Как ловят шпионов и диверсантов, я знала только по книгам и кинофильмам. Интересно очень. Может быть, нам предстоит схватка с матёрым гитлеровским разведчиком.
Ночь выдалась тёмная. В назначенное время я подкралась к развалинам. Ни звука, ни огонька. "Надо было поднять весь полк, - размышляла я. - Окружить, по команде включить фонарики, крикнуть: "Хенде хох!" Впрочем, скорее всего, лазутчик здесь больше не появится. Он уже сделал своё дело, и мы понапрасну теряем время. Бершанская рассчитывает обезвредить сразу двух шпионов. Конечно, это было бы здорово. Где-то к юго-востоку от нас затаилась вторая группа захвата. Но мы, по-видимому, опоздали, птички уже улетели. Если сигналов не будет, Бершанская, вероятно, объявит тревогу. Может быть, сумеем скрытно перебраться в другое место, а здесь оборудуем ложный аэродром".
Я ощупала рукой край пролома. И вдруг услышала шорох. Он здесь! Меня начала бить дрожь. "Бояться нечего, - успокаивала я себя. - Неужели мы вчетвером не справимся с одним немцем? Бершанская одна его скрутит. Если двинусь дальше, могу спугнуть. Буду стоять и ждать".
Прошло несколько тягостных минут. Мне показалось, что в глубине "дворца" качнулась тень…
Свет карманного фонарика вспыхнул шагах в пятнадцати от меня. Азбука Морзе…
Л-ю-б-л-ю…
Мне всё стало ясно, я едва не расхохоталась и направилась прямо к "лазутчику". Увидела вдали ответные сигналы, остановилась.
Я - т-о-ж-е.
В той стороне расположен аэродром наших "братишек". Обмен любовными посланиями. Кто же это?..
Освещённая светом четырёх фонариков, медленно, как привидение, по каменным уступам спускалась девушка, штурман из эскадрильи Лейлы. Фамилию называть не буду. Хорошая девушка, отличный штурман, и вот…
- Я же говорила - лазутчица! - с торжеством воскликнула Рачкевич.
Я не выдержала и рассмеялась.
- Отставить смех! - строго приказала Бершанская. - Товарищ штурман, идите за мной.
Я вернулась на аэродром, удивляясь, что дрожь в коленках всё ещё не проходит. Не простое дело - ловить шпионов.
Через полчаса ко мне тихо, как тень, подошла виновница.
- Попало? - сочувственно спросила я.
- Попало.
- От полётов отстранили?
- Нет, что вы! - она испуганно глянула на меня.
- Ну, легко отделалась. Мы могли, между прочим, ненароком пристрелить тебя.
- Вот и Бершанская то же сказала!
- Твоё счастье, что мы заранее твёрдо решили взять тебя живьём.
- Вам смешно.
- Ни капельки. Мне очень досадно, что это оказалась ты, а не настоящий диверсант. Или диверсантка. Меня бы представили к, награде. И слава - на всю дивизию.
"Лазутчица" даже не улыбнулась.
- Товарищ старший лейтенант, не говорите Санфировой, - озабоченно попросила она. - Ладно? Я её боюсь больше, чем Бершанскую, честное слово. Она меня убьёт.
- Преувеличиваешь. Чтобы Санфирова убивала штурманов, да ещё в своей эскадрилье… Что-то не слышала.
- Я в переносном смысле. Очень вас прошу.
- Ладно, так и быть. Но с одним условием. В следующий раз передачу закончишь словами: "Пламенный привет от Сыртлановой".
- Могу даже начать с этого! - рассмеялась девушка.
- Шутки шутками, а твой поступок мог иметь очень серьёзные последствия. И по законам военного времени…
- Я больше не буду, - прервала меня собеседница. - Бершанской честное комсомольское слово дала.
- Ну, тогда я спокойна. Но мой тебе совет: сама доложи обо всём командиру эскадрильи.
Девушка сразу сникла.
- Нет, у меня язык не повернётся. Может быть потом, когда докажу.
- Что докажешь?
- Что у меня не блажь, а настоящая любовь.
- А как ты это докажешь?
