Содержание:
ДОРОХОВ 1
КУРМАНОВ И ЕРМОЛАЕВ 4
ЛЕКОМЦЕВ 6
ВМЕСТО ЭПИЛОГА 11
ПОЛЁТ ПРОДОЛЖАЕТСЯ
ДОРОХОВ
Один только месяц не был Степан Гаврилович Дорохов в Майковке - в родном авиационном городке, а не чает, как вернуться туда. Но как же он будет жить в далекой дали от полка всю свою оставшуюся жизнь?..
Поезд мчался быстро, а Дорохову и эта скорость - не скорость. Впрочем, летчикам трудно тут угодить, им всегда не хватает скорости; какая она ни будь - все мала.
По старой привычке Дорохов нетерпеливо прильнул к окну и долго-предолго стоял, ожидая, пока проскочат мимо знакомые поселки с высокими кронами тополей, медленно проплывут башни совхозного элеватора, осядут и сгладятся заросшие кустарником холмы и, наконец, оборвется, хотя и ненадолго, стена густого ельника у самой дороги. И только тогда распахнется степная ширь полей и лугов, откроются щемяще-неоглядные небесные просторы и засеребрится вдали отполированная самолетами до блеска взлетная полоса. Ровная, устремленная к самому горизонту, она будто упирается в небо.
Из отпуска, со всяких сборов и совещаний Дорохов возвращался в Майковку только поездом. Он любил посмотреть из окна на местные предметы, служившие в полетах ориентирами, где-то в синем расколе туч, как в опрокинутом колодце, поймать взглядом тонкую бело-розовую паутинку - след пролетевшего самолета. В солнечные дни этими паутинками, размытыми ветром в полосы, узорно разрисована вся небесная ткань, они тянутся от горизонта до горизонта насколько хватает глаз. Близость родного аэродрома вызывала у Дорохова неповторимое волнение. Оно приходило незаметно, сперва ему становилось легко и свободно дышать, хотелось думать о чем-то радостном, мечтать, затем наступало какое-то неясное томление, и вдруг душу властно захватывал мучительно-сладкий непокой, от которого - Дорохов хорошо это знал! - одно только избавление; сам полет.
Теперь чувства эти были у него приглушены, как прихваченные первым морозцем звонкие ручьи. Спешить ему было некуда: свое он уже отлетал.
Но Дорохов спешил. Он не забыл, да и едва ли когда забудет дни, которые в полку называют летными. Не забыл разрисованное самолетами небо, не забыл клекот турбин - то протяжный, то густой и короткий, как вздох, а то и такой, когда часами стоит в воздухе сплошной зудящий звон. Какой летчик не любит поющее небо!
Разве забудешь, как до зари вставал, шагал к самолетам и особенно остро ощущал в эти утренние часы биение жизни полка, его пульс. На аэродроме люди преображались, и он командирским чутьем угадывал, кто на что способен нынче в небе. Полеты - это часы пик в жизни эскадрилий и всего полка.
Сегодня - летный день, но Дорохов почему-то не заметил из окна ни малейшего признака полетов. Сперва он только насторожился, а подъезжая к станции, уже встревожился. Выйдя из вагона, Дорохов задержался на низком деревянном перрончике, выждал, пока погас стук уходящего поезда, и напряг слух. Ищущий взгляд его с беспокойной торопливостью скользил по тонким, истлевшим облакам, по широким дымчато-голубым небесным разводам, и всюду было пусто и безмолвно, как в реке подо льдом. В воздухе стояла скребущая душу тишина. Ему казалось, она накатывалась на него частыми вязками волнами, оглушала его, еще более взвинчивая тревогу.
Дорохов тяжело вздохнул и пошел в городок нервной, порывистой походкой, какой никогда раньше не ходил. Миновав узкую камышовую заросль в низине у железнодорожного полотна, он посмотрел вдаль. На краю летного поля, разрезая вытянутыми килями горизонт, понуро стояли реактивные самолеты. Над ними висело выцветшее, как старое полотно, небо и беспорядочно сновали какие-то птицы.
