* * *
"Война - это не только борьба сил… война - это и борьба умов", - возвращаясь в дивизию, повторял Федотов слова Хрущева.
Да, да. Именно и борьба умов! Это древняя истина, но как она важна сейчас! Да и в будущем ее значение не уменьшится. Что делал, например, командир батальона в бою во время войны 1812 года? С сияющей шпагой, чеканным шагом у всех на глазах шел на врага. Героизм, личная отвага да еще ответственность, чтобы никто в батальоне не отстал, не попятился, не дрогнул, не побежал. А наш современный комбат? На него так же смотрят десятки глаз, и чуть дрогнул он, дрогнет и батальон. И теперь, если его подчиненные дрогнут, не выдержат, отступят - комбат отвечает головой. Но это лишь частичка всего, чем он занимается в бою. Если раньше в батальоне были только винтовки, то теперь пулеметы, пушки, минометы, а часто и приданные танки. Хозяйство сложное, и им нужно управлять, а значит, нужны обстоятельные знания, опыт, умение.
Да. Это командир батальона. А у командира полка хозяйство еще обширнее и сложнее. И знать он должен еще больше. А командир дивизии - еще больше.
Федотов одного за другим вспоминал своих заместителей, помощников, командиров полков, батальонов, рот, обдумывал все, что знал о их знаниях и способностях, сравнивал их подготовленность с теми требованиями, которые предъявляют им новые задачи. К своему удивлению, он нашел множество недостатков и пробелов, которые раньше как-то стушевывались общим ходом дел и событий. В памяти всплывали то слабые знания боевых свойств и тактики артиллерии, то неумение использовать танки, то непонимание особенностей современного боя, то совершенное игнорирование управлением своего тыла.
Да, да. Нужно учить, всех учить. Прежде всего самостоятельная учеба. Но все ли могут учиться самостоятельно? Конечно, не все. И лень, и неумение, и загруженность текущими делами, да и пособий почти нет. Значит, придется что-то вроде лекций проводить, специалистов использовать. Именно специалистов! А их в дивизии достаточно. Но одни знания - это еще не все. Главное - уметь применять эти знания в работе, в бою. Значит, нужны тренировки, занятия, учения, и все это именно в тех условиях, в которых придется воевать. "Мне самому нужно тренировать командиров полков и батальонов; командирам полков - батальонных и ротных командиров; батальонным - ротных и взводных. Совместно и как в настоящих боевых условиях".
Приглушенный треск пулеметов оборвал мысли Федотова. Он приказал шоферу остановить машину и выключить мотор.
Теперь уже отчетливо была слышна все нараставшая стрельба. К пулеметным очередям присоединились гулкие, все учащающиеся взрывы.
По темному, почти черному небу метались бледно-кровавые всполохи.
- Это у Поветкина, - сказал начальник штаба.
- Да, на участке его полка, - согласился Федотов и отрывисто приказал шоферу: - Быстро на НП!
"Вот тебе и лекции, вот тебе и занятия! - глядя, как все шире разрастаются отблески взрывов, думал Федотов. - Неужели это начало наступления? Эх, еще бы хоть недельку, хоть пару дней! А может, так что-нибудь, случайная перепалка? Нет! Вот и дивизионная артиллерия вступила. Значит, не случайность…"
XX
Всего неделю не была Ирина на медпункте второго батальона, но, придя туда, едва поверила своим глазам. Марфа Стеновых, дородная, в новенькой, плотно облегающей могучую грудь гимнастерке, встретила Ирину четким рапортом и повела ее в землянку медпункта.
Мягкий свет, плавно лившийся из двух оконцев, озарял просторную комнату, совсем не похожую на землянку. Вокруг было так бело, что вначале Ирина не заметила накрытые простынями топчан слева, стол впереди и стоявшую около него санитарку Федько в чистеньком халате и белой косынке.
- Ух, как у вас! - не сдержала восхищения Ирина. - Как в амбулатории образцовой. Валя, здравствуйте, - увидела Ирина санитарку и подошла к ней.
