Секретарь партийной организации полка Мария Ивановна Рунт показала нам номер газеты "За Родину", которая выходила в оккупированном Севастополе. Газета, отпечатанная на тетрадных листках, пошла по рукам. Сводки Совинформбюро, сообщения о ходе наступления Красной Армии в Крыму, данные о потерях немецко-фашистских войск… Поразительно - подпольное издание в разбитом, залитом кровью городе.
- В Севастополе действовала коммунистическая подпольная организация, - рассказывала Рунт, - в рядах которой было более ста человек. Возглавлял её старшина-артиллерист Александр Ревякин. До последнего часа он участвовал в обороне Севастополя, в составе группы прикрытия отошёл на мыс Херсонес. Когда кончились боеприпасы, он пытался пробиться врукопашную и уйти в горы, но немцы схватили его.
Колонну военнопленных, состоящую в основном из раненых, конвоиры повели через руины. Ревякину удалось бежать. Он разыскал знакомую девушку, которая укрыла его в комнатушке, уцелевшей в разрушенном доме, раздобыла одежду. Немцы регистрировали оставшееся население, тех, кто уклонялся, расстреливали. Старшина явился в полицию, представился: учитель химии, в Красной Армии не служил из-за болезни, документы сгорели. Получил "вид на жительство"; Вскоре на стенах развалин стали появляться листовки. Немцы всполошились, вывесили объявление:
"Лицам, оказавшим содействие немецкому командованию в поимке проникших в город партизан, будет выдано вознаграждение - 50 тысяч марок".
А подпольная организация росла. Из лагеря военнопленных бежал работник Севастопольского горкома партии Николай Терещенко, он возглавил диверсионную группу.
Врачи и медицинские работники, оставшиеся в" городе, снабжали подпольщиков справками, которые позволяли им нигде не работать.
Почти каждую ночь севастопольцы нападали на немецких солдат и офицеров, несущих патрульную, службу. Даже днём гитлеровцы не решались ходить по городу в одиночку. Подпольщики поджигали и взрывали катера в бухтах, склады, автомашины. На железнодорожном вокзале взлетел на воздух эшелон с боеприпасами, с соседних путей были сброшены охваченные пламенем паровозы и вагоны.
Молодая подпольщица Женя Захарова, работавшая в типографии городской управы, получила задание: достать шрифт. Необходимо было также надёжное помещение для типографии. Ревякин предложил вырыть подземелье под полом его комнаты. Работали осторожно, землю выносили по ночам на соседний огород.
Первый номер газеты "За Родину" вышел в июне 1943 года.
Подпольщики собрали ценнейшие сведения о расположении вражеских воинских частей, его оборонительных сооружениях, складах, установили связь с партизанами, а через них - с командиром разведывательного отряда Черноморского флота "Сокол", у которого была рация.
Благодаря подпольщикам удары советской авиации по фашистским военным кораблям и транспортным судам, по воинским эшелонам, складам были эффективными. В дневнике Василия Ревякина есть такая запись:
"С наступлением вечера ждали своих. Прилетели точно, не опоздав ни на одну минуту. Фашисты, как побитые собаки, в панике разбежались по укрытиям. Бомбы сброшены удачно. На вокзале попали в эшелон с войсками и техникой, на Историческом бульваре разбили зенитки, у Графской пристани потопили большой пароход. Оккупантов не узнать. Дух упавший…"
По приказу Гиммлера в Севастополь прибыла группа опытнейших гестаповцев со сворой провокаторов. Им удалось разгромить одну группу подпольщиков, которая действовала в судоремонтной мастерской. Арестованных подвергли чудовищным пыткам, но своих товарищей, оставшихся на свободе, они не выдали.
С севера и востока к Севастополю стремительно двигались советские войска, с каждым днём слышнее становилась артиллерийская канонада. И в эти дни в рядах подпольщиков объявился иуда. Он сообщил немцам, где находится типография, назвал всех членов организации, которых знал. Много дней и ночей гестаповцы истязали Ревякина и его друзей, задавая одни и те же вопросы: "Где находится рация? От кого получали задания? Кто из подпольщиков остался на свободе?" Герои-севастопольцы молчали. А борьба продолжалась: в городе появлялись листовки, рация, укрытая в горах, точно по расписанию выходила в эфир.
