- Подыскать-то предлог Майер, может быть, и сумеет, но не пустит его в ход, пока не обдумает все как следует, - настороженно поднял голову Бракведе. - Служить в гестапо для любого человека невыносимо, если он, конечно, не идиот, не садист, не фанатик и не интриган. От Майера всего можно ожидать, но он безусловно не глуп. Вот почему я поддерживаю с ним контакт и как раз собираюсь заключить закулисную сделку.
Мерц фон Квирнгейм отодвинул пустую тарелку и сказал:
- Вы затеяли опасную игру, - а потом рассудительно добавил: - Всегда трудно сделать правильный выбор. Вот и мы здесь, на Бендлерштрассе, уже несколько лет как стараемся "держать конюшни в чистоте". И все же время от времени появляются люди вроде обер-лейтенанта Герберта, который чуть было не выдал Лемана гестапо.
- Этот Герберт или витает в облаках, или круглый дурак, - равнодушно заметил капитан. - Но я думаю, что такими людьми не стоит бросаться, они могут служить прекрасным прикрытием для нас. Разве в нашем положении нам повредят несколько здоровенных парней, слепо размахивающих знаменами рейха на переднем плане?
Мерц фон Квирнгейм слегка сощурил глаза - они утонули в сети мелких морщин. Казалось, его позабавили рассуждения капитана. Потом он вдруг вспомнил, что у него срочный разговор по телефону, быстро встал и вышел.
Графиня Ольденбург-Квентин озабоченно посмотрела ему вслед. Капитан же, не меняя позы, продолжал внимательно разглядывать пятна на скатерти, словно перед ним была разостлана карта генерального штаба, и лицо его постепенно омрачалось.
- Кажется, ваша идея глубоко запала в душу полковника, - сказала Элизабет. - Разве не достаточно того, что все уже и так осложнилось?
- Достаточно, если хоть немногие могут ориентироваться в этих джунглях. Для массы же дураков хватит и ярко выкрашенных фасадов, чтобы ориентироваться по ним. А сейчас доминирующий цвет - коричневый. Впрочем, подобного рода тактику маскировки нам давным-давно следовало бы применить.
Полковник вернулся к их столику и сообщил:
- Я только что говорил с генералом Ольбрихтом. Он согласен с вашим планом. Мы немедленно создаем новую службу, задача которой будет заключаться в том, чтобы наладить тесное сотрудничество со всякими партийными учреждениями. Начальником службы назначается обер-лейтенант Герберт, который будет непосредственно подчиняться генералу Ольбрихту, а вас, господин фон Бракведе, он назначает своим постоянным представителем при этой службе.
- Прекрасно! - явно обрадовавшись, воскликнул капитан. - Итак, теперь мы станем получать песок, который можно будет с успехом сыпать в глаза определенным лицам. И одним из его поставщиков будет мой дорогой братец - в этом смысле лучшего места для малыша не найти.
- Не следует переоценивать ситуацию, иначе мы рискуем впасть в заблуждение, - порекомендовал советник из министерства иностранных дел, - ведь не секрет, что полковник Штауффенберг поначалу был фанатичным национал-социалистом.
- Нет, он никогда не был им! - запальчиво вскричал Ойген Г. - Подобное утверждение граничит с клеветой! Что вы этим преследуете?
Советник укоризненно взглянул на излишне темпераментного профессора философии и спокойно, но не без упрека ответил:
- Я лишь старался выяснить все обстоятельства, чтобы, потом не возникло недопонимания. И если недавно у известной части нашего круга появились определенные сомнения в отношении господина Гёрделера, то в данных обстоятельствах необходимо выяснить, не сыграли ли в этом роль какие-либо закулисные мотивы.
- Ладно! - бросился в атаку доктор. - Сознаюсь, я тоже когда-то был юнгфольксфюрером.