- Здравствуйте, Ирина Петровна, - ответила Валя, сияя разгоревшимися глазами. - Вот стул, пожалуйста…
- Спасибо, - испытывая почти материнскую нежность к этой тоненькой миловидной девочке, поблагодарила Ирина. - Это, собственно, медпункт. А где же вы отдыхаете?
- Здесь, рядом, - приподняла Степовых простынь на стене, и Ирина увидела совсем крохотную комнатку с бревенчатыми стенами и потолком. По сторонам от небольшого столика синели байковыми одеялами два топчана, а над ними висели туго набитые санитарные сумки.
- Замечательно! - похвалила Ирина. - Если бы нам всегда в таких условиях и работать и жить! Видно, заботливый у вас комбат, ничего для медпункта не пожалел.
- Очень заботливый, - с внутренней теплотой отозвалась Степовых, - наш капитан Бондарь для людей на все готов. Посмотрите, какие дзоты, какие блиндажи у нас в батальоне! Хоромы просто, за всю войну я такого не видывала.
Строгая, уютная чистота медпункта, суровая приветливость могучей Марфы и открытая, по-детски прямая любовь юной санитарки вызвали у Ирины давно не испытываемые чувства домашнего покоя и тепла. Она села у маленького, приставленного к стене самодельного столика и, расстегнув тесный ворот гимнастерки, с безмятежным наслаждением смотрела на поголубевшие в сумерках оконца землянки.
"Ах, как хорошо, как чудесно!" - мысленно повторяла она.
- Чайку, Ирина Петровна, - и умоляюще и гостеприимно сказала Валя, - с вареньем малиновым, с маминым. Я от самого дома берегу.
- Правильно, дочка, - подхватила Степовых и строго скомандовала: - Тащи все на стол и пулей за кипятком на кухню!
Степовых зажгла неизвестно где раздобытую керосиновую лампу с цельным стеклом и розовым абажуром, замаскировала окна и присела напротив Ирины.
- Как хорошо, когда затишье на фронте, - мечтательно заговорила Степовых, - особенно по вечерам! Сидишь в полумраке, раздумаешься, и все-все, что было, в мыслях проплывает. Так легко станет на душе! Одно хорошее вспоминается почему-то в такие минуты.
- У вас есть семья? - тихо спросила Ирина.
- Дочурка и мать. Дочь у меня расчудесная. Тринадцать миновало, теперь уже невестится небось.
Степовых подперла ладонью щеку и, глядя затуманенными глазами на огонек лампы, вполголоса продолжала:
- В ее годы я тоже заневестилась. Помню, вот также весной, когда еще почки не проклюнулись, встретила я Ваню и… обомлела. Чудо просто какое-то! И бегали вместе, и учились, и дрались частенько - все было ничего, мальчонка как мальчонка. А тут глянула и - враз сама не своя. И смотреть стыдно и оторваться не могу. А он хоть и озорной был, но душевный. Годов через пять признался, что у него тоже в ту самую минуту дрогнуло сердечко. Видно, сама судьба свела нас. Раскрылись наши душеньки, да и не разъединялись больше.
- А где же он теперь?
Степовых поправила свои пепельные волосы и совсем обычно, с едва заметной дрожью в голосе проговорила:
- Тринадцать годков минуло, как нет его. Ровно столько, сколько моей Маришке. Кулаки застрелили.
Она судорожно передохнула и, широко открыв глубинно-синие в свете лампы глаза, задумалась.
- И вы с тех пор так и живете одна?
- Одна, - ответила Степовых и, почему-то улыбнувшись, продолжала: - Были, конечно, ухажеры всякие, увивались, обхаживали, сватов даже засылали. А я как вспомню Ванюшу, видеть никого не могу. Не скрою, тяжко порой бывало. Жизнь-то, она своего требует. А я здоровая, могутная… Не одну подушку зубами изгрызла… Особенно весной. Но, - застенчиво улыбнулась она, сгоняя морщины, - переборола себя, выдюжила, честь свою и гордость незапятнанной пронесла. Ох, а сколько этих всяких кобелей цеплялось! И так тебя обхаживают и эдак, кто улещивает, а кто дуриком, силой, напролом. Ну, одних я словами отваживала, а других вот, - потрясла она своими огромными кистями рук, - хвачу и… - Она с вывертом махнула рукой, звонко рассмеялась и, вновь собрав морщины на лбу, строго сказала: - А как же иначе? Только пойди по этой вихлявой дорожке - враз голову сломишь.
