* * *
Ранним утром из лагеря двинулся небольшой отряд во главе с поручиком Накамура. Две подводы везли мешки с трофеями. Накамура быстро шел впереди отряда, смешной и напыщенный, преисполненный сознанием важности поручения. Отряд двигался к ближайшей станции. Район был беспокойный, и потому солдаты шли с винтовками наперевес. К полудню впереди показалось небольшое здание станции. Накамура заторопился, вызвал начальника станции, приказал подать паровоз и платформу. На платформу взвалили мешки. Накамура показалось, что никто не понимает значения его экспедиции, и он велел высыпать головы из мешков. Головы покатились по платформе, как арбузы. "Это полезно, - подумал Накамура, - для острастки населения. Пусть все видят, как мы поступаем с бандитами".
Накамура представил себе прибытие в Харбин, атаку репортеров, щелканье фотоаппаратов, рукоплескания японских резидентов. Он позаботился о встрече, послав друзьям подробную телеграмму.
Встреча, как и ожидал Накамура, была пышной. Сотни японцев, выстроившись на перроне, приветственно помахивали флажками. Целый рой репортеров и фотографов осаждал поручика и платформу Друзья пожимали Накамура руки, похлопывали его по плечу, называли героем, вестником победы. Всю дорогу к штабу они кричали: "Банзай! Банзай!".
Отряд Накамура разместился на двух грузовиках. На одном - солдаты и поручик, на другом - головы. Перед штабом солдаты и поручик спрыгнули с грузовика. На улицу вышел командир дивизии. Накамура подхватил саблю и заторопился ему навстречу. Солдаты, выстроившись у грузовиков, взяли на-караул. Накамура, вытянувшись, рапортовал генералу. Генерал равнодушно слушал, но когда Накамура визгливо доложил, что военные трофеи в виде отрезанных партизанских голов доставлены с поля сражения в количестве семидесяти девяти штук как вещественное доказательство, генерал оживился. Он удивленно повел бровью и направился к автомобилям. Поручик забежал вперед, изгибаясь и оглядываясь, подскочил к грузовику и угодливо откинул заднюю стенку.
На генерала, на толпу, на солдат смотрели мертвые головы партизан. Серые лица, открытые закатившиеся глаза, измазанные в крови щеки, лбы, носы, высунутые опухшие языки.
Генерал засмеялся и, обращаясь к поручику, просипел:
- Э… Сонобэ все такой же шутник!
Накамура нашел момент наиболее благоприятным и позволил себе, подобострастно улыбаясь, заметить:
- Это мое предложение. Идея отрезать головы возникла у меня.
- Э-. великолепно, поручик, великолепно!.. Истребление непокорных - долг японских офицеров.
Вечером полупьяный Накамура лежал на толстых цыновках в чайном домике. Его окружали собутыльники и гейши. Он без умолку рассказывал им о последнем сражении:
- Никакого выхода у нас не было. Мы должны были победить или умереть. Я повел солдат в атаку. Завязался горячий бой. Вокруг меня громоздились горы трупов. Я и мои солдаты дрались, не щадя себя. Я бросался в самые опасные места, рубил, стрелял…
* * *
Цин вполз в лагерь Чжао Шан-чжи на животе. Израненные, опухшие ноги уже не могли нести его тело. Он долго бродил в сопках, выискивая лагерь. Он шел быстро, временами бежал. Всю ночь он не останавливался на отдых - только бы скорее найти Чжао и рассказать ему все.
Слушая Цина, Чжао все ниже опускал голову. Цин рассказывал торопливо и подробно.
Лагерь снялся в несколько минут. Три тысячи партизан были разбиты на три колонны. Получив приказ, они быстро скрывались в сопках, торопясь на выручку к друзьям. В пути Чжао Шан-чжи узнал страшную новость. Путевой сторож, видевший платформу, на которой лежали отрубленные головы, прибежал рассказать об этом партизанам. Чжао застонал и присел на корточки. Партизаны засыпали сторожа вопросами, и он поведал им о страшной судьбе отряда Суна. Войны сжимали оружие, потрясали им в воздухе и посылали японцам проклятия. Ярость душила людей… Мужественные бойцы плакали, не стыдясь своих слез.
К полудню колонны Чжао окружили район, в котором находился отряд полковника Сонобэ. Чжао готовился нанести японцам удар поздно ночью, чтобы застать противника врасплох и не позволить ему пустить в ход военную технику. Он удерживал своих бойцов, рвавшихся в бой.
- Братья, они не уйдут! Они навсегда останутся здесь. Ночью мы возьмем их в кольцо и задушим.
И партизаны ждали. Они нетерпеливо выползали на гребни сопок и смотрели вдаль, туда, где в наступавшей темноте редкими огоньками обозначался японский лагерь.