Дорохов не мог спокойно глядеть на заряженные сверхзвуковой скоростью и прикованные к стоянкам (на нулях!) крылатые машины. Какие они неуклюжие на земле! Неужели это они яростно взлетали и пропадали из виду в мгновение ока?! Неужели вот этот самолет, "ноль-первый", в самом деле окрещен белой молнией?! Неужели это он творил в небе чудо: словно из ничего возникал за чертой аэродрома в синей дымке и, легкий, изящный, проносился над летным полем со свистящим шелестом узких крыльев. Оставляя позади себя громоподобные звуки и заходя на летное поле уже с другой стороны, самолет вдруг взвивался свечой вверх, молниеносно вонзался в бездонную глубь стратосферы, искрясь и мерцая там, как звездочка.
"Кто же тот кудесник в кабине?" - восхищенно спрашивали гости с соседнего аэродрома. "Майор Курманов", - спокойно отвечал Дорохов, давая гостям понять, что в полку не один только Курманов способен на такой ювелирный пилотаж.
Было ли все это?
Торопясь, Дорохов миновал проходную и свернул на тропу к обвитым зеленью коттеджам. В широком прогале улицы показалось длинное одноэтажное здание - штаб полка. Перед окнами, за дорогой на аэродром, начиналась спортивная площадка, прикрытая со всех сторон густым низким кустарником. На ней Дорохов увидел суетящихся людей, узнал выделявшуюся ростом фигуру Курманова. В иное время он бы только улыбнулся: "Пусть закаляется", а сейчас осуждал: "И он мячик пинает".
Немое, беззвучное небо, беспечно дремавшие на стоянках самолеты и летчики, которым в летный день в кабинах сидеть, а не гонять мяч, окончательно расстроили Дорохова. Войдя в свой, теперь уже опустевший коттедж, он почувствовал, как что-то дрогнуло у него в груди. Нахмурив густые, кустистые брови, Дорохов шагнул к телефону и стал вызывать подполковника Ермолаева. Этому человеку он мог звонить в любых случаях жизни, и даже теперь, когда передал полк майору Курманову, а Ермолаев оказался у него в замах.
- Петрович? Это Дорохов. Здравствуй!
Ермолаев, будто ждал звонка, ответил незамедлительно:
- Здравию желаю! С приездом, товарищ командир.
- Да какой тут приезд… - сухо проговорил Дорохов и торопливо спросил: - Слушай, а что молчит аэродром? Жду, жду - загудит, а там - гробовая тишина. Уезжать жутко, понял, да?!
- Подлетываем, товарищ командир, - сказал Ермолаев. Он хотел как-то успокоить Дорохова. А того, наоборот, взорвало.
- Ну и сказанул! И где слово такое выкопал?.. Куры только подлетывают. Понял, да?!
Сразу можно догадаться, что Дорохов раздражен. Иначе не спрашивал бы: "Понял, да?"
- Да я-то понял, товарищ командир, понял: крохи, а не полеты. Но воля Курманова.
- А ты что?
- Одной рукой узла не завяжешь.
Дорохову показалось, что Ермолаев попытался его упрекнуть: кого, мол, оставил за себя, с того и спрашивай. Но Ермолаев не об этом думал. Он искренне хотел, чтобы Дорохов позвонил Курманову, потому что самому вести с ним разговор бесполезно. И вообще, сладить ему с Курмановым не просто.
Дорохов и мысли не допускал, чтобы летчики сидели на земле по воле Курманова. Не такой он, чтобы упустить летный день. Для Курманова тишь да гладь - тоска зеленая. Это он лишь на вид тих, а душой лих. Тут что-то не то…
- Тебе ли говорить, Петрович, Курманова-то ты знаешь, - сказал Дорохов.
- Знали, товарищ командир. Знали! - Ермолаев уже заметно горячился. - Потакали ему много, вольности всякие ему с рук сходили. Сходили, что говорить, а теперь и вовсе никто ему не указ…
- Не понимаю тебя, Петрович. Что ты хочешь сказать?
- Что? Теперь Курманова не узнать. Не узнать, товарищ командир.
- Как не узнать?! - с недоумением воскликнул Дорохов.
- А так, к нему с плановой таблицей, очередные полеты мараковать надо, а он: "Подожди, Петрович. Не спеши с полетами". Вот вам и Курманов. А чего ждать? Чего ждать, спрашивается?!