"А я и по дорожке вихлявой не ходила, а голову, кажется, сломала", - впервые с отчаянием подумала Ирина, и все пережитое - короткая любовь и разрыв с Андреем Бочаровым - вновь острой болью отозвалось в груди.
Где-то совсем недалеко несколько раз глухо хлопнуло, потом разом, так же глухо, наперебой застучали пулеметы.
- Что это? - насторожилась Ирина.
- Да куда же Валька провалилась? - вскочила Степовых. Она хотела было выйти из землянки, но земля вздрогнула, и с треском распахнулась дверь. Тупые, глухие удары следовали один за другим. Лампа на столе судорожно дрожала, и по белым стенам плясали бесформенные тени.
- Валька, да где же ты была? - бросилась Степовых к влетевшей в землянку санитарке.
- Ой, что творится, что творится! - с детской отчаянностью кричала она. - Сначала бах, бах, потом ракеты одна за другой. Светло, как днем. И пулеметы как застучат, как застучат!..
По тому, как все чаше и резче вздрагивала земля, Ирина понимала, что бой разгорается и нарастает. Она хотела было выйти и бежать на свой медицинский пункт, но в землянку двое солдат на плащ-палатке внесли раненого.
- Доктора, скорее доктора! - хрипло выкрикивал раненый.
- Здесь я, здесь, - склоняясь к нему, сказала Ирина и рукой приказала солдатам положить раненого на топчан.
Дикие вопли раненого ошеломили Валю. Она прижалась к стене, с ужасом глядя, как Ирина, вымыв и вытерев руки, с помощью Степовых что-то делала с еще отчаяннее кричавшим раненым. Она не слышала ни грохота над головой, ни стука дрожавшей от взрывов двери, ни того, о чем говорили Ирина и Степовых. Все ее сознание задавил этот отчаянный, нечеловеческий вопль.
Вдруг она отчетливо различила мягкий стук где-то совсем рядом, внизу, посмотрела на пол, и в глазах ее потемнело. Там, на полу, почти около ее ног, из огромного солдатского сапога торчал изорванный обрубок. От него, заливая чисто вымытый пол, бежали темные ручейки.
- Все, - как сквозь сон, услышала Валя усталый голос Ирины. - Успокойтесь. Жизнь ваша уже вне опасности. Потерпите немного.
Раненый перестал кричать и, только всхлипывая, приговаривал:
- А нога-то, нога…
- На носилки и быстро в полк. Я тоже пойду, - приказала Ирина и, подойдя к оцепеневшей Вале, обняла ее. - Ничего, Валюша, это бывает… - зашептала она, склонясь к девушке. - Я врач, специально училась, готовилась, а когда увидела первого настоящего раненого, не выдержала и разревелась.
- Я так… Я просто… - бессвязно пробормотала Валя и, прижимаясь к Ирине, задрожала всем телом и зарыдала.
- Пусть выплачется, легче станет, - сказала Степовых. - А вы идите, Ирина Петровна. У вас там, наверное, и из других батальонов раненых принесли.
Ирина с силой прижала к себе Валю, несколько раз поцеловала ее и, освободив руки, дрогнувшим голосом сказала:
- Ну, я пошла. Раненых сразу же направляйте ко мне. Крепись, Валюша, крепись! - еще раз обняла она Валю и ушла.
- Ну что ты, дурочка! - вытирая кровь на полу, говорила Степовых. - Мы же с тобой ободрять должны их, помогать. А ты сама в три ручья залилась. Ну больно, ну тяжело страдания и кровь видеть. Но им-то, раненым, от твоих слез разве легче станет? На вот салфетку, утрись, встряхни себя хорошенько, кажется, еще раненого несут.
Собрав все силы, Валя подавила рыдания, выпила воды и, смущенно глядя на Степовых, попыталась улыбнуться.
- Вот так-то лучше, а то разнюнилась. Готовь шприцы, бинтов еще достань, спирт открой, йод.