- Заработаю орден. Санфирова недавно предупреждала меня: любовь должна умножать силы, а если происходит обратное…
- Понятно. Сколько у тебя боевых вылетов?
- Мало, тридцать два. Санфирова летала со мной пять раз! И не сделала ни одного замечания.
- Тебя хвалила Женя Руднева. Говорила, что ты рассудительная девушка, штурманские расчёты делаешь быстро, безошибочно.
Хвалила её и Лейла, в разговоре со мной, совсем недавно, но говорить об этом я, естественно, не стала.
- Признаться, - продолжала я, - не тебя я ожидала увидеть сегодня во "Дворце шахини".
Девушка опустила голову, и мне стало жаль её.
- Я знаю, товарищ старший лейтенант, - тихо сказала она, - что вы военных людей, фронтовиков, в сердечных делах выносите за скобки.
Я с трудом удержалась, чтобы не рассмеяться.
- Это на меня наговаривают. Вернее, искажают мои светлые мысли. Ведь сердцу не прикажешь, правда? Скажу тебе по секрету: я сама всеми силами души люблю одного лётчика-истребителя и часто думаю о нём.
- Вы шутите.
- Нет, милая, не шучу. Он пропал без вести в первые дни войны. Эта любовь, к сожалению, не удесятеряет мои силы, но и не мешает мне исполнять свой долг.
- Простите меня, я не знала.
Начался дождь, и мы укрылись под крылом самолёта. Мне не хотелось обсуждать свои сердечные дела, и я продолжала свою проповедь.
- Радуйся, что человек, которого ты полюбила, находится не за тысячи километров, а рядом. И эти светоизлияния - зачем они?
- Глупая я, - вздохнув, призналась девушка. - Мы встречались всего несколько раз, когда оба были в ПАРМе. И если долго нет письма, мерещится бог знает что.
- И вы нашли выход: обмен информацией со скоростью света, самый быстрый из всех возможных.
- Это я додумалась. Ведь погода нелётная, немцы далеко, и мы улетаем в Крым.
- Только поэтому Бершанская и не приняла крутых мер.
- Не поэтому. Угадайте, чем я её обезоружила?
- Слезами.
- А вот и нет!
- Значит… У тебя будет ребёнок?
- Что вы, товарищ старший лейтенант, что вы, - испуганно залепетала девушка. - Разве я за этим приехала на фронт.
Я скорее почувствовала, чем увидела, как вспыхнуло её лицо. И самой стало неловко.
- Я сказала, - помолчав, продолжала она, - увольнительные не даёте, ни вы, ни Бочаров, сердца у вас нет! - Бершанская рассмеялась и говорит: ладно, обещайте мне, что впредь никаких фейерверков не будет.
Упрёк в бессердечии, явно несправедливый, всё же сработал. Дело в том, что Бочаров, командир мужского полка ночных бомбардировщиков, и Бершанская любили друг друга. Об этом мало кто догадывался: встречались они очень редко, всегда на людях, умели сдерживать своё чувство. А после войны поженились. Евдокия Давыдовна не могла не посочувствовать юному штурману.
Девушка ушла, и я осталась одна со своими думами… Мне пришло в голову, что разрабатывая операцию по поимке шпиона, Бершанская знала заранее, какая птичка попадёт в сеть. Только этим можно было объяснить, например, малочисленность "группы захвата", настойчивое требование не применять оружия. Возможно, одновременно такая же операция была проведена и в полку "братишек".
Кто-то, скорее всего дежурная по аэродрому, заметил сигналы, доложил Бершанской. Шпион, конечно, не стал бы подавать сигналы в сторону соседнего полка. Сообразив в чём дело, Бершанская приняла меры. Однако полной уверенности у неё не было, во "дворце" мог оказаться и настоящий лазутчик. Она учла и эту маловероятную возможность, враг бы от нас не ушёл.
Я не стала выяснять, как всё было на самом деле - расспрашивать начальство не положено.
Ночь шестьсот девяностая
Прощай, Пересыпь! Начинаем перебрасывать через пролив техников и вооруженцев, потом своими силами переправим на ту сторону, на новый аэродром, горючее, боеприпасы. Другие грузы доставим в Крым по воде или по подвесной дороге.