Хозяин дома, граф фон Мольтке, высокий, стройный и элегантный мужчина, громко засмеялся. Его непосредственность помогла собеседникам отбросить возникшие было подозрения и мрачные мысли. Он не хотел, чтобы в его окружении создавались подобные ситуации. Граф поспешил привлечь внимание гостей к вину, которое ему удалось достать. Это было "Китцингер Майнлейте" выдержки 1933 года. Полдюжины мужчин в штатском отвлеклись от предмета спора и переключились на божественный напиток. И профессор не был среди них исключением.
Хозяину дома было только тридцать пять. Он принадлежал к влиятельным кругам движения Сопротивления, занимал центристскую позицию и выступал за компромисс. Лебер и Бек ценили его, Гёрделер доверял ему, и даже вожаки коммунистических групп отзывались о нем уважительно. Штауффенберг, Бракведе и профессор Ойген Г. были его друзьями.
- А известно ли вам, какие события произошли в Бамберге в тридцать третьем? - спросил вдруг советник.
Мольтке без труда разгадал, что таким образом он пытается укрепить позиции Гёрделера, а доктор незамедлительно парировал:
- Известно! Тогда некий лейтенант рейхсвера вместе с сопровождавшей его радостно возбужденной толпой торжественно продефилировал по улицам. Этим лейтенантом был Штауффенберг. Бракведе в то время занимал пост заместителя полицей-президента Берлина, Гёрделер же был имперским комиссаром по вопросам цен и составлял секретные докладные о своих поездках за границу.
- И так далее… - вмешался граф фон Мольтке и попытался изобразить, что подобная перепалка веселит его. - Поначалу и Бек был не против Гитлера. И профессор Попиц достаточно определенно высказался за новый государственный порядок, а профессор Хаусхофер подвел под его высказывания теоретическую базу. Однако сейчас они с нами. Далее, я полагаю, что их разногласия с режимом имеют под собой более веские основания, чем нам кажется. Мы были противниками нацистов с самого начала в силу своего происхождения, воспитания, политических позиций. Да и приверженность к религии сыграла в этом не последнюю роль. А им пришлось пережить внутреннюю борьбу, чтобы принять решение, ибо их прежние убеждения вступили в конфликт с их же собственной совестью.
- У Клауса фон Штауффенберга, - веско сказал Ойген Г., - есть три выражения, которые самым точным образом характеризуют то, что он думает, В тридцать девятом он сказал: "Этот идиот развязал войну", в сорок первом: "Уж очень много побед числится на его счету", а в сорок четвертом его комментарий свелся к одному-единственному слову: "Смерть!"
Обер-лейтенант по фамилии Герберт и по имени Герберт был глубоко убежден в том, что принадлежит к элите нации. Кроме того, Герберту казалось, что ласковое солнце удачи наконец ярко светит ему: его назначили начальником службы, он получил персональный кабинет, ему оказывал поддержку сам капитан фон Бракведе.
- Мы возлагаем на вас большие надежды, - заявил он Герберту, - и убеждены в том, что нам не придется разочароваться.
- Я приложу все свои силы, - заверил его обер-лейтенант. - Наконец-то я получил задание по душе!
- Давайте не будем себя переоценивать, - заметил фон Бракведе, судя по всему, пришедший в хорошее настроение, - но я заранее уверен, что вы с этим делом справитесь. С вашими взглядами вы, надо полагать, пойдете далеко. Я могу судить об этом, ибо у меня есть брат, который мыслит так же, как и вы. И не в последнюю очередь именно по этой причине я предложил вашу кандидатуру на тот прекрасный и перспективный пост, который вы заняли. Вот почему мне хотелось, чтобы вы преподали моему брату, лейтенанту Константину, наглядный урок, каким должен быть офицер, преданный фюреру.
- Ваше доверие - большая честь для меня, - торжественно заверил Герберт.
Разговор продолжался в том же духе еще некоторое время. Он, этот разговор, словно благоухающее облако, окутывал кабинет. Не торопясь, спокойно, можно сказать, даже элегантно, капитан преподнес преданному до мозга костей нации и фюреру обер-лейтенанту приятный сюрприз: наряду с партией и ее главными учреждениями следует оказывать исключительное внимание штурмбанфюреру Майеру.
