Минуло немногим более месяца, как по приказу Ставки армия Пасхина была введена в сражение и за это время в тяжелых наступательных боях продвинулась почти на сто пятьдесят километров. Об успехах армии не раз сообщало Советское информ-
18
бюро: назывались десятки освобожденных населенных пунктов, подробно перечислялись богатые трофеи - танки, самоходные орудия, автомашины.
Прорвав две сильно укрепленные оборонительные полосы и по льду форсировав Волгу, наши войска перерезали железнодорожную магистраль западнее Ржева и в первых числах января завершили охват города с запада. Попытка овладеть Ржевом с ходу не удалась, и командование армии начало перегруппировку сил, готовясь к упорным боям за город.
Но вместо наступления на Ржев было приказано наступать в общем направлении на юг, и войска без какой-либо передышки нанесли удар противнику там, где он этого меньше всего ожидал, и возобновили продвижение, врезаясь острым клином в глубокие немецкие тылы.
Общий замысел командования сводился к тому, чтобы после сокрушительного разгрома врага под Москвой вынудить немецких генералов еще до прихода весны израсходовать создаваемые в тылу резервы и, главное, попытаться расчленить и уничтожить по частям основные силы девятой армии противника.
В середине января левофланговые дивизии армии Пасхина вышли в район города Вазузина, но взять город не смогли. Войска с боями продолжали катиться к югу, все более сужая полосу наступления и катастрофически удаляясь от своих тылов. К концу месяца, когда последовал новый приказ овладеть Вазузином, положение армии было чрезвычайно сложным.
Войска испытывали сильную усталость. Из-за снежных заносов и метелей значительно сократилась пропускная способность дорог, а это при нехватке транспортных средств привело к тому, что пополнение войск боевой техникой, боеприпасами и продовольствием резко ухудшилось. На направлении главного удара армии к этому времени не оказалось ни одного танка. Осложнилось аэродромное базирование авиации: отряд самолетов, приданных армии, оставался далеко за Волгой. В полках после месяца изнурительных боев было всего по семьсот - восемьсот штыков боевого состава.
Обстановка требовала от командования армии особо продуманных энергичных действий, и тут в выборе мер и, главным образом, в вопросах оперативно-тактических у Миронова с Пасхиным возникли разногласия.
"Видно, крепкий орешек этот Вазузин",- размышлял Евстигнеев, вернувшись с подписанным боевым донесением и засев за работу в комнате, где он час назад разговаривал с представите-
19
лями соседних дивизий. Он внимательно, с карандашом в руках прочитал последнюю армейскую разведсводку, еще раз просмотрел в блокноте свои записи и пояснительные схемы, вгляделся на карте в план города, и перед ним мало-помалу стали вырисовываться детали, которые на первый взгляд существенного значения не имели, а в действительности, как подсказывал ему опыт, могли серьезно повлиять на успех или неуспех боя.
Прежде всего, разглядывая одну из схем, он заметил, что в ничейной полосе перед фронтом дивизии, которую этой ночью предстояло сменить, значится свободный дот, господствующий над другими девятью дотами, занятыми немцами и представлявшими собой полосу прикрытия впереди Вазузина. Пустующий дот, по-видимому, не имел особой ценности для наших подразделений, находящихся в обороне, зато он мог хорошо послужить во время броска пехоты в атаку как опорный пункт и затем как надежное укрытие для передового НП или даже КП.
Далее Евстигнееву показалось существенным то обстоятельство, что Вазузин в западной части своей стоял на холмистом берегу. Можно было не сомневаться, что немцы в полной мере использовали господствующие высоты, понастроив там множество хорошо укрепленных и замаскированных огневых точек. Берег понижался к северу, и с этой стороны, вытянувшись с запада на восток, к городу узким рукавом шел овраг, по какой-то причине не обозначенный на карте.
Важным представлялось, наконец, то, что примерно в полкилометре от устья оврага, на пустыре, примыкавшем к северной окраине Вазузина, находились кирпичные строения, в которых, по одним сведениям, до войны были механические мастерские, по другим - воинские казармы.