* * *
В большой палатке штаба полка собрались офицеры. Пришел и полковник Сонобэ. Потирая руки, он устроился на самом удобном месте, которое уступил ему капитан Ягуци. Беседа, прерванная появлением полковника, возобновилась.
- Я думаю, если позволит господин полковник, - продолжал замолчавший было Ягуци, - что наши операции в этом районе закончены. Вчера мы, несомненно, истребили шайку Чжао Шан-чжи. Я всегда считал, что у него имеется всего несколько десятков человек.
- Вы убеждены, что это был Чжао Шан-чжи? - спросил полковник.
- Только эти головорезы могут так драться. И заметьте, господин полковник: главарь был худой и высокий. Нам так и описывали Чжао Шан-чжи. Здесь больше делать нечего. Хорошо бы вернуться в Харбин, отдохнуть. Да и солдаты устали. Ведь уже третий месяц мы в походе…
- Завтра утром я жду поручика Накамура из Харбина, - прервал его Сонобэ, - Он, очевидно, привезет новые приказы из штаба. Быть может, нам действительно дадут небольшой отдых. Но сегодня я хотел бы поговорить с вами о других делах, господа. Мне известно, что у некоторых солдат появились нехорошие настроения, в частности, в вашей роте, капитан Ягуци. Есть сведения о том, что солдаты не желают воевать. Правда, таких очень мало - два-три. Я обращаю на это внимание офицеров. Час назад, - вам это еще неизвестно, капитан, - рядовой вашей роты Кикуци повесился в лесу. Он оставил солдатам записку. Вот она. Я прочту.
Полковник помолчал и посмотрел на офицеров маленькими злобными глазами, заплывшими жирком.
- Он пишет: "Я не хочу больше воевать. Солдаты, вы убиваете неповинных! Мы ведем в Манчжурии войну против беззащитного населения. Солдаты, вы все знаете меня: я - Кикуци из деревни Оно, уезда Кива, префектуры Нарасино, рядовой второго взвода третьей роты. Я протестую против этой хищническом воины, которой не кочет наш народ. Товарищи солдаты, бросайте оружие, требуйте отправки домой, на родину! Своим поступком я хочу обратить ваше внимание на недостойную войну, которую наша армия ведет против беззащитного народа".
Сонобэ кончил читать. В палатке воцарилась глубокая тишина. Ягуци побледнел.
- Господа офицеры, - продолжал полковник, - эту записку нашли у рядового Ногуци. Он читал ее солдатам третьей роты. И когда его схватили, он заявил, что вполне разделяет взгляды Кикуци. Я приказал расстрелять рядового Ногуци. Предупреждаю офицеров, что за малейшее ослабление дисциплины буду предавать их военному суду. Каждого солдата с такими опасными мыслями надо расстреливать на глазах у остальных.
Офицеры расходились из штабной палатки молча и суетливо…
* * *
С трех сторон массами надвигались партизаны на японский лагерь. Бесшумно, на животах и на коленях, двигались бойцы в густой темноте. Они ранили руки, ноги и лица о кустарник и острые камни. Впереди отряды разведчиков снимали японских часовых.
И сразу, словно бурная река прорвала плотину, партизаны ворвались в японский лагерь. Неистовый рев и разрывы гранат наполнили воздух. Партизанские гранатометчики рвались к центру лагеря. Застигнутые врасплох японцы отчаянно защищались. Пулеметная рота открыла бешеный огонь. Но партизаны все прибывали и прибывали. Они вырастали из темноты ночи, страшные и яростные; Они были всюду, окружая и уничтожая японцев. Зазывая об опасности, они бросались под пулеметные струи. Раненные, они подползали к пулеметчикам, хватали их за горло, валили на землю и душили.
Сражение закончилось только к утру. Весь лагерь был в руках партизан. Не ушел ни один враг.
Чжао Шан-чжи, боевой вожак партизанских колонн, лежал на носилках, принесенных из лагерного лазарета. Он был ранен. Превозмогая боль, он отдавал приказы, улыбался бойцам. Партизаны подсчитывали боевые трофеи - орудия, пулеметы, винтовки, гранаты. Чжао Шан-чжн довольно улыбался. Рана заживет, и он опять пойдет во главе своей бесстрашной армии навстречу суровым боям.
Расталкивая бойцов, к носилкам подошел командир разведывательного отряда с залитым кровью узелком б руке. Переведя дыхание, он доложил командиру:
- Мы обнаружили японский взвод, который обстрелял нас. Он возвращался со станции. Это, очевидно, и есть тот отряд, который отвез головы партизан в Харбин. Я должен был принять бой, и мы уничтожили отряд. Долго искали офицера, наконец нашли. Он целовал мне ноги, хватал за руки, давал деньги, просил пощады Я отрубил ему голову. Вот она!