14-го апреля 1944 года, когда бои шли на дальних подступах к Севастополю, узников повели на расстрел. По сигналу Ревякина они разом бросились на палачей, и все погибли.
"Сколько прекрасных людей, подлинных героев, погубили эти ничтожества, предатели, которым лучше бы не родиться на свет, - подумала я. - Надо карать их беспощадно, чтобы другим неповадно было. Многое можно простить, но не предательство".
Мы приземлились на рассвете после седьмого вылета - ещё одна максимальная крымская ночь позади. Перед глазами - горящие катера, транспорты, баржи, разбитые самолёты в канонирах, груды искорёженных автомашин.
"Самые удобные минуты для немецких лётчиков, - размышляла я, сидя в кабине. - Для нас уже светло, для дневных полётов ещё темно. И с Сапун-горы аэродром не виден - дым, пыль, темень".
- Слетаем ещё? - спросила я штурмана. - Наверно, сейчас немцы выкатывают самолёты из капониров. Понимаешь - пауза. Не такие они дураки, чтобы не воспользоваться этим.
- Конечно, слетаем. Если, сидя в Севастополе, они упали духом, то на Херсонесе тем более. Надо бить их без пауз, без передышки. Зарылись, как кроты, в землю, упиваются шнапсом, а воды нет.
Выслушав мой рапорт, Бершанская сама предложила:
- Сделаете ещё один вылет?
- Сделаем.
- Очень прошу, будьте внимательны…
На мыс Херсонес мы заходили со стороны моря.
- Какой-то предмет но курсу справа, - доложила Валя. - Брошу САБ.
Это была подводная лодка. От мыса к ней шёл катер, но неожиданно круто отвернул в сторону. Лодка погружалась: нас услышали.
- Бей, - крикнула я, отжимая ручку управления от себя. - Залпом!
Рванули взрывы, катер шмыгнул в Казачью бухту и скрылся в камышах. Валя, перегнувшись через борт кабины, молчала.
"Если бы знать, - подумала я, - выключила бы мотор, заранее спланировала".
- Рубка была ещё над водой, - заговорила наконец Валя. - Бомбы взорвались справа и слева от неё, как по линейке. Потопили или нет?
Я пожала плечами.
- Во всяком случае, помяли, - продолжала Валя. - И заставили кого-то вернуться на берег. Подлодка больше сюда не сунется. Может быть, завтра, если уцелела. Давай прилетим в это же время, подкрадёмся. Катер выследим.
На аэродроме - три повреждённых транспортных самолёта, никаких перемен. Возможно, мы опоздали. Валя сбросила термитные бомбы, легли на обратный курс.
У основания мыса - свалка автомашин и трупов. Немцы давно уже не хоронят убитых. Настоенный на трупах воздух вызывает тошноту.
Со стороны Сапун-горы и Малахова кургана по немецким позициям ударили "катюши", потом заговорила тяжёлая артиллерия. Мыс Херсонес, казалось, разлетается на куски.
- Артподготовка, - сказала Валя, - Будет штурм. Последний, решительный.
"Вряд ли, - мысленно возразила я штурману. - Какой смысл посылать людей в лобовую атаку, когда можно добить эту группировку огнём артиллерии, танков, авиации? Всё равно немцы долго не продержатся".
Канонада неожиданно прекратилась. "Значит, штурм, - огорчилась я. - Торопятся генералы. И такая короткая артподготовка. Непонятно".
Когда мы заходили на посадку, из-за облака вывалился "Мессершмитт". Он летел, снижаясь, прямо на нас. Я отвернула, понимая, что это уже бесполезно. Сейчас увидим вспышки, и всё будет кончено.