Решение командира дивизии, оформленное в боевой приказ, учитывало и наличие сильной полосы прикрытия, выдвинутой перед Вазузином на направлении главного удара, и то, что северная часть города по всем признакам была наиболее уязвимым участком в обороне противника.
Однако к моменту принятия решения штадиву не было известно ни о свободном доте, ни об овраге, который в определенных условиях мог сыграть значительную роль. Эти новые детали обстановки требовали внесения соответствующих коррективов. А вносить по ходу дела коррективы было одной из главных задач оперативной работы штаба.
Евстигнеев позвонил Полянову и в ожидании его медленным взглядом обвел комнату. Очевидно, тут была учительская: длинный стол, на который, возвращаясь с урока, складывали стопки
20
тетрадей и мел; рассохшийся шкаф с чернильным пятном; на потемневших стенах кнопки с обрывками бумаг - может быть, висело расписание уроков или график дежурства учителей.
"Вазузин, глубинная Русь… куда зашел немец!" - в который уж раз думал Евстигнеев. Он поглядел на часы - Полянов задерживался - и позвонил в штаб головного полка.
- Это кто? Это вы, Третий? - спросил он, услышав молодой голос начштаба полка, старшего лейтенанта.- Это Суздальский говорит,- назвал Евстигнеев свое кодовое имя.- А Красноярского нет поблизости?
Старший лейтенант ответил, что Красноярский (командир полка майор Еропкин) в соседнем помещении, только сел ужинать, но если срочно, то его позовут. Евстигнеев сказал, что можно не звать, и спросил:
- Что у вас хорошего? Давайте рассказывайте.
Начальник штаба полка доложил, что все приведено в готовность, сейчас начали кормить людей; затем справился, не подкинут ли им к завтрашнему дню боеприпасов. Он говорил с другого конца деревни, но голос его звучал так, будто сидел в соседней комнате.
- С боеприпасами сделаем все возможное,- сказал Евстигнеев.- Карта у вас под руками? Найдите квадрат один - три, правый нижний угол, это на вашем участке. Нарисуйте там кружок с точкой и двумя стрелками. Есть? Обратите внимание на эту фигуру, она не занята… в ничейной полосе, да. Видимо, засыпана снегом и заминирована. Мы пошлем своих разведчиков, время сообщим позднее, а вы помогите саперами. Все понятно?
- Понятно, товарищ Суздальский,- ответил начштаба.- Я доложу Красноярскому.
- Подумайте хорошенько насчет использования этой фигурки,- сказал Евстигнеев, потом спросил: - Как "Ч"?
Старший лейтенант правильно назвал указанный в боевом приказе час атаки - "Ч".
Полянов уже стоял перед Евстигнеевым и, не снимая раскрытой планшетки, рассматривал сквозь прозрачный целлулоидный листок на карте квадрат один - три.
Положив трубку, Евстигнеев строго посмотрел на Полянова.
- Прошу прощения, товарищ подполковник. Заканчивал составлять оперативную сводку.
- Ладно,- сказал Евстигнеев.- Про пустующий дот ты уже знаешь?
С глазу на глаз он говорил Полянову "ты", хотя обычно со всеми подчиненными, включая своего заместителя, которого ценил и уважал, был только на "вы".
21
- Знаю, товарищ подполковник, и про овраг знаю, Зарубин показывал… Если ничего не случится, разрешите мне с небольшой группой занять тот дот. С выходом батальона на рубеж атаки…
- Разрешаю,- тихо сказал Евстигнеев.
Он видел, что Полянову уже ясно назначение этой долговременной огневой точки в будущем бою. Еще бы: капитан Полянов выпускник Академии имени Фрунзе. Правда, воюет он всего месяц, с тех пор как дивизия вступила под Торжком в сражение, но и за этот месяц Полянов уже успел зарекомендовать себя как храбрый, хладнокровный, думающий командир; да, командир, скорее строевой командир, чем начальник отделения: большой склонности к штабной работе, несмотря на свою образованность, Полянов не проявлял.