- Ваше желание - приказ для меня! - с готовностью откликнулся Герберт.
- Штурмбанфюрер Майер, как вам известно, мой друг. И я хочу, чтобы с ним у вас установились доверительные отношения. В этом я заранее полностью полагаюсь на вас.
- Будет сделано! - торжественно заверил Герберт Герберт, словно приносил клятву.
- Разумеется, вы должны меня обо всем информировать - регулярно и как можно более подробно. Все остальное определится в дальнейшем. Итак, за дело!
- На генерала Остера мы, к сожалению, не можем рассчитывать, - сообщил Ольбрихт. - Он уже длительное время находится под наблюдением. Гестапо пытается помешать абверу.
- Все эти гестаповские акции вызвала одна-единственная записка, - сказал полковник фон Штауффенберг. - В ней было указано несколько имен, и нашли ее на столе у одного из сотрудников Остера. Когда помещение обыскивали, генерал хотел было потихоньку убрать записку, но гестаповцы его опередили. Вот он и попал под подозрение.
- Мы должны учитывать все, - заметил невозмутимо Хеннинг фон Тресков, - даже то обстоятельство, что английский кислотный взрыватель вдруг не сработает. Ведь подложил же я в свое время в самолет, на котором летел Гитлер, бомбу с таким запалом, но взрыва не получилось.
Беседа длилась несколько часов. Фон Тресков был неутомим, его собеседники - тоже. Они выдвигали один аргумент за другим, искали контраргументы, устраняли противоречия, формулировали новые предложения, при этом лишь фон Тресков имел необходимый опыт: он уже несколько раз пытался избавить Германию от Гитлера.
"Пресловутый закон о комиссарах" - расстрел военнопленных по малейшему подозрению в том, что они были политработниками, сделал практикой массовые убийства военнопленных вопреки международному праву. С тех пор гитлеровский режим санкционировал любое зверство, любое гнусное преступление.
Вот тогда-то Тресков призвал своих товарищей, оцепеневших от ужаса: "Помните об этом часе! Если нам не удастся перечеркнуть эти приказы другими действиями, честь Германии будет потеряна навсегда. Народы не простят нам содеянного и через сотни лет!"
Разговор шел на Бедлерштрассе. Судя по всему, генерал фон Тресков не строил никаких иллюзий и, сдерживая свой темперамент, рассуждал трезво и подчеркнуто деловито:
- Нужно добраться до Гитлера, прямо до него самого, и так, чтобы не вызвать ни малейшего подозрения. Последнее - главная предпосылка, главное условие успеха.
- Это не составит проблемы, - ответил Штауффенберг. - Меня снова начали регулярно приглашать на совещания в ставку фюрера, правда, в большинстве случаев вместе с генерал-полковником Фроммом.
- Акцию придется осуществлять с помощью бомбы, - продолжал фон Тресков.
- Это меня вполне устраивает. - Штауффенберг поднял три пальца, оставшиеся на его левой руке.
- Пистолет здесь не годится, - размышлял генерал. - Покушение с помощью пистолета ненадежно. Так называемые удачные примеры, в частности покушение в Сараево, - результат счастливого стечения обстоятельств. Мы не должны поддаваться в связи с этим иллюзиям.
Ольбрихт кивнул в знак согласия и добавил:
- Кроме того, следует учесть, что Гитлер никогда не остается совершенно один, его усиленно охраняют. К тому же нельзя отрицать, что он действительно чувствует опасность. И не только с тридцать восьмого года. Тогда он немного раньше покинул мюнхенскую пивную "Бюргербройкеллер", где выступал на нацистском сборище, и взорвавшаяся бомба не причинила ему никакого вреда.