Я сделала пять вылетов, что-то забарахлил мотор. Техники занялись ям, а я решила заглянуть к Лейле. Её эскадрилья уже на крымской земле, в посёлке Чурбаш. Точнее, в бывшем посёлке - там нет ни жилья, ни жителей, одни развалины.
Лейла была одна в комнате. Полулёжа на нарах, в расстёгнутом шёлковом халате, читала какую-то книгу. Я глянула и обомлела: на обеих страницах - обнажённые женщины. "Нашла занятие, - со злостью подумала я. - Люди кровь проливают, а она…"
Лейла, глянув на меня весёлыми глазами, отложила книгу и отбежала в угол. "Испугалась!" - мелькнула у меня злорадная мысль. Но торжество моё было преждевременным. Сбросив халат, Лейла опустилась на коврик, словно приготовилась к молитве.
- Ты что, верующая? Какому богу молишься?
- Я сама богиня! - с вызовом крикнула моя деваха и заиграла плечами. Чем я хуже Афродиты Милосской? Я даже превосхожу её: в моём теле играет живая кровь, я могу обнимать и летать!
Она начала исполнять акробатические упражнения - у меня даже голова закружилась.
"Говорить с ней сейчас бесполезно, - подумала я, - Надо подождать".
Наконец Лейла, часто дыша, улеглась на нары, закрыла глаза.
- Ты в своём уме? - мягко спросила я.
Она взяла мою руку, приложила к своей груди.
- Зачем ты так говоришь, Магуба? Это хорошая книга, по ней художники учатся понимать красоту человеческого тела, В акробатических движениях тоже нет ничего плохого, наоборот. После таких упражнений я лучше сплю, нервы успокаиваются, меня не мучают во сне прожекторы, ракеты, горящие самолёты.
Она вскочила, застегнула халат и, налив в стакан чаю из термоса, поставила передо мной.
- Пей. Вот сахарин. Мы, дорогая Магуба, не должны забывать о красоте, об эстетическом вкусе. Ведь мы - прекрасный, благородный народ. Нам нельзя даже на войне грубеть и дурнеть. Пусть наши тела, как и души, останутся красивыми! Ты не согласна со мной?
- Согласна. Но всё равно, ты, Лейла, дура, круглая дура! - подведя итог, я занялась чаем.
- Нет, не круглая! - смеясь, возразила Лейла. - Вот почитай, что пишет мне Ахмет, - она протянула письмо. - А я оденусь…
Письмо Ахмета я могу воспроизвести лишь приблизительно… Лейла, душа моя, писал он, прекраснейшая из прекраснейших, моя неувядаемая лилия, здравствуй! Ты, кажется, опять забыла о моём существовании, но я буду напоминать о себе снова и снова. Клянусь небом и звёздами: ты будешь моей или ничьей! Помнишь ли ты своё обещание? Я живу, дышу сейчас одним: "Даёшь Крым!"
До встречи, моя нежная роза, властительница моей души, моя немеркнущая звезда!
С безграничным почтением и преданностью, твой до могилы Ахмет-Меджнун…
- Темперамент у него… истребительский, - сказала я, прочитав письмо. - Что же ты ему ответишь?
- А я уже ответила.
- И что написала? До могилы твоя?
- Какая ты быстрая! Пусть ещё помучается.
- Он знает, что у тебя с прошлой любовью покончено?
- С чего ты взяла, что покончено? С тем человеком - да, но не с любовью!
- В общем, Ахмет всё знает, я ему растолковала. Но дала понять, что ещё не уверена, смогу ли я полюбить вторично, другого человека, в частности, Ахмета-Меджнуна.
"Ну что ж, пусть всё идёт своим чередом, - подумала я. - Лейла не такая сумасбродка, как мне сегодня показалось".
В тот же вечер полк полностью перебазировался на крымский берег.
Ночь шестьсот девяносто первая
В посёлке Чурбаш мы не задержались, уже на следующее утро перелетели ближе к линии фронта, на аэродром под Карагезом.