"Сами напросились: сидели бы сейчас в столовой, пили бы мускат, смеялись. И было бы всё впереди, а теперь… Как сердце чуяло - взлетел с Херсонеса. Значит, судьба такая. Не хочется ни о чём думать…"
Истребитель пронёсся метрах в пятнадцати, лётчик даже не повернул головы в нашу сторону. На бреющем полёте подлетел к аэродрому. "Как в Карловке, - подумала я. - Зенитчики проморгали".
"Мессер" вдруг резко отвернул в сторону и скрылся в сумерках в западном направлении. Всё это произошло в считанные секунды, хотя для нас они были очень долгими. "Похоже, потерял ориентировку, - решила я. - И стрелять ему нечем, где-то израсходовал весь боезапас на наше счастье".
- Мечется, как угорелый, - проворчала Валя. - Девушек пугает. Ты видела, какое у него лицо? Бледное, как у мертвеца. Спать не буду. Откуда он взялся? Даже пистолет не успела вынуть. Не везёт нам сегодня, всю дорогу опаздываем. Молодой совсем, может быть, ещё не обстрелянный. Наверно, встретился с нашим истребителем и ошалел от страха. Я лица его испугалась, а что расстрелять может, не подумала, не успела. Только когда воздушной волной обдало, мамочка моя, это же смерть на нас дыхнула… А ты почему молчишь? Страшно было?
- Ни капельки. Ещё этого нам не хватало, "мессеров" бояться, я уже к ним привыкла.
- Ты всё шутишь, Магуба-джан. А вдруг он вернётся?
- Зенитчики собьют. Или ты - из пистолета.
- Я плохо стреляю, хуже всех. Рука почему-то дрожит… В Румынию полетел, наверно.
Позднее мы узнали, что немецкий лётчик посадил машину на аэродроме соседнего, мужского полка, понял, видимо, что залетел не туда, пытался взлететь, но путь ему преградил бензовоз. Лётчика взяли в плен, он был невменяем.
Наши генералы оказались на высоте. В это утре, 12-го мая 1944 года, блокированным немецко-румынским частям был предъявлен ультиматум. Когда истёк срок, наша артиллерия открыла ураганный огонь, гитлеровцы не выдержали и капитулировали. Пятидесятитысячную фашистскую армию мы сокрушили за двое суток!
Эту приятную новость нам сообщили девушки-техники, которые первыми подбежали к самолёту. У меня хватило сил дойти до общежития. Опустилась на ступеньку, закрыла глаза… Предложили бы в этот момент поднять соломинку, я бы не смогла.
Рядом переговаривались девушки:
- Самолёты на прикол, завтра выходной!
- Подъёма не будет!
- Ни полётов, ни занятий, ничего, делай что хочешь. Даже не верится.
- Магуба-джан, готовь парадную форму, вечером собрание, потом праздничный ужин и концерт, слышишь?
- Целый месяц без потерь, как здорово…
Когда смысл последней фразы, дошёл до моего сознания, усталость сразу улетучилась, я встала.
- Гутен морген! Доброе утро!
- Что тебе снилось?
На собрание, посвящённое окончанию боевых действий в Крыму, прибыл генерал-майор Кузнецов с группой офицеров. Зачитал приказ Верховного Главнокомандующего, в котором выражалась благодарность Сталинградской авиационной дивизии, значит, и нашему полку.
- Крым полностью очищен от немецко-фашистских захватчиков, - сказал генерал. - Мы захватили 25 тысяч пленных, в том числе командующего 17-й армией генерал-лейтенанта Бемэ. Всего в Крыму с 8-го апреля по 12-е мая немцы потеряли 100 тысяч человек - 40 тысяч убитыми и 60 тысяч пленными. Сколько их утонуло в море - неизвестно.
"А наш полк с тех пор, как стал базироваться в Крыму, - с гордостью подумала я, - не потерял ни одного человека. Вот как надо воевать!"
Бои в Крыму были, как никогда, тяжёлыми. Потом девушки говорили, что ничего страшнее полётов на Севастополь не было за всю войну. Нашему полку повезло? Да, пожалуй.