- Мои соратники и я некоторое время считали, что лучше всего использовать против этого типа пистолет. Пятеро офицеров вызвались совершить покушение: они собирались стрелять все разом, чтобы исключить любую случайность. Но как они могли оказаться около Гитлера?
- По данному вопросу у нас единое мнение, - заверил Штауффенберг. - Необходимо пробраться в ставку Гитлера, и речь может идти только о бомбе. Правда, мне еще не ясно, как пронести ее незаметно и устроить так, чтобы она сработала точно и безотказно.
- Все эти проблемы разрешимы, - успокоил его фон Тресков. - Я думаю, что следует использовать портфель, тот самый портфель, который мы, немцы, так любим носить с собой. - Генерал иронически улыбнулся, а потом продолжил серьезным тоном: - Мне представляется гораздо более важным другое. Какая у вас, Штауффенберг, реакция на Гитлера?
- Что вы имеете в виду?
Вмешался Ольбрихт:
- Повсюду толкуют об удивительной силе внушения, которой обладает Гитлер. Даже на такого человека, как Браухич, это произвело впечатление, и он лишь один из многих. А членам нашей группы в ставке дали понять - это сделал Штиф, - что они психически не в состоянии в настоящее время совершить это…
Штауффенберг рассмеялся. Фон Тресков поднял свою круглую голову, словно прислушиваясь к этому смеху, а генерал Ольбрихт взглянул на полковника вопросительно, хотя чуть ранее решил, что Штауффенберг его уже ничем не поразит.
- Не беспокойтесь, - сказал Клаус фон Штауффенберг. - Когда я первый раз предстал перед ним, то совершенно непроизвольно спросил себя: "Неужели это и есть Гитлер?" Он не произвел на меня абсолютно никакого впечатления. Более того, я чувствовал лишь одно: это никчемный человек.
Обер-лейтенант Герберт решил, что ни в чем не разочарует своего покровителя, который так благосклонно к нему отнесся. Капитан фон Бракведе останется им доволен. Ведь он, Герберт, знает, как надо вести тотальную войну.
В первый же вечер после назначения на пост офицера связи с национал-социалистскими организациями он мобилизовал свою невесту Молли Циземан, которая когда-то служила на телефонном коммутаторе здесь же, на Бендлерштрассе.
- Я рассчитываю на тебя, - сказал ей Герберт, - и ты должна взяться за дело, если любишь меня.
Так возникла идея о "маленькой, интимной вечеринке", которая привела к удивительным последствиям. Она состоялась на Ульменштрассе, за три квартала от Бендлерштрассе. Молли Циземан предоставила для этой цели свою квартиру и, кроме того, проявила готовность пойти на любые жертвы.
Гости, штурмбанфюрер Майер и лейтенант фон Бракведе, не заставили себя ждать. Один явился прямо из подвала на Принц-Альбрехт-штрассе , то есть с допроса; другой - с нового места службы, из школы военных летчиков в Бернау, близ Берлина. Оба ели с большим аппетитом, много пили и любезничали с Молли. Последнему Герберт, видимо, во имя чувства товарищества не препятствовал.
После третьей бутылки вина движения лейтенанта стали плавными, как при замедленной киносъемке. Он начал петь хвалебные гимны своему брату. Герберт немедленно подключился к нему. А Майер мотал все на ус.
Константин и Герберт в один голос утверждали, что капитан Фриц Вильгельм фон Бракведе - добряк и рубаха-парень и что если в Германии не перевелись еще настоящие рыцари, то он один из них.
- Я всегда высоко ценил моего друга Фрица, - заверил их Майер, тяжело ворочая языком. - Расскажите-ка, друзья, еще что-нибудь о нем, я охотно послушаю.