- Вот еще что,- помолчав, сказал Евстигнеев.- Нам придется вносить поправки…- Ему хотелось поделиться своими соображениями с Поляновым, прежде чем докладывать комдиву.- Видимо, ближайшей задачей дивизии надо будет считать не захват всех девяти дотов, а прорыв на том участке, где овраг, с немедленным выходом по оврагу на северную окраину города. Для этого - сильный отвлекающий бой в центре…
- Ясно,- сказал Полянов.- Маневр вместо фронтального удара. В данном случае, по-моему, это абсолютно оправдано. Но что скажет командующий?
- А командующему важен результат. Если зацепимся за первые постройки Вазузина, он не будет спрашивать, соблюдали или нет предначертания его операторов, будьте покойны. А комдива я, думаю, сумею убедить…
Евстигнеев чуть насупил висловатые брови.
- Подумайте и коротко набросайте предложения по этому вопросу. Обоснуйте.
- Попробую.
Оставшись один, Евстигнеев решил на всякий случай позвонить во второй эшелон штадива, разместившийся в шести километрах от Ключарева. Вряд ли можно было застать на месте начальника отделения тыла, который, выполняя указания Евстигнеева, с утра до вечера осаждал армейское тыловое начальство, просил, требовал, унижался, грозил, потом мчался на склады и перевалочные базы и всеми правдами и неправдами добывал столь необходимые для дивизии снаряды, мины, концентраты гречневой каши и горохового супа-пюре, комбижир, сахар, сухари, валенки, маскхалаты. Начальник отделения тыла, как волк, которого кормят ноги, не сидел дома, и все же следовало попытаться…
22
Дежурный по второму эшелону доложил, что интенданта третьего ранга на месте нет, однако он оставил сводку. Он, дежурный, может зачитать ее, но сейчас берет трубку товарищ Федоренко.
Евстигнеев обрадовался, услышав сквозь механические телефонные шумы глуховатый голос комиссара штаба:
- Да, да!
- Ну, что там делается, Николай Михайлович? Сколько подвезли снарядов?
Он был рад, что Федоренко во втором эшелоне и занят теми делами, до которых у самого Евстигнеева, поглощенного оперативной работой, частенько не доходили руки. Оказывается, когда комиссар дивизии Ветошкин собрался ехать в тылы, Хмелев посоветовал ему взять с собой Федоренко и сослался на просьбу Евстигнеева.
- Вот ты удружил мне, Суздальский,- недовольно пробурчал Федоренко.- Я что, на себе те снаряды должен таскать, чи шо? Для чего меня сюда сунув?
- Ладно, не ворчи, Николай Михайлович,- улыбнулся Евстигнеев.- Ты же у нас лучший организатор. Ну скажи, у кого еще такой опыт работы с людьми, такой дар убеждать и вдохновлять?
Федоренко до войны был вторым секретарем райкома на Полтавщине и любил, когда по разным поводам напоминали об этом. В военных вопросах он разбирался слабо, в боевую работу начальника штаба не вмешивался, но считал своим непременным долгом перед каждым наступлением, а то и в ходе его посещать подчиненные штабы, разговаривать там с людьми, подбадривать их, воздействовать, как он выражался, словом. По той же причине редко бывал и в тылах дивизии.
- Так что там, в тыловой сводке? Сколько завезли? - спросил Евстигнеев.
- Пока половину. И то не по всем видам. Тягла не хватает и подвод мало, такое, понимаешь, дело… Буду беседовать с местными органами Советской власти, вот. Позвоню тебе тогда, як воно буде.
- Половину - это ни к черту,- расстроенно сказал Евстигнеев.- Проследи, чтоб хоть тяжелые в первую очередь завозили, и мины, мины для стодвадцаток, без них не справимся. Понимаешь меня?