- Противник потерял за это время, - продолжал генерал, - более трёх тысяч орудий и миномётов, много другой техники. Корабли Черноморского флота и авиация уничтожили около двухсот вражеских военных катеров и транспортных судов.
"Когда Манштейн предпринял первый штурм Севастополя, - подумала я, - гарнизон города насчитывал 52 тысячи человек, в их распоряжении было всего 170 орудий, меньше 100 самолётов. Советские воины продержались восемь месяцев, фашисты - несколько дней. Вот что значит упавший дух. Не может быть массового героизма в армии, которая защищает неправое дело, ведёт несправедливую войну".
Командир дивизии вручил нам правительственные награды - ордена и медали. Самым счастливым человеком в полку в этот день была моя Валюта - на её груди сиял новенький орден Красной Звезды.
После праздничного ужина мы слушали концерт самодеятельного ансамбля Отдельной Приморской армии. Девушкам особенно понравилась песня, посвящённая нашему полку. Помню только первый куплет:
Боевая девушка-орлица,
Друг тебе - крылатый самолёт.
Мужеством твоим страна гордится,
Образ твой вовеки не умрёт…
Начались танцы, моего штурмана пригласил высокий младший лейтенант с грустными голубыми глазами, а я стала пробираться к выходу.
Валя догнала меня, спросила быстрым шёпотом:
- Можно, я посплю сегодня на Лелиной кровати? - Не ожидая ответа, вытянула из-за спины за рукав своего партнёра. - Знакомьтесь.
- Игорь, - парень, смущённо улыбаясь, протянул руку.
- Очень приятно. Учтите, у моего штурмана очень ревнивый муж, пятеро детей.
- Магуба-джан! - Валя всплеснула руками. - Зачем ты меня выдала? Не ожидала.
- Это ничего не значит, - решительно заявил Игорь. - Мужу дадим отставку, а детей я усыновлю.
В зале раздались звуки "Рио-Риты", и молодая пара исчезла.
Ночь семьсот девятая
"Как все нормальные люди, буду спать ночью, поднимусь утром", - подумала я, забираясь в постель. Но долго лежала с открытыми глазами - поспала днём, часа полтора, видимо, перебила сон. Скучно без Лейлы.
На её подушке - письмо от Ахмета. Наверно, напишет ему из госпиталя, он сможет её навестить. Вместо Алупки - Ялта.
Мысленно пролетела над Крымом, от аэродрома к аэродрому, покружила над Золотой балкой, которая представилась мне сплошным виноградником… Открыла глаза - на кровати Лейлы сидит в ночной сорочке Валя, смотрит на меня, словно ждёт, когда я проснусь.
- Я тебя не разбудила? - тихо спросила она.
- Нет. Почему не спишь?
- Какой может быть сон, когда я умираю. От любви!
- От любви не умирают.
- Он дал мне адрес. Просил прислать фотокарточку. Ой, умора, говорит, до сегодняшнего дня думал, что в нашем полку - крепкие" пожилые женщины, которые прошли огонь, воду и медные трубы, с папиросами в зубах и грубыми, сиплыми голосами. А оказалось… Все такие интересные, скромные и так далее. Он техник эскадрильи. Окончил лётную школу, но по пути на фронт их эшелон попал под бомбёжку. Все выбежали из вагонов, бросились в кусты, в крапиву, говорит, никогда не думал, что люди могут так поддаваться животному страху. Осколок пробил ему лёгкое, а друга его убило. Он из Белоруссии, родители в оккупации ничего о них не знает. Жалеет, что не познакомились раньше. Проводил меня, стали прощаться, думаю, поцелует или нет, руку не выпускает, тянет меня к себе. Я, конечно, упираюсь, мамочка моя, ведь я ни разу ещё не целовалась, щёчку ему подставила, думаю, вдруг увидят, умереть можно. Не помню, как здесь очутилась.
