- Давайте сниматься, - предложил Лайцен, и командир покорно стал к телеграфу. Попробовали дать задний ход, но отказались: винты задевали о грунт. Попробовали шестом обмерять глубины, и вышло: шесть футов кругом, а под носом - пять.
- Товарищи, что же делать? Подождем? - спросил командир. Всем своим видом и всем своим голосом он извинялся. Распоряжаться без ведома товарищей Лайцена и комиссара он больше не собирался и в этом хотел их уверить.
- Ладно, подождем, - подтвердил Лайцен. - Утром нас увидит буксир, который стоит у дежурной плавучей батареи. Утром будем сниматься.
- Есть, - ответил командир. - Разрешите…
- Силуэт с левого борта, - вмешался Васька. Сердце его яростно колотилось, но он старался говорить, как Лайцен.
Слева в темноте, качаясь, скользило низкое черное тело. Сразу отсверкали пять длинных вспышек и три коротких.
- Ноль, слово, - прочел Васька. - Наш опознавательный. Свои.
- Ответь, - распорядился Лайцен.
Васька поставил аккумуляторный фонарь на поручень и ответил. Отвечал он больше для порядка. Из темноты уже доносился измененный мегафоном голос:
- На "Интере"!
- Есть на "Интере"! - откликнулся Лайцен.
Силуэт подошел почти вплотную и оказался истребителем. Только тогда командир понял, что не успел испугаться. Понял и шумно вздохнул.
- Почему вы под берегом? - спросил истребитель.
- Сидим, - объяснил Лайцен. - Кто говорит?
- Истребитель "Смелый". Командир Ситников. Флот в полном составе выходит за косу…
- Передайте комфлоту: своими силами сняться не можем.
Истребитель вдруг дал ход.
- Есть!.. Вас все равно оставляли у косы.
Флот выходил в открытое море, флот шел на врага, и истребители были впереди. Васька не вытерпел:
- Ситников! Возьми!
Но Ситников не ответил. Его больше не было. Ни его, ни "Смелого". Была сплошная чернота.
- Эх! - сказал Васька.
Глава четвертая
Носовой кубрик "Смелого" до отказа был набит мешками с нехитрой провизией, ящиками пулеметных лент, кисло пахнущим мокрым дождевым платьем и уставшими за поход, насквозь промокшими людьми. Тяжелый табачный дым тучей качался под подволоком, узкими струями тянулся к открытым иллюминаторам. Комиссар Дымов говорил:
- Таганрогский залив, значит, наш. Перегорожен от Белосарайки и до самой Долгой минным заграждением и батареями. Охраняется всей нашей морской силой, Верно?
- Верно, - согласился Васька, только что вернувшийся с "III Интернационала". От сложных запахов кубрика ему хотелось чихать, но он сдерживался, - комиссар говорил об интересном.
- Значит, мы можем по нем производить какие хочешь перевозки. К примеру, хлеб из Ейска сюда возить, - и, разъяснив все преимущества владения морем, Дымов закончил: - Флотилии тоже лафа: ни тебе нечаянного нападения с моря, ни тебе прорыва в наш тыл. Сиди, значит, смирно и достраивай корабли. Так, что ли?
- Так, - подтвердил старшина, моторист Суноплев, но Дымов, искоса на него взглянув, усмехнулся:
- Врешь. Не так. Сидеть нам не приходится. Не такая война. На скорость надо брать. Достраиваться в ходу будем, даже в бою. Оборону кончили - теперь пойдем наступать.
- Наступали вчера ночью, - ответил желчный рулевой Скаржинский, наступали, да прямо во что не надо и наступили.
В неопределенных его словах звучало недовольство походом, истребителем и всем на свете. Поэтому комендор Совчук, по природе оптимист, прищелкнул языком:
- Ой, цаца сахарная!
- Верно, что сахарная, - поддержал второй комендор, Савша, - от дождя размок и пузыришься.