И разведчик, развернув узелок, высоко поднял отрубленную голову. Застывшие губы скривились в жалкой гримасе. Открытые глаза еще горели диким страхом. Это был единственный раз, когда самурай Накамура видел манчжурских партизан так близко…
Отряд О Лан
Могучий весенний дождь напоил землю. По дороге струились ручейки. Они бежали к обрыву, где, пенясь, шумела река. Земля цвела, наполняя воздух густым запахом весны. Ветер разгонял тучи. Солнце заходило.
По дороге бегали взапуски полуголые ребятишки. Их радостные крики неслись вперегонки с ручейками к реке. Из глиняной фанзы вышла женщина. Домотканый халат плотно охватывал ее крепкое тело; черные, загорелые ноги были оголены почти до колен. Она вышла на середину дороги и, обернувшись к реке, остановилась. Далеко, у обрыва, мелькали детские фигурки. О Лан приложила ко рту руки, сложенные трубочкой.
- Ио, ио! - заметался в воздухе ее крик.
"Ио, ио, Лю…" разносил ветер.
Глухо застучали двери фанз. На дорогу выходили женщины. Старики рассаживались на порогах. Покряхтывая, они молча поднимали головы к небу, неподвижно смотрели вдаль. Женщины подходили к О Лан, истошно крича. "Ио, ио, ио…" катился по дороге призыв, убегая с весенним потоком. Дети, возбужденные, забрызганные водой и грязью, вприпрыжку бежали обратно к деревне.
Женщины сбились в кучу, они говорили все сразу, перекрикивая друг друга.
- В соседней деревне появились японцы, - сказала вдруг Ла Лин. - Завтра они уж наверняка будут здесь.
Женщины замолкли и тесно окружили Ла Лип, ожидая, что она еще скажет. Но Ла Лин молчала и, казалось, не собиралась больше говорить. Женщины придвинулись к ней вплотную. Старуха, толкнув Ла Лин плечом, хрипло спросила:
- Откуда ты знаешь, что японцы пришли в соседнюю деревню? Почему женщина может знать об этом? Удивительно, как ты все узнаешь! Словно тебе письмо прислали!
Ла Лин упорно молчала. Тогда спокойно и уверенно заговорила О Лан. Она слыла в деревне разумной и работящей женой, заботливой матерью. С ней советовались женщины, поверяя свои горестные думы. Мужчины с опаской поглядывали на красивую и сильную О Лан. Они побаивались ее прямоты и смелости. Даже вечно недовольные старики уважали ее за твердый характер и упорство в работе.
- Утром приходил Ван, - заговорила она. - Он сам видел, как японцы пришли в соседнюю деревню. Он слышал там выстрелы и крики. Он был здесь утром и ушел дальше, торопясь сообщить об этом в отряд Чжао Шан-чжи. Ла Лин сказала правду, и нечего пялить на нее глаза.
Старуха Чжу Чан крикнула:
- А скажи нам, О Лан, что еще говорил твой муженек Ван? Разве он не сказал, как мы должны поступить? Разве мужчины не придут защитить нас? Они ушли в сопки и рады безделью. Им наплевать на то, что здесь остались одни только женщины и дети, да еще вот эти, - и старуха кивнула на стариков, сидевших возле фанз.
- Я не думаю, чтобы мужчины бездельничали в сопках, - ответила О Лан. - У них там достаточно всякого дела. Ван ничего не сказал мне, как мы должны поступить. Время сейчас такое, что женщины тоже должны подумать о своей судьбе, о своих детях. И не надо так голосить, толку от этого не будет никакого.
В толпу протиснулись вернувшиеся с реки ребятишки. Отыскивая своих матерей, они хватали их за халаты, жались к ним. О Лан гладила по головке маленького крепыша. Он смотрел на нее и смеялся.
- Я думаю, - сказала Ла Лин, - что мы должны забрать детей и уйти в сопки к мужьям. Надо уходить скорее, пока японцы не пришли сюда. Вот, пускай О Лан тоже скажет, как мы должны поступить. Надо ли забрать с собой и детей и стариков? Японцы сожгут деревню и людей сожгут - я так думаю.
- Надо забрать детей и уходить отсюда, - громко сказала О Лан. - Только незачем нам с детьми и стариками итти к мужьям. Пусть старухи забирают детей и уходят с ними в дальние деревни, пусть и старики с ними пойдут. Женщины, имеющие достаточно сил, должны вооружиться, как могут, и итти в сопки. Разве мы слабее мужчин, разве это не наша земля? Или нам нет никакого дела до того, что весь народ бьется с врагами?
О Лан подняла руки.
- Если все со мной согласны, то сегодня ночью отправим детей и стариков. А потом женщины соберутся у моей фанзы, пойдем в сопки.