Над ровной, покрытой алыми маками степью, стелется оранжевый дым. По топкому берегу небольшого озера неторопливо бродят два аиста. Вялые, взъерошенные. Бедные создания! Каким-то своим птичьим умом они понимают, что в мире творится что-то страшное, жестокое, ждут, когда всё это кончится. И мечтают по-своему: вернётся тишина на землю, наступит желанный покой, будет много корма, будет родное гнездо, будут птенцы и приветливые, добрые, хорошо знакомые люди.
Сколько сгорело лесов вместе с их обитателями в огне войны… Сколько убито на фронтах коней - среди животных у них самая злосчастная судьба, люди заставили их участвовать в кровавой бойне.
Не будет на Земле ни одного народа, не пострадавшего от войны. Одни больше, другие меньше, но пострадают все. Наживутся на чужом горе торговцы оружием, политиканы, спекулянты, которые сами не воюют. По сравнению с пострадавшими их - ничтожное меньшинство. Должны же народы разобраться что к чему. Обязательно будут революции, появятся новые социалистические страны. Или всё пойдёт по новому кругу? Какая-то страна начнёт бешено вооружаться, соседи, конечно, тоже. Появится новое оружие с небывалой убойной силой и - третья мировая война? И опять какие-то безумцы будут пялить ненасытные глаза на самую большую страну в мире, на наши необъятные просторы, леса и равнины, будут рисовать стрелы на картах, мечтать о мировом господстве?
Нет, что-то изменится на Земле, не могут люди не поумнеть после такого урока. Поймут хотя бы самое простое: победить Советский Союз, поработить советский народ нельзя.
Говорят, аисты приносят счастье. Значит, этот аэродром будет для нас счастливым. Если бы так! Ведь и немцы видели этих птиц. Только Победа принесёт счастье.
Солнце опускается за лесистый хребет Крымских гор. Самолёты стоят в строю, гордые, красивые, готовые к вылету. Ждём, когда связной "По-2" доставит нам из штаба дивизии очередное задание.
Девушки группами рассыпались по аэродрому. Настроение у всех приподнятое: наступление наших войск развивается стремительно. Любуюсь однополчанками: все такие стройные, юные, элегантные. Форма у всех одна, но у каждой девушки своя стать, своё неповторимое очарование. Впрочем, и в форме есть различие: подшлемники окрашены домашним способом в разные цвета. Кому какой нравится: розовый, зелёный, голубой… Щеголихи!
Я очень любила эти вечерние часы, они никогда не померкнут в памяти.
Все в сборе, весь полк обнимаю взглядом, и невозможно представить, что кто-то из нас не вернётся с боевого задания.
К утру девушки будут выглядеть по-другому: смертельно устанут, осунутся, почернеют, насквозь пропахнут бензином, маслом, толом, гарью, у кого-то прибавится седых волос, но сейчас, в этот вечер, я верю, что все они останутся живы.
Да, мы потеряли часть экипажей, потеряем ещё, война есть война, но не в эту ночь…
Подхожу к своему самолёту. Мой сегодняшний штурман Хиваз Доспанова уже здесь. Развернув штурманскую карту, сосредоточенно изучает её, запоминает ориентиры, пытается угадать предстоящий маршрут.
Нина Алцыбеева и её постоянный штурман Мэри Авидзба, первая из абхазских девушек ставшая лётчицей, сидят на крыле, увлечённо беседуют. Нина, наверно, рассказывает, какая у неё умная, красивая, необыкновенная дочка…
Наш полк можно назвать интернациональным, в нём представлено более десяти национальностей.
Наташа Меклин, гибкая, изящная, прислонилась к фюзеляжу, читает письмо. От отца?"От матери? Родители её тоже на фронте. Боевая семья.
Неразлучные Таня Макарова и Вера Велик склонились над картой, расстелив её на хвосте самолёта. Что-то горячо обсуждают. Карта у них особенная, можно сказать, уникальная: на ней намечен путь нашего полка до самого Берлина. В верхнем правом углу чётким почерком выведено: "Утверждаю. М. Сыртланова". И самолёт их отличается от других: он голубого цвета, за что получил прозвище "блондинка". Этот самолёт, я рассказывала, подарили полку работники ПАРМа, сами и покрасили его.