- Я еще сорганизовал химпакеты,- сказал Федоренко.- Заливаешь их трошки водой и в карман шинели - делаются теплыми. Для обогрева, понимаешь, бойцов…
- Это хорошо, пакеты. Но главное - тяжелые снаряды,
22
мины. У нас должен быть боекомплект, не меньше, передай мой строжайший приказ начальнику отделения.
- Слухаю, товарищ командир! - полушутя ответил Федоренко, и Евстигнеева уже начинало подмывать раздражение: для комиссара штаба завтрашний бой за Вазузин был обычным боем, одним из многих; он не знал и пока не мог знать того, что было известно ему, Евстигнееву.
- Постой, постой! - почти закричал Евстигнеев, чувствуя, что Федоренко собирается положить трубку.- Где, Московский? Занимается медицинской частью? .
Федоренко сказал, что Московский вместе с заместителем комдива по тылу уехал отсюда к члену Военного совета, к рассвету обещал вернуться прямо на новый КП или в один из стрелковых полков.
- Слушай, Николай Михайлович, если увидишь Московского, доложи ему: мне позарез надо с ним увидеться. Дождись, когда он будет возвращаться, и скажи, будь другом. Это очень важно для всех нас…
Федоренко снова произнес свое "слухаю" и дал отбой.
Евстигнеев вынул сложенное вчетверо письмо командующего, перечитал и хотел положить в планшетку, но передумал и снова спрятал в карман.
4
Несмотря на то что это был не приказ, не распоряжение, а всего личное письмо, он знал, чем рискует, задерживая его вручение. С Пасхиным шутки были плохи.
Евстигнееву вспомнился ранний декабрьский вечер, когда его, только что приехавшего с первым эшелоном в Торжок, вызвали к командующему фронтом. В просторной крестьянской горнице, освещенной десятилинейной керосиновой лампой, сидел лысеющий, крепкого сложения человек в расстегнутом генеральском кителе. Чуть поодаль, заложив руки за спину, стоял невысокий, с орденом Красного Знамени генерал-лейтенант, которого Евстигнеев в первую минуту принял за члена Военного совета фронта.
- Товарищ генерал-полковник, начальник штаба Уральской дивизии подполковник Евстигнеев по вашему приказанию прибыл!- отчеканил Евстигнеев.
- Здравствуй, товарищ подполковник,- поднявшись, сказал командующий фронтом.- С прибытием вас.- И протянул ему руку.
"Постарел малость, но вроде все такой же энергичный",- мельком отметил Евстигнеев, глядя генерал-полковнику в глаза.
24
Восемь лет назад он, в то время начальник штаба отдельного батальона, был на занятии, которое проводил командир дивизии, нынешний командующий фронтом, и Евстигнеева тогда поразила неутомимость этого человека. Все они, от командиров рот до командиров полков, потные, изнывающие от жары и усталости после восьмичасовой командирской учебы, сидели с осоловелыми лицами вокруг громадного штабного стола. А комдив - он наравне со всеми провел этот день на ногах - прохаживался с указкой в руке и без устали еще часа три подряд задавал им вопросы.
Генерал-полковник, конечно, не помнил Евстигнеева - слишком много событий произошло между тем мирным временем начала тридцатых годов и нынешним, военным, второй половины декабря 1941 года,- и Евстигнеев на приветствие командующего фронтом ответил строго положенными словами:
- Здравия желаю, товарищ генерал-полковник! Спасибо.
И, пожав протянутую руку, отступил на шаг и снова стал по
стойке "смирно".
- Прошу познакомиться или, вернее, возобновить знакомство, товарищ Евстигнеев… Ваш новый командующий армией генерал-лейтенант Пасхин,- сказал генерал-полковник, указав глазами на стоявшего поодаль генерала.
Евстигнеев с удивлением повернул голову и встретился со сдержанно-насмешливым взглядом генерал-лейтенанта. На широком грубоватом лице того знакомо выделялись голубые, с припухшими веками глаза.
- Что, не признаешь, Евстигнеев?
- Здравия желаю, товарищ…- Евстигнеев запнулся, взял под козырек и быстро договорил: - Товарищ генерал-лейтенант.