- Это на него непохоже, что с ним? - обескураженно произнес Дорохов.
- Кто знает, догадываться только можно: Лекомцев ему погоду испортил. - Дорохов молчал, и Ермолаев изменившимся тоном добавил: - А ведь предупреждали Курманова…
Дорохову разговор не нравился, и он не хотел продолжать его. Волей-неволей получалось, будто он вынуждал Ермолаева жаловаться, чего тот, мягко говоря, не любил. Ермолаев самозабвенно отдавался службе, аккуратно исполнял указания свыше, и в полку среди командиров Дорохов не видел надежнее себе опоры. С ним ему хорошо работалось. И тем непонятнее он был Дорохову теперь. Ему явно чего-то не хватало: то ли откровенной прямоты, то ли уверенности в себе. Ну чего Ермолаеву остерегаться Курманова: авторитет, опыт - все при нем!
- Ладно, Петрович, позвоню Курманову, - снисходительно сказал Дорохов.
Майору Курманову Дорохов позвонил не сразу. Сбросил с себя китель, галстук, выпил из-под крана холодной воды и долго ходил из угла в угол, но телефонную трубку не брал, оправдывая это тем, что едва ли Курманов успел вернуться со спортивной площадки.
Кто-кто, а Курманов из всех летчиков останется в памяти Дорохова горящим костром. Торные дороги ему пресны, а жесткие рамки правил тесны, как небо в грозу. Тут все очевидно; заденет, бывало, Дорохов кого из летчиков - Курманов стеной встанет: "Вот мы пилоту твердим: это нельзя, то нельзя, а интересно, что говорили штабс-капитану Нестерову, когда он сотворил "мертвую петлю", что пророчили Арцеулову, который сам ввел машину в штопор и укротил его? А Чкалову… Да вот хотя бы комдиву нашему генералу Караваеву. Взял да и сел на грунт. А что теперь? А теперь все садимся. Выходит, что сегодня нельзя - завтра можно…"
Только Дорохов не мог понять: почему этот напористый, жадный до самых рискованных полетов Курманов ни за что ни про что упускает погожий день, на земле прозябает? Да это же хуже иного ЧП.
Дорохов уже отправил контейнеры с домашними вещами, отвез семью, чтобы ребята успели к занятиям в школе. Со дня на день собирался уехать и сам, теперь уже на постоянное местожительство. Однополчанам он признавался: "Летал - черт был не брат, а теперь мурашки по спине от одних только слов "постоянное местожительство".
Отъезд свой Дорохов под разными предлогами оттягивал. Не укладывалось в голове: ну как это он распрощается навсегда с родным полком, с Майковкой и вообще с авиацией, которой преданно служил о самой войны? Что поделаешь - психологический барьер, о котором никогда даже и не подозревал.
Ну а теперь с отъездом Дорохов и вовсе спешить не будет. Пусть он уже и отрезанный ломоть, но не успокоится, пока звенит в ушах тишина. И с Курмановым поговорит как полагается. Бес, что ли, его попутал… С этими беспокойными мыслями Дорохов и подошел наконец к телефону.
- Степан Гаврилович? Здравия желаю, - услышал он голос Курманова и не узнал его. Курманов будто спрашивал его: "Ну что вы хотите?"
Дорохов, словно кто придавил ему грудь, почувствовал какую-то тесноту, слова застряли в горле, и он обозлился на самого себя за нерешительность. Но вот он перевел дыхание, прокашлялся и чувства свои подавил, не выдал Курманову. Со сдержанной холодностью спросил:
- Завтра как, летаешь?
- Нет. А что?
Вот это "А что?" Курманова еще более задело Дорохова. Командует без году неделя и уже "А что?"! Понимай, значит, так: "Вам-то теперь что?" Так вот к чему клонил Ермолаев. Не впрок, видать, власть Курманову. "Ладно, - решил Дорохов, - крой вдоль, а мы рискнем поперек".
- Может, зайдешь вечерком? Уезжаю ведь… Отлетался.