Подошла Рачкевич, взяла меня под руку, предложила:
- Послушаем, о чём толкуют наши полковые стратеги.
Оказалось, девушки определяли сроки окончательного разгрома немецких войск в Крыму.
- Севастополь будет взят первого мая! - решительно объявила Макарова.
Утверждение кажется мне чересчур оптимистичным, но спорить я не хочу. Увидев Рачкевич, девушки попросили её вкратце рассказать о событиях, происходивших в Крыму в 1941/42 годах. Лицо Евдокии Яковлевны стало серьёзным. Тупым концом карандаша она провела линию от Перекопа на юг, к Севастополю, и ровным голосом, не торопясь, стала рассказывать.
- В октябре сорок первого 11-я немецкая армии усиленная румынскими войсками, под командованием генерал-полковника Манштейна вторглась в Крым. В составе этой армии было двенадцать стрелковых, одна кавалерийская и две моторизованных дивизии СС "Адольф Гитлер" и "Викинг".
Советские войска в Крыму были расчленены на две части. Одна из них отошла на Керченский полуостров и в середине ноября переправилась через пролив в Тамань.
Приморская армия, которая прославилась обороной Одессы, отошла на юг и объединилась с силами Черноморского флота. Был создан Севастопольский оборонительный район. Взять с ходу Севастополь Манштейну не удалось. В ноябре был отбит первый, тщательно подготовленный немцами штурм города. В декабре - второй. Гитлер был в бешенстве, требовал от Манштейна в кратчайший срок стереть с лица земли главную базу Черноморского флота, чтобы использовать 11-ю армию на других участках советско-германского фронта.
Однако расчёты Гитлера рушились один за другим. Ставка Верховного Главнокомандования в декабре 19.41 года разработала невиданную по масштабам Керченско-Феодосийскую десантную операцию.
Две армии Кавказского фронта совместно с Черноморским флотом и Азовской военной флотилией сформировали пять крупных десантных отрядов, которые в ночь на 25 декабря высадились на Керченский полуостров. Прибрежная полоса пролива была покрыта льдом, бушевал шторм, в воздухе господствовала фашистская авиация. Наши истребители из-за далёкого расстояния могли находиться в воздухе в районах высадки не более 10–15 минут. Но десантники совершили то, что казалось невозможным. За четыре дня на Керченский полуостров высадилось более 11 тысяч воинов. 30 декабря Совинформбюро сообщило:
"29 и 30 декабря группа войск Кавказского фронта во взаимодействии с военно-морскими силами Черноморского флота высадила десант на Крымском полуострове и после упорных боёв заняла город и крепость Керчь и город Феодосию".
Передовая статья "Правды" за 31 декабря 1941 года была озаглавлена "Наша победа в Крыму". В ней говорилось:
"Новая победа Красной Армии является свидетельством величайшего мужества, исключительного героизма советских воинов, их всесокрушающего наступательного порыва за освобождение родной земли от иноземных поработителей".
На Керченском полуострове возник новый Крымский фронт. Как бесценный новогодний подарок восприняли советские люди победу отважных десантников. Армия Манштейна завязла в Крыму надолго…
Девушки всё подходили. Рачкевич, заметив это, стала говорить громче:
- В мае 1942 года Манштейн, оставив для блокады Севастополя пять дивизий, бросил основные силы в наступление против войск Крымского фронта. У фашистов было двойное превосходство в воздухе. Командование Крымского фронта не сумело должным образом организовать оборону, а затем отход войск. 15 мая гитлеровцы вторично захватили Керчь. Часть наших войск, не сумевшая прорваться и переправиться на Таманский полуостров, укрылась в катакомбах и совместно с партизанами продолжала борьбу.
Положение Приморской армии, оборонявшей Севастополь, резко ухудшилось.
Поражение было тяжёлым, но и немцы в ходе боёв потеряли десятки тысяч солдат и офицеров, более 300 самолётов, ударная танковая дивизия Манштейна практически перестала существовать.