Когда танцевали, спросил: что же будем делать с ревнивым мужем, кто он такой, из какого полка, часто ли мы встречаемся. Говорю, полковник, чуть не каждый вечер провожает меня на задания, спохватилась, думаю, идиотка, захлопнула рот, молчу, как последняя дура. А он: что же ты танцуешь с каким-то младшим лейтенантом? Молчу, только вздохнула. Он улыбнулся, говорит, пошли к чёрту своего ревнивого полковника, выходи за меня замуж. Говорю, я пошутила, а замуж, пока не кончится война, выходить не собираюсь… Ты не спишь?
- Нет.
- Тебе неинтересно меня слушать?
- Что ты, очень интересно. Игорь твой мне понравился.
- Да? По-моему, он хороший, просто чудесный парень, такой искренний. Месяц в одной дивизии и ни разу не встретились. Если бы не концерт… Вдруг завтра утром: по машинам! Курс - на Белоруссию. И всё.
- Почему - всё?
- Ну как же, война. Это был самый счастливый вечер в моей жизни. Почему он меня, такую замухрышку, выбрал, удивительно.
- Ты была ослепительна, Валюша. Все тобой любовались, не он один.
- Ну, ты скажешь… Магуба-джан, пойдём погуляем? Такая ночь, звёзды…
- Иди погуляй. Я ещё посплю. Устала.
Валя быстро оделась, бесшумно выпорхнула из комнаты. На душе у меня было легко, к этому времени я уже пересмотрела свою точку зрения на сердечные дела в военное время и уснула спокойно.
Ночь семьсот десятая
Первая мысль, которая пришла в голову, когда я проснулась: свобода! Только мы с Валей лежали в постелях. Девушки уже поднялись - стирали, гладили, строчили письма.
- Поднимайтесь, лежебоки!
- Позавтракаем и - к морю.
На прогулку собрался чуть ли не весь полк.
- Сыртланова, срочно на КП! - раздался голос адъютанта Командира полка.
"Вот и кончилась свобода", - усмехнулась я про себя. Подругам сказала:
- Не ждите меня. Догоню.
Бершанская внимательно посмотрела на меня, спросила ласково:
- Ты не очень устала?
- Готова выполнить любое задание, товарищ майор!
- Получен приказ: послезавтра утром вылетаем в Белоруссию. Бери самолёт, предписание, отправляйся в Ялту за Сапфировой.
- Есть лететь в Ялту за Сапфировой, - радостно отчеканила я. - Доставлю живую или мёртвую!
- Лучше живую, - улыбнулась Евдокия Давыдовна.
Через пятнадцать минут я вылетела в Ялту.
Море, жемчужно-голубое, тихое, сливалось с безоблачным, золотистым небом. Легко дышалось, гляделось, никакого напряжения, душа отдыхала.
Севастополь… Руины расцвечены бельём, одеялами. Дымятся костры. В бухтах - полузатопленные катера, баржи, транспорты. На аэродроме - те же разбитые самолёты. По всему берегу - группы людей, в город возвращались его хозяева, - моряки.
По Балаклавскому шоссе, вздымая пыль, медленно движутся колонны военнопленных.
"Рады, конечно, что остались живы, выползли из ада на свет божий, - подумала я, накреняя самолёт. - Повезло этим людям, после войны вернутся на родину".
Идут, опустив головы. Выбрать бы одного, рядового солдата, среднего возраста, спросить: "О чём думаешь?" Видел Тельмана, Гитлера, слушал их на митингах, сравнивал. Знал, что путь Тельмана - это мир, честный труд, дружба с Советским Союзом. Путь Гитлера - война, разбой, захват чужих земель. За спиной Тельмана - Маркс и Энгельс, Гёте и Бетховен, за спиной Гитлера - Крупп, Мессершмитт, военщина.
До прихода Гитлера к власти Тельман был кандидатом в президенты, депутатом рейхстага, за него голосовали миллионы немцев. На чьей стороне ты был тогда, будущий рядовой преступной армии? Просто ждал - кто кого? Дождался, получил в руки "Памятку немецкого солдата", в которой чёрным по белому написано:
"У тебя нет сердца и нервов. Уничтожь в себе жалость и сострадание - убивай всякого русского, советского, не останавливайся, если перед тобой старик или женщина, девочка или мальчик, - убивай…"