Курманов не хотел даже показываться Деду, как он называл Дорохова за глаза. Но слова Дорохова, особенно "отлетался", вызвали у него какую-то жалость. Неужели Дед и в самом деле никогда больше не поднимется в небо? И у него, непонятно почему, вырвалось:
- Забот навалилось…
- Заходи, не увидимся ведь больше…
Дорохов чувствовал себя напряженно, он положил трубку, не дожидаясь ответа. Был уверен: Курманов должен прийти, но не был уверен, что, продолжая разговор, не сорвется и не скажет ему сию же минуту о непривычной для себя тишине. Нет, с Ермолаевым ему всегда было куда проще.
Курманов ругал себя, что не смог отказаться. Теперь, хочешь не хочешь, иди, исповедуйся Деду. И так уж надоело слышать: "При Дорохове полк гремел, а что стало…" Да и поймет ли его Дед? Но он все же пришел.
- Чего хмурый, Григорий Васильевич? Ну прямо туча тучей, - сказал Дорохов, здороваясь с ним.
- Нахмуришься, - протяжно ответил Курманов и сделал длинную паузу: ни о чем не хотел говорить. Но приветливый тон Дорохова, ждущее выражение его лица вызвали у Курманова доверчивое к нему расположение, и, поколебавшись, он продолжал разговор так, будто они его вели давно: - Знаете, чем все обернулось? Во всех смертных грехах обвинили капитана Лекомцева. Иные, толком не разобравшись, катят на него бочку. А у Лекомцева - звено, как он будет летчикам в глаза смотреть?
Дорохов о летном происшествии знал. Капитан Лекомцев катапультировался за день до его отъезда в госпиталь. Но его волновало другое: почему не летает полк? Готовясь вести разговор именно об этом, он сочувственно произнес:
- А чего горячку пороть - разберутся.
- Да уже разобрались, - с холодной упрямостью продолжал Курманов. - Лекомцеву ярлык повесили: "недоученность", Курманову (так он и сказал о себе - в третьем лице) - "неполное служебное соответствие". - Вздохнул и с горькой иронией добавил: - Все как полагается, просто и, я бы сказал, буднично, Курмаловская прямота Дорохову не в новинку. А тут, видать, и самолюбие основательно задето. Теперь его не сдержишь. Но не за этим же он его позвал, чтобы случай с Лекомцевым пережевывать.
- Вот видишь, не хотел я ворошить это злополучное ЧП, а ты сам напрашиваешься, - дружелюбно сказал Дорохов, уже согласный выслушать Курманова.
Грустная улыбка шевельнулась на губах Курманова. Ему самому надоело объясняться. Но сочувственный тон Дорохова смягчил душу: а вдруг Дед поймет его? Должен же кто-то его понять. Да если уж начал… А коли так, хоть и невеселая песня, а доводи до конца.
- О чем же тогда говорить, Степан Гаврилович? Ермолаев, например, одно заладил: "Чудак, зря ерепенишься, только огонь на себя вызываешь…" Да еще советует: "Козыряй!" Козырять-то козыряй, а если не с того конца узел развязывают - воды в рот набрать?!
Слова Курманова резали Дорохову слух. Ну зачем трогать Ермолаева? Не кто-нибудь, а именно он предупреждал Курманова: "Обожжешься ты на своем Лекомцеве, вот посмотришь". И ведь как в воду глядел.
- Ты не смолчишь, - недовольно сказал Дорохов, - но и на рожон лезть не дело. Командир за все отвечает. Понял, да?!
"Нет, Дед тоже не поймет меня", - подумал Курманов и стал медленно подниматься со стула. Дорохов насторожился: неужели хочет уйти? Такая мысль у Курманова была, но он передумал, пошел не к двери, а к окну, выходившему на территорию городка.
Домики летчиков погружались в сумерки, пропадали их очертания, то там, то здесь вспыхивал свет, и скоро уже виднелись одни огоньки, как на аэродроме во время ночных полетов. Глядя на них, Курманов вдруг как-то странно заговорил, словно со сцены:
- Человек так устроен, что всегда ждет доброго слова. У командира большая власть, будьте с ней осторожны. Упаси бог обидеть человека. Он может потерять в вас веру, а с ним идти в бой.
Дорохов включил свет. Круглое лицо его вдруг вытянулось, брови подскочили кверху, и он устремил на Курманова неподвижный, молчаливый взгляд. А Курманов обернулся к нему и, набрав силу в голосе, горячо спросил:
- Знаете, чьи эти слова? Ваши! Вы их мне говорили! Дорохов был изумлен. Раньше ему казалось, что Курманов многое пропускал мимо ушей, не принимал к сердцу его советы, все хотел независимость свою подчеркнуть. А он, выходит, все брал на заметку.
Да, Дорохов говорил ему эти слова. Лет-то Курманову сколько тогда было, если сейчас тридцать?.. Эти слова в свое время и он слышал от старших. Верные слова. Он всегда может повторить их.
- Ну и что?!
Дорохов все время боялся, что пружина, которая удерживала его от прямого и резкого разговора с Курмановым, преждевременно сорвется, тогда как обстоятельства требовали того, чтобы он набрался терпения и выслушал Курманова до конца.
Курманов пододвинулся ближе к Дорохову, лицо его побледнело, и он глуховато сказал:
- А вот послушайте… За два дня до происшествия я лично проверял технику пилотирования Лекомцева. И знаете, что в летной книжке написал? "Отлично"! Да ему и пять с плюсом можно поставить. Превосходный пилотаж-ник! И после этого - "недоученность"! - Курманов откинулся на спинку стула, налил в стакан воды, выпил и, стараясь говорить спокойно, продолжил: - Потом, известное дело, Лекомцева замучили проверками, зачетами, и летчик начинает сомневаться в том, в чем твердо был убежден. Судите сами: Лекомцев докладывает: "Рули не сработали", а ему в ответ: "Нервы у тебя не сработали, а не рули". Вот и весь сказ. А теперь скажите, поверит ли мне Лекомцев? - Курманов сделал паузу и медленно произнес: - Легче всего обвинить летчика. А ведь доказать надо, докопаться до истины. Кто-то же должен это сделать.
- Вот ты и найди истину, докажи свою правоту, - с неожиданной твердостью сказал Дорохов.
Курманов разочарованно махнул рукой:
- Пробовал…
- И что?
- Что? Корбут умеет свести концы. У него железная логика. Он мне сказал так: "Вы, Курманов, думаете, за Лекомцева боретесь? Нет, вы себя стараетесь выгородить, честь мундира защитить. Не обманывайте себя и других, в заблуждение не вводите". Вот так, товарищ командир.
Полковника Корбута Дорохов знал давно. Суровый, жесткий - ничего не скажешь. А каким же ему еще быть? Он требовал неукоснительного исполнения законов летной службы, установленных инструкциями порядка и правил, которые на то и писаны, чтобы их выполнять. Такая требовательность продиктована самой жизнью, и она во имя самих же летчиков. Конечно, таким, как Курманов, действия полковника Корбута не всегда нравятся, таким все в небе тесно, своевольничать любят.
И что с того, что Курманов не согласен с его мнением я окончательными выводами о полете Лекомцева? Отрицание - это еще не доказательство.
Судьба не раз сталкивала Дорохова с Корбутом. Случались и такие ситуации: вроде был и прав, а аргументы, чтобы доказать Корбуту свою правоту, слабы, фактов не хватало. И тогда выход оставался один: нервы в кулак - и паши небо, паши… В конце концов, полеты - главный командирский аргумент.
- Вот что, Курманов, в жизни случается всякое, кого черт рогами под бока не пырял! Но ты дело свое делай, а иллюзий не строй. И вообще, примечай будни, а праздники сами придут, Понял, да? - сказал Дорохов, и его глазам вдруг снова представилась безрадостная картина: пустынное небо, птичий базар возле дремавших самолетов и сам Курманов, азартно бегущий за футбольным мячом. И опять обострилось у Дорохова прежнее чувство гнетущего раздражения.
- Да нам что будни, что праздники - все одно. Только и радость - полеты, - сказал Курманов.
- Чему радуешься? Налет - кот наплакал! - сдержанно вспылил Дорохов, и ему вдруг стало легче. Как-то сама собой сработала и начала раскручиваться пружина. Не резко, почти плавно освободила его от напряжения, и он тихо, но настойчиво спросил: - Скажи откровенно, чего полк на земле держишь?
Курманов тяжело вздохнул и, не глядя на Дорохова, неожиданно с неуместным смешком проговорил:
- Варяга жду.