- Генерал-лейтенант теперь, верно. А я уже думал, не признает меня мой лучший боевой комбат, хотел огорчиться.
Перед Евстигнеевым стоял еще один его прежний командир дивизии - из более поздней поры, с которым они столько хлебнули горя в недобрую зиму войны с Финляндией.
- Ну, докладывай командующему фронтом, а после зайдешь ко мне, вспомним старину,- сильно тряхнув руку Евстигнеева, сказал Пасхин.
Генерал-полковник опустился на свое место.
- Так с чем прибыли к нам уральцы? Хвалитесь, подполковник…
Особенно хвалиться было нечем. Бойцы, выгрузившись из эшелона, прямо на морозе распечатывали дощатые ящики с густо смазанными винтовками и пулеметами, а тряпья для протирки оружия не оказалось - никто не предусмотрел такой как буд-
25
то бы мелочи, как снабжение подразделений ветошью. Артполк еще утром отправился по железной дороге в сторону станции Бологое за пушками и гаубицами, и возвращения артиллеристов можно было ожидать в лучшем случае только через сутки.
Неважно обстояло и с конским составом. Лошади, принятые на месте формирования, поступали в дивизию из степных табунов и не привыкли к уздечке, а тем более к артиллерийской упряжке.
Единственное, чем мог действительно похвалиться Евстигнеев, это были люди: двенадцать тысяч бойцов, в большинстве своем недавние уральские рабочие.
- Ну, с такой силой мы далеко немца погоним,- сказал генерал-полковник, выслушав доклад, помолчал и, словно прочитав мысли Евстигнеева, что люди - это еще не все, прибавил: - Успеете, подполковник, успеете. Вооружим ваш народ и дадим время на подготовку.
Командующий фронтом не знал, что тем же вечером Ставка потребует от него немедленно возобновить наступление и он вынужден будет ввести в бой несколько свежих дивизий из резервной армии Пасхина, в том числе и Уральскую дивизию, еще не закончившую сосредоточение и не успевшую как следует вооружиться.
Ровно через час, закончив дела в штабе фронта, Евстигнеев зашел в избу Пасхина. Генерал-лейтенант, уже помрачневший и озабоченный, сказал, что побеседовать им сегодня, к сожалению, не удастся - война! - и тут же велел идти в штаарм за получением боевого приказа.
Евстигнеев не обиделся, даже почувствовал облегчение. Вспоминать о финской войне ему не хотелось. Он немедля отправился в штаарм, представился его начальнику и доложил о приказе командующего.
- А мы боевого приказа еще не писали,- сказал генерал-майор Миронов, седоватый, спокойный, с виду неторопливый человек.- Поезжайте, товарищ Евстигнеев, к себе в дивизию, а боевой приказ мы вам пришлем.
Евстигнеев козырнул и пошел искать своих лошадей. В глубине души он надеялся, что с приказом будет не так скоро и дивизия успеет привести себя в порядок. Он сел в кошевку и помчался догонять свой штаб, своих людей, к которым привык за время формирования.
На другой день приехавший в дивизию генерал-лейтенант Пасхин сурово отчитал его в присутствии комдива за то, что Евстигнеев уехал из штаарма, не получив на руки боевого приказа. Евстигнеев виновато молчал. Он был обязан доложить командующему, что приказ не готов, и лишь тогда с его разрешения мог
26
уехать - таков был непреложный воинский порядок,- и Пасхин был прав, но Евстигнеева все же кольнула крутая перемена тона генерал-лейтенанта.
Потом за месяц боев Пасхин вернул Евстигнееву свое благорасположение и еще раза два-три в штаарме называл его лучшим боевым комбатом, но Евстигнеев сделал свои выводы и, разговаривая с командующим армией, старался больше не переступать служебных рамок.
Вспомнив тот ранний декабрьский вечер и последующее, что касалось его взаимоотношений с Пасхиным, Евстигнеев стал перебирать в памяти встречи и разговоры командующего с Хмелевым, свидетелем или участником которых ему довелось быть.