Поймав руку своего сына, О Лан прижала ее к бедру и пошла к фанзе. Женщины не расходились, горячо обсуждая слова О Лан.
- А ведь мой старик не пойдет с нами, - сказала, сокрушенно качая головой, старуха Чжу Чан.
- Почему он не пойдет? - спросила Ла Лин.
- Он с ума спятил. Говорит, помрет на той земле, которая его породила.
Женщины расходились медленно. Они не могли решиться на что-либо сразу. Все решалось мужьями, родителями, волю которых они безропотно выполняли. Женщина никогда не была другом мужа: она была рабыней раба…
* * *
Застонала земля под тяжестью танков, ударов снарядов и бомб, загорелась и опалила народ ненавистью.
Враг, вторгшийся в страну, сжигал города и села, вытаптывая любовно обработанные поля, истребляя все живое. Народ восстал против чужеземных поработителей. На фронт пошли молодые и старые. Они бились насмерть. Фронт разрастался. И опять шли отовсюду молодые и старые, даже дети. Но фронт народной войны звал снова… И тогда пошли женщины. Они встали рядом, плечо к плечу с отцами и мужьями, братьями и сыновьями. Женщины пошли в бой!
* * *
В бледном предрассветном тумане тянулись вереницы людей. Жители уходили из деревни, сгибаясь под тяжестью узлов. Сонные дети плакали, зябко ежась от холода и цепляясь за халаты матерей. Взрослые шли молча, изредка поворачивая головы к деревне, подолгу печально оглядывая ее. Старуха Чжу Чан суетилась вокруг колонны, то и дело покрикивая на отстающих.
- Перестаньте плакать! - кричала она детям. - Вот услышат японцы, догонят нас.
Дети замолкали, пугливо озираясь, размазывая по лицу слезы грязными кулачками. Некоторое время они молча и торопливо семенили ножками, но потом опять начинали хныкать, и Чжу Чан свирепела.
- Всех прогоню обратно, - визгливо кричала она, - японцам отдам!
В самом конце колонны, опираясь на крепкую суковатую палку, плелся муж Чжу Чан, глубокий старик.
- Моя земля, земля моя!.. - горестно бормотал он.
Несколько позже деревню покинул другой отряд, который О Лан повела в сопки. Женщины шли рядом, плечо к плечу. За поясами их виднелись рукоятки больших самодельных ножей. Время от времени О Лан пропускала отряд вперед, внимательно оглядывая ряды. Строгое, суровое лицо ее озарялось улыбкой. Семьдесят женщин решительно шагали по дороге.
О Лан позвала Ла Лин и тихо заговорила с пей:
- Ван сказал, что нам дадут оружие и обучат стрельбе. Они будут ждать нас возле Черных холмов.
- А сумеем ли мы обучиться такому делу?
- Если человек решился воевать, он все может сделать. И если мужчины могут стрелять, то почему мы не можем? Мы должны научиться как можно быстрее.
- О Лан, мы останемся в отряде мужчин?
- Нет. Ван сказал, что нас обучат военному делу, дадут несколько мужчин в помощь, на первое время… Мы должны будем сами действовать.
Наступило утро. Накрапывал дождик. Деревня осталась далеко позади, утонула в ложбине у реки. Вскоре исчезла и река.
- О Лан, ты когда-нибудь видела живых японцев? - спросила Ла Лин.
- Видела один раз в прошлом году. Я тогда вместе с Ваном возила бобы в город. Там и видела их.
- А я ни разу еще не видела. Какие они?
- Такие же, как и мы, только меньше нас. Они любят ходить со стеклами на глазах. И совсем не страшные. Только у них есть машины, которые убивают и сжигают.
- О Лан, а ты можешь стрелять из ружья?
- Ван показал мне, как надо стрелять. Он очень метко стреляет.
От отряда отделилась пожилая женщина и пошла в ногу с О Лан. Ей очень хотелось спросить своего командира о чем-то, но она стеснялась Ла Лин, искоса поглядывая на нее. Наконец не утерпела и спросила:
- Верно ли, что японцы сжигают пленных живьем?
- Может быть, - ответила О Лан.
- А что они будут делать с женщинами, которых возьмут в плен? Тоже сожгут?
- Не знаю. А ты не попадай в плен, и ничего не будет. Нехорошо, когда человек заранее думает о плене, - он плохо воевать будет.
- Нет, О Лан. Я совсем не боюсь японцев, даже если они меня два раза будут жечь. Я спрашиваю тебя потому, что все бабы толкуют об этом, и каждая говорит по-своему. Я думаю, что тебе нужно поговорить с отрядом, чтобы не было такой болтовни. Раз мы пошли на войну, значит каждый должен знать, с кем будет драться. Японские войска сжигают живых людей. Мы им тоже не дадим пощады!