Делая привычную работу, Валя совсем успокоилась, теперь уже отчетливо различая частые взрывы и треск пулеметов наверху. Когда принесли нового раненого, она сама распорола мокрый от крови рукав гимнастерки и, подражая Ирине, мягко и ласково говорила:
- Успокойтесь, пожалуйста, не волнуйтесь. Сейчас перевяжем, и поедете в госпиталь.
- Молодец, молодец, - подбадривала ее Марфа, - так и надо. Только руки, руки свои утихомирь. Дрожат они у тебя.
* * *
Марфа и Валя перевязали и отправили уже восьмого раненого, а бой все не умолкал. То ближе, то дальше гудели взрывы, на мгновение стихало и опять тяжко ухало, сотрясая землю и обрывая дыхание у Вали. Моментами ей казалось, что еще один удар, и она не выдержит, задохнется и упадет. Марфа прикрикивала, требуя подать то шприц, то бинты, то лекарство, и Валя забывала, что творилось наверху. Даже стоны и крики раненых теперь уже меньше действовали на нее, и только вид крови выдавливал слезы, а от ее приторного запаха тошнило, туманилось в голове.
Когда обработали и отправили еще двоих раненых, Валя вдруг почувствовала какое-то странное облегчение. Она прислушалась и радостно закричала:
- Марфа Петровна, стихает! Слышите, стихает!
- Ну и слава богу, - отозвалась Степовых, - и так уж сколько людей покалечили. А ты не стой, не стой без дела, - прикрикнула она, - видишь, что творится кругом! Бери тряпку, подотри пол.
Валя радостно схватила кусок мешковины, окунула его в ведро с водой и почти так же, как у себя дома, начала мыть залитый кровью пол. Она двигалась так порывисто и стремительно, что Марфа вновь сердито проворчала:
- Не егози, не егози. Угомонись малость.
В ответ Валя только улыбнулась и, открыв дверь, замерла. В проем входа в землянку лился могучий поток света, а вверху, на светлой голубизне неба, полыхали розовые отсветы всходившего солнца. Над землей стояла удивительная тишина. Валя прислонилась к двери и, закрыв глаза, жадно вдыхала прохладный воздух.
- Разрешите? - услышала она негромкий голос и, открыв глаза, увидела того самого лейтенанта-пулеметчика, с которым она дважды почти рядом сидела на комсомольском собрании и на груди которого алел орден Красного Знамени. Фамилия его была, кажется, Дробышев.
- Вы ранены? - устремилась к нему Валя.
- Царапнуло маленько, - морща веснушчатое лицо, ответил Дробышев.
- Так проходите, проходите, что же вы остановились! - чувствуя необычный прилив сил, сказала Валя и смолкла, только сейчас заметив, что рукав гимнастерки лейтенанта разорван, а на правом плече темнело пятно. - Марфа Петровна, товарищ лейтенант ранен! - крикнула она в землянку и, схватив правую руку Дробышева, прошептала: - Скорее, скорее, проходите, пожалуйста.
- Да, что вы, что вы, - смущенно бормотал Дробышев, - какое там ранение! Две царапины, и все.
Опередив Марфу, Валя сама сняла с левой руки Дробышева неумелую, наспех наложенную повязку и ахнула.
- Где же маленько? Рана-то какая, Марфа Петровна!
Степовых омыла спиртом запекшуюся на руке кровь, и Валя увидела кусочек зазубренного металла, выступавшего над посинелой кожей.
- И ничего особенного, - проговорила Марфа. - Из-за чего охать-то? Маленький осколочек, и только.
Она подцепила осколок, качнула его, отчего по всему телу Вали пробежала дрожь, и резко дернула.
- Вот и все, - улыбаясь, подала она Дробышеву кусочек металла величиной с подсолнечное зерно, - берите на память. После войны детям показывать будете. У вас дети-то есть?
- Какие дети? - растерянно улыбнулся Дробышев.
- Какие? Да самые обыкновенные. Что, и жены нет?
Дробышев с серьезным, сосредоточенным видом отрицательно покачал головой.
Второй осколок, немного побольше, впился в шею лейтенанта.
Пока Марфа извлекала его, обрабатывала и перевязывала раны, Валя не могла шелохнуться. Ей казалось, что Марфа работает слишком грубо и Дробышев испытывает невыносимые муки. Но сам лейтенант мужественно переносил все. Даже когда Марфа вырывала осколки, ни один мускул не дрогнул на его лице. Лишь зрачки светло-голубых глаз то сужались в крохотные точки, то расширялись.
"Какой он мужественный, - восхищалась Валя, - настоящий командир, настоящий комсомолец!"
Что там было-то? - наложив последнюю повязку, спросила Марфа.
- Фрицы высотку отвоевать хотели, - серьезно сдвинув выгоревшие брови, заговорил Дробышев, - ночной атакой, внезапно. Подползли к нашей проволоке, а секреты обнаружили их. Ну и пошла пальба. Мы их пулеметным огнем, они на нас - артиллерию и минометы. Вот и бились всю ночь.
- Это из-за какой-то высотки и столько крови? - горестно покачала головой Марфа.
Высотки! - обиженно воскликнул Дробышев. - Да эта высотка нам дороже целой горы!
- И все же высотка, - вздохнула Марфа и строго добавила: - А вы, товарищ лейтенант, на полковой медпункт идите. Полежите там недельку, отдохните…
- Никаких лежаний! Хватит, в госпитале наотдыхался.
- Товарищ раненый! - прикрикнула Степовых, но Дробышев махнул здоровой рукой, крикнул: "Спасибо за все!" - и выскочил из землянки.
"Вот молодец!" - чуть не прокричала вслух Валя, с восхищением глядя вслед лейтенанту.
- Валька, - погрозила пальцем Марфа, - смотри у меня! Ишь какая резвая! То ревела, как дуреха, а завидела лейтенантика смазливого и заегозила.
- Что вы, Марфа Петровна! - потупилась Валя. - Я совсем ничего, я как всегда…
XXI
Из дома Андрей Бочаров возвратился под Первое мая. Узнав, что генерал Решетников уехал в войска, он торопливо помылся и пошел в оперативное управление штаба фронта.
- Вернулся? - встретил его вечно озабоченный Савельев. - Обстановкой интересуешься? Идем ко мне, дам карту, дам последние данные. А сам, прости, спешу, вот так занят, - провел он рукой по горлу и увлек Бочарова за собой.
С первого взгляда на карту оперативной обстановки Бочаров понял, что за время его отсутствия на фронте произошли крупные изменения. Общая линия фронта, создававшая Курский выступ, осталась прежней. Курск с его крупным узлом железных, шоссейных и грунтовых дорог был центром, который с трех сторон полукольцом охватила огненная дуга. И только со стороны Воронежа противник не угрожал Курску. Всего месяц назад это огромное пространство Курского выступа было пусто. Даже на самом переднем крае, где наши войска стояли лицом к лицу с противником, змеились только коротенькие обрывки траншей, с большими промежутками между ними, кое-где испятнанными реденькими окопами. Теперь же по всему переднему краю проходила сплошная, в рост человека, траншея. Позади нее вились вторая, третья, а во многих местах четвертая и пятая траншеи, соединенные сетью ходов сообщения. Это была главная полоса обороны, которая должна выдержать первый и решающий удар противника. Позади этой полосы, все ближе и плотнее окаймляя Курск с севера, запада и юга, темнели траншеи второй и третьей оборонительных полос.
Никогда еще Бочарову не приходилось видеть столь сложной и прочной системы обороны. И все это было сделано в поразительно короткий срок. Почти десять миллионов метров траншей и ходов сообщения было отрыто на прямоугольнике Курского выступа.
"Если все это вытянуть в одну линию, - подсчитывал Бочаров, - то глубокая канава, по которой, не пригибаясь, может пройти человек в полный рост, протянется через всю Европу и Азию, от Атлантического до Тихого океана".
Не менее потрясающи были и другие цифры. Всю эту сложную систему траншей прикрывали семьсот километров проволочных заграждений, почти полмиллиона противотанковых мин и триста тысяч зажигательных бутылок.
Пораженный гигантским размахом инженерных работ, Бочаров с восхищением смотрел на карту и мысленно повторял:
"Да, это сила, это мощь, несокрушимая, непреодолимая оборона".