- Ни к чему поход был, - уперся Скаржинский. - Зря народное топливо пожгли. Ходили ловить белый дозор, а поймали свою "Свободу". Ладно, еще не расколотили.
- Не ты командовал, - вмешался Ситников. - Ты бы распорядился. Белым дал бы приказ всю ночь на якоре стоять, а "Свободе" тридцать узлов ходу наворачивать.
Комиссар поднял руку:
- Стой! Не туда понес. По порядку разъяснить надо, - и, повернувшись к Скаржинскому, принялся разъяснять операцию.
Сложностью она не отличалась. Белые выставили перед Бердянском дозор канлодку. Чтобы ее поймать, красная флотилия в полном составе вышла за Белосарайскую косу. По плану должны были пройти под берегам и, обойдя неприятеля, на рассвете напасть на него с тыла. Неприятель, однако, за ночь перешел на четырнадцать миль к весту. Поэтому обход не вышел.
- Планщики, - пробормотал Скаржинский, но комиссар не остановился.
- "Свободу" поймали - это верно. Между прочим, хорошо, что поймали. У ней машина скисла. Не мы - белые взяли бы на буксир.
Скаржинский кивнул головой:
- То-то и есть. Всякий поход эта самая "Свобода" балаганит. А почему, спрашиваю? Потому - не налажена. Все гонят да гонят. Срочность?
- Срочность! - подхватил тоже недовольный Суслов. - Знаю я, откуда она такая взялась. Прикатило из Москвы начальство, товарищ коморси, бабушке твоей мерси. Ему что - ему только командовать да подгонять.
Коморси - командующий морскими силами республики - действительно прибыл из Москвы специальным поездом и действительно обладал стремительным характером. Благодаря штабным писарям он был отлично известен на судах флотилии.
- Говоришь - коморси? - спросил комиссар, и Суслов под его взглядом съежился. - Белым, значит, надо дать передышку. Так, по-твоему?
Суслов не ответил, а Скаржинский заговорил извиняющимся голосом:
- Я ничего. Однако надо бы сперва наладиться. Иначе какой толк?
Комиссар взглянул на часы. Времени оставалось немного.
- Оно, может, и надо, да некогда. - Вынул из кармана табак и бумагу, скрутил и прикурил у Суслова. - Сейчас, кстати, опять пойдем. Истребители, два сторожевика и минная баржа. Заграждение будем белым под нос ставить - перед самым Керченским проливом.
Совчук тяжело свистнул. Скаржинский сказал:
- Это пожалуйста.
Васька от восхищения выругался, а Ситников встал:
- Суноплев, готовь моторы!
Наверху лил мелкий дождь. На палубе соседнего "Зоркого" огромный начальник дивизиона блестел черным дождевиком. С ним разговаривал маленький человек в сером пальто с поднятым воротником.
- Я пойду пассажиром, - сказал маленький и отер мокрые усы.
- Есть, товарищ командующий, - ответил начальник дивизиона.
- Вы ведите, а я пойду на втором в строю.
- Есть. Вторым идет "Смелый".
- Имейте в виду: я никоим образом не буду лицом официальным. Я иду, так сказать, инкогнито.
- Есть инкогнито.
Командующий пожевал губами, вынул из кармана влажный носовой платок и, поморщившись, высморкался.
- Когда закончите приемку мин, пришлите "Смелого" за мной. Поднимете на нем мой флаг. - Повернулся и ушел сохнуть на "Буденный".
Инкогнито и флаг - две вещи, казалось бы, несовместимые, однако приказание есть приказание.
- Есть, - вдогонку коморси сказал начальник дивизиона и, повернувшись к Дымову, тихо добавил: - Вот так ящерица!
Для маленьких истребителей коморси - слишком большое начальство. Кроме того, с его темпераментом он на соседнем истребителе будет ощущаться как снаряженная граната в заднем кармане брюк. Все это хотел высказать начальник дивизиона своим тихим замечанием, но ограничился только сказанным.
- Ладно, - также вполголоса успокоил его Дымов. - Пускай.
Первым отошел стоявший с краю "Счастливый". За ним поочередно снялись остальные. Журча моторами, они медленно пересекли гавань и ошвартовались у минной баржи "Дон".
Мины" принимали маленькие, типа "рыбка", с заостренным корпусом и длинными усами. Дивизионный минный специалист Заболоцкий обошел истребители, на каждом равнодушным голосом повторяя одно и то же:
- Инструкции выдает на барже товарищ Клокачев. Такой толстый и бородатый. Главное дело - сахар. Раньше времени его не заряжать: может размыть брызгами либо дождем. Перед постановкой непременно проверить - с этим добром запросто рвутся.
- Рассказал, - возмутился Васька, когда очередь дошла до "Смелого". Какой такой сахар рвется?
- Дура, - ответил Ситников. - Не рвется сахар, а предохраняет. Понял? - и ушел в кают-компанию собирать карты к походу. Васька ничего не понял.
Объяснение пришло в лице самого товарища Клокачева, старшины-минера. Он осторожно сполз по скользкой доске и в самом деле оказался очень толстым. Борода у него была черная и казалась привязанной.
- Просю, товарищи, - сказал он не подходящим к его внешности тонким голосом и, когда команда собралась, прочел краткую лекцию: - Сахарный предохранитель действует на основании распускания в воде сахара, заряженного в коробку. Вот, - и он ткнул пальцем в открытую коробку на мине. - Не встречая больше сопротивления упомянутого сахара, пружина отходит. Вот, - и показал, как она отходит. - Отходом названной пружины освобождаются усы, приводящие в действие ударное приспособление. Вот! - и пощелкал по ударному приспособлению. - Мина тогда становится опасной, после чего каждое прикосновение к ней сопровождается ее взрывом.
- Здорово, - восхитился Васька. - Значит, сахар.
Система поистине была великолепна. Клокачева Васькин восторг умилил. Он улыбнулся и, как павлин свой хвост, широко распустил бороду.
- Сахар, салага. По выделке даже форменный леденец. На, откушай гостинца! - и вынул из мешка желтый кубик. - Сделай одолжение!
- Чего там, - смутился Васька. Леденцов он не видел уже года три.
- Да ничего. Я от души. Просю. - Голос Клокачева звучал неподдельной лаской, и Совчук поддержал:
- Ешь, когда дают.
Отказываться было неудобно. Васька нерешительно взял кубик, повертел его в пальцах и сунул в рот. Сразу же леденец, точно живой, сам выскочил на палубу. От страшной горечи Ваське свело скулы. В глазах его пошли цветные круги, и он даже зашатался.
- В целях предосторожности, - спокойно продолжал Клокачев, - поскольку наблюдались случаи самовольного поедания командой предохранительного сахара, данный сахар изготовляется смешанным с медицинской хиной, особо горьким и для потребления в качестве пищи никак не пригодным.
Команда смеялась и подначивала, но Васька, выпрямившись, молчал. Он уже научился держаться.
- Добре, - сверху, с баржи, сказал начальник дивизиона. Он видел все происшедшее, и Васька ему понравился, однако долго он о нем не думал. Начиналось другое дело, более существенное. - Ситников, иди к "Буденному". Примешь товарища коморси.
- Есть принять коморси! - прокричал высунувшийся из люка Ситников. Выскочил наверх, осмотрелся и позвал: - Салага!
Васька не мог разжать губ.
- Тебя зовут или не тебя? - удивился Ситников. - Пристопорь на гроте флаг коморси. Тот, что дал начальник. Понял?
- Есть! - с крайним напряжением выговорил Васька и пошел выполнять приказание. Очистил фалы, привязал к ним свернутый красной колбаской флаг и только тогда, отойдя к борту, начал отплевываться.
Истребитель, покачиваясь, дрожал. Тяжелая фигура Клокачева, стоявшего на корме баржи, медленно оседала в сумерки, в мелкую пыль затихавшего дождя.
- Стервец брюхатый, - пробормотал Васька в промежутке между двумя смертельно горькими плевками.
- Обалдел, сынок? - неожиданно спросил Ситников. Он не оборачиваясь видел все, что происходило на его истребителе, и не мог допустить беспорядков. - Будет. Все море заплюешь… На фалы флага коморси, слышь!
- Есть на фалах, - ответил Васька, снова становясь к мачте. Он уже знал: служба не допускала разговоров.
Ситников подходил мастерски - с крутого поворота. У самого "Буденного" дал задний ход и остановился, как приклеенный. Вода вскипела мелкими пузырями и затихла. Наверху вахтенный побежал доложить. Потом на истребитель упал штормтрап, и по нему на палубу спустились двое: высокий, весь в черной коже, с резким лицом под командирской фуражкой, и низенький, в сером, ничем не замечательный.
- Отваливайте, - распорядился высокий.
- Отдать концы! - скомандовал Ситников и прозвенел телеграфом. Светло-серый с черными потеками борт "Буденного" сразу пошел назад. Провожавшая командующего группа комсостава взяла под козырек.
- Флаг? - тихо спросил высокий.
- Флаг! - полным голосом повторил Ситников, и Васька рванул фал. Красный сверток, взлетев, развернулся огромным полотнищем, перекрывшим чуть не половину мачты.
- Важно! - вслух подумал Совчук. - Что твоя демонстрация!
Флаг действительно был не по кораблю. Вытянувшись доской в боковом ветре, он горел нестерпимой краснотой и подавлял своими размерами. Весь "Буденный" скрылся за его бегущими складками.
Высокий вопросительно взглянул на Ситникова.
- Не было других, - ответил тот. - Не положено, значит, чтоб сам командующий на малых судах ходил.
Маленький и серый вдруг вырвал руки из карманов.
- Чепуха! - подскочил к Ваське. - Прекратить балаган! Убрать!
Васька, спокойно смерив его взглядом, покосился на высокого. Он судил по внешности - только высокий, по его мнению, мог быть коморси.
- Я сказал: убрать! - закипел настоящий коморси.
- А ты скажи своей бабушке, - резонно ответил Васька. Он вовсе не собирался подчиняться неизвестным личностям.
Командующий вплотную взглянул на Ваську синими свирепыми глазами и вдруг расхохотался.
Сразу же хлынул ливень. Он ударил по темному морю, и оно закипело белой пеной. Он наполнил воздух молочным светом и стеклянным блеском. Он свистел и хлестал, разрешая все недоразумения. Коморси и его высокий флаг-секретарь были смыты в кают-компанию, непомерный флаг спущен по приказу Ситникова, и Васька водворен в рубку рядом с рулевым Скаржинским.
Ворота гавани промелькнули и расплылись. Впереди на фарватере темнели еле видимые истребители, сзади сверкала сплошная завеса, черное небо качалось над головой. Вода захлестывала глаза и тонкими струями сползала за шиворот. Было нехорошо.
Потом стало еще хуже. "Смелый" догнал своих товарищей, и весь дивизион остановился, ожидая выходившую на буксире сторожевиков баржу. Стоять без движения на медленной скользкой волне под чертовым ливнем было невыносимо. Кильватерная колонна развалилась, и истребители, покачиваясь, развернулись носами в разные стороны.
Ситников влез в рубку, достал табак и попробовал свернуть папиросу, но бумага разлезалась под его мокрыми пальцами. Чтобы не выругаться, он кашлянул и вытер руки с прилипшими крошками табаку о холодный дождевик. Втроем в рубке было очень тесно.
Впереди блеснула молния. