Попросту говоря - зурнач?
- Ну, хотя бы "и зурнач! - отозвался Сархошев. - Не мешает и это. А вы, Зулалян, выпили бы хоть маленький стаканчик. Девушка вы красивая, слов нет, но раз стали солдатом, нужно привыкать и к выпивке!
- Не могу. Честное слово, я не пью, - отказалась Анник.
- И очень хорошо делаешь, что не пьешь, совсем это не нужно! - одобрил Меликян, с отеческой лаской глядя на молоденькую, красневшую девушку. - Я и твоего отца знаю: с таким поговоришь, и сам словно лучше становишься. Молодец, дочка, не пей!
Клара Сархошева была довольна. Вот вернется она в город, расскажет всем, как до самого Тбилиси ехала с мужем и его ротой в одном вагоне! Она даже старалась выглядеть более веселой, чем была на самом деле, чтобы никто не подумал, что она принадлежит к числу тех женщин, которые вздохами и слезами провожают в дорогу своих мужей. Вот хотя бы жена Аршакяна - ведь еле сдерживалась, чтоб не расплакаться!
Кларе приятны были направленные на нее взгляды бойцов. Она гляделась в зеркальце, подкрашивала губы темнокрасной помадой, заправляла локончики за уши. На Анник она смотрела с явной жалостью. И зачем такой хорошенькой, нежной девушке идти на фронт? Дурнушки идут на это, чтобы пробить себе дорогу, занять место в обществе. Ну, а этой девочке к чему было поступать в армию?
И, не удержавшись, Сархошева проговорила:
- Я жалею вас, Анник. Разве ваше дело война?! Да захоти вы - наркомов бы с ума сводили!
Анник оскорбленно взглянула на нее.
- Мы, как видно, разные люди, - сдержанно ответила она, - и друг друга не поймем.
- Да что тут непонятного, скажите, пожалуйста?
Бойцы равнодушно слушали беседу двух женщин, не глядя в сторону закусывающих. Анник казалось, что своим поведением она изменила им. Ей не терпелось поскорее отойти от стола, присесть рядом с бойцами. Пусть не думают, что она собирается использовать благожелательное отношение командира, быть на каком-то особом счету. Она собиралась уже встать, как вдруг в вагон поднялись комиссар полка Микаберидзе и старший политрук Аршакян.
Меликян и Сархошев стремительно вскочили с мест, вытянулись перед начальством.
- Сидите, - махнул рукой Микаберидзе. - Вы же обедаете.
Клара с любопытством смотрела на эту сцену и в особенности на мужа: Партев всегда казался ей независимым человеком, а теперь - поглядите-ка! - вытянулся перед Аршакяном. Скажите пожалуйста, какой большой человек! И его жену Клара видела - обыкновенная женщина, ничего особенного.
- Товарищ комиссар, прошу вас присесть, пообедать с нами, - предложил Сархошев.
- Правильнее было бы сказать, что вы пьете, а не обедаете, - хмуро проговорил Аршакян.
- Решили весело ехать на войну! - заявил Сархошев. - Я всегда был таким, таким и останусь: не теряюсь ни при каких обстоятельствах!
- Веселый у вас характер, - иронически заметил Шалва Микаберидзе.
- Да. Если военный встречает опасность со страхом- это нехорошо.
Тигран взглянул на Клару, давно ждавшую, чтоб на нее обратили внимание. Она кокетливо улыбнулась, протянула руку:
- Позвольте познакомиться, товарищ Тигран. Я почти знакома с вами, но так, заочно. А сегодня познакомилась с вашей женой и матерью. Очень рада! Прелестная у вас жена, прелестная!
Тигран слегка коснулся протянутой ему руки. Это Кларе показалось странным: мужчина должен крепко пожимать протянутую ему руку, чтоб доказать свою мужественность. И такой изнеженный интеллигент собирается воевать с фашистами?!
- Очень рада, очень! - повторила она. - Теперь мы постоянно будем встречаться с вашей женой и вместе станем поджидать писем от вас и от Партева.
- А где ваш политрук? - спросил Микаберидзе.
Выяснилось, что политрук пошел в соседний вагон.
Комиссар приказал вызвать его.
- A-а, Зулалян, и вы здесь? - заметив Анник, спросил Тигран.
Анник подошла к нему.
- Ну, как вам нравится университет жизни? - спросил Аршакян свою бывшую студентку.
- Очень нравится, товарищ старший политрук!
Снаружи донесся голос бойца, остановившегося перед дверями вагона:
- Разрешите обратиться, товарищ комиссар. Командир полка просит к себе вас и товарища старшего политрука!
Голос бойца заставил Анник вздрогнуть.
Перед вагоном, выпрямившись и откинув голову, стоял Каро. Его глаза остро поблескивали из-под косых монгольских бровей.
Каро увидел Анник и стоявшего рядом с нею Бено Шарояна. В первую минуту взгляд его выразил только изумление, но потом в нем мелькнуло что-то странное.
Шароян и сам, повидимому, почувствовал что-то неладное и поспешил отойти вглубь вагона.
Анник заметила, какое впечатление на Каро произвело появление Шарояна, и сердце у нее сжалось. Видно было, что Каро рассердился на нее, что он недоволен соседством Бено. Эти парни всегда чересчур недоверчивы и щепетильны…
Комиссар и старший политрук стали беседовать с бойцами и санитарами. Анник слышала все, что говорилось вокруг, даже машинально улыбнулась раз или два, потому что все кругом улыбались. Но мысли ее были далеко.
Комиссар передал пришедшему из соседнего вагона политруку сводку Информбюро за последние два дня, приказал прочесть ее бойцам и пошел к дверям вагона вместе со старшим политруком.
Аршакян приказал Сархошеву и Меликяну спуститься с собой. После ухода начальства бойцы начали перебрасываться шутками.
- Зададут теперь комиссары перцу нашим лейтенантам! - сказал кто-то.
Клара обернулась, чтобы увидеть, кто сказал эти слова. Она поняла, что сказанное относилось и к ее мужу, догадалась, что, вероятно, начальство осталось недовольно Партевом. Но к чему они придрались, что он сделал дурного? Нет, тут явно зависть, неприятно им стало, что жена едет с Партевом, а сами они не догадались взять с собою жен хотя бы на часть пути!
…Спустившись на перрон, комиссар и старший политрук некоторое время шли молча. За ними также молча шагали Минас Меликян и Партев Сархошев.
Но вот комиссар и старший политрук повернулись к лейтенантам, которые чувствовали, что их ожидает нагоняй.
- Нехорошо вы поступаете, товарищи командиры! - произнес Микаберидзе и после значительной паузы повторил: - Нехорошо поступаете, некрасиво.
Сархошев притворился смущенным.
- Разрешите сказать. Жена приехала проводить, хотел порадовать ее немного. Кто знает, может и не придется больше увидеться… ведь на фронт едем!
Аршакян внимательно разглядывал этого приземистого человека с приплюснутым носом и вдавленным лбом, маленькие глазки которого, казалось, выражали совсем не то, что говорил его язык. Но вместо того, чтобы сделать ему выговор, Тигран обратился к Меликяну:
- Вот от вас я этого не ожидал, совершенно не ожидал.
Меликяну, который был лет на двадцать старше Тиграна, приходилось выполнять приказы его отца, когда самому Тиграну было не больше пяти-шести лет. Сейчас он вытянулся перед сыном старого товарища и своим добрым голосом виновато произнес:
- Прошу прощения, товарищ старший политрук, больше этого не будет.
Старший политрук повернулся к Сархошеву.
- Кто вам разрешил взять жену в воинский вагон?
В первую минуту Сархошев не нашелся, что ответить. Он почему-то не ждал подобного вопроса от Аршакяна.
- Я вас спрашиваю - кто вам это разрешил?! - повышая голос, повторил Аршакян. Он впервые так строго говорил с подчиненным.