Майер взглянул на высокий лепной потолок, серо-коричневый, прокопченный табачным дымом. Обои на стенах во многих местах полопались и были покрыты пятнами, словно скатерти в кабаке, которые не стирались несколько недель. Доски на полу вздулись, как сырая промокательная бумага. "Гнилое мещанство, - думал он, - распалось и разложилось. Эта война, если удастся ее пережить, пройдется плугом по целине и распашет поля для новой Германии…"
Молли высыпала окурки из пепельницы и налила рюмки. При этом ее ядреный зад вильнул сперва перед Майером, потом перед лейтенантом фон Бракведе. Герберт заметил финты подруги не без удовлетворения - ему было что предложить гостям! И кажется, они это оценили. Довольный, он откупорил шестую бутылку.
- Ну так как обстоит у него дело с бабами, пардон, с дамами? - Майер залился громким фальшивым смехом завсегдатая кабаков. - Кое-какие слабости, в конце концов, есть у каждого, и мой друг Фриц в этом плане не исключение.
- К нему это не относится! - возразил лейтенант, который старался удержать Молли на надлежащей от себя дистанции. - Мой брат - человек чести с любой точки зрения.
Круглое, как мяч, лицо Герберта заблестело.
- Я должен взять нашего капитана под защиту, - изрек он. - Нет, он своего не упустит! Даже эта недотрога, наша графинюшка, прекрасная, как Мона Лиза, конечно же, не устояла перед ним, а это что-то значит.
- Мерзкая ложь! - крикнул лейтенант. Он вскочил и швырнул на пол бокал. - Никто не смеет так утверждать!
- Что вы, что вы?! - смущенно оправдывался Герберт. - Я не имел в виду ничего плохого. Я хотел лишь выразить капитану свою глубокую признательность. Как это вы могли так неправильно меня понять, ведь мы же боевые товарищи!
Майер убрал руку с колена Молли, наклонился над столом, наполнил бокалы и как бы между прочим бросил:
- Мужчина, в конце концов, всегда остается мужчиной…
- Но мой брат женат! - закричал лейтенант высоким, срывающимся голосом. В его голубых глазах сверкала пьяная запальчивость. - Он любит жену и детей, любит больше всего на свете.
- Больше всего? - вкрадчиво переспросил Майер, прикрыв глаза веками.
- Он скорее даст себя убить, чем обманет кого-либо из своих родных.
- Отрадно слышать, - обрадовался штурмбанфюрер, плотоядно улыбаясь, - что такие люди еще живут на свете.
- Господин генерал-полковник, мы разработали несколько дополнительных планов для операции "Валькирия", - доложил Ольбрихт.
- Ну что ж, прекрасно, если вам больше нечего делать. - Фромм дал понять, что ему неприятно, когда его отвлекают от любимого дела: он был погружен в чтение ежемесячника об охоте.
- Эти дополнительные планы предусматривают более широкое использование частей армии резерва в Берлине, особенно в заградительных мероприятиях, проводимых в районе, где расположены правительственные учреждения.
Мясистое лицо генерал-полковника Фромма, похожее на физиономию бюргера, перекосила недовольная гримаса. Ему не нравилась операция "Валькирия" прежде всего потому, что подготовка ее, как он любил повторять, не являлась его заслугой. Операцию задумал и разработал его начальник штаба.
- Избавьте меня от подробностей! - не стал слушать Фромм. - Или вы непременно хотите втянуть меня в обсуждение методов использования ваших штурмовых подразделений? По-моему, эти методы малоэффективны, и я уже письменно изложил свои сомнения относительно целесообразности запланированной вами операции. Что вы теперь скажете?
Генерал Ольбрихт немного, всего какую-то секунду, помолчал. Итак, этот хитрый лис Фромм снова подстраховался. Впрочем, его откровенность давала основания для кое-каких надежд. Ольбрихт осторожно заметил:
- Но в конце концов фюрер одобрил…
- Да, одобрил! - бросил генерал-полковник. Воспоминание об этом, вероятно, развеселило его: в косых глазах заплясали искорки. - Между прочим, человек, о котором вы упомянули, - дилетант, и данный случай лишний раз это подтвердил. Он ведь даже не подозревает, какое коленце выкинут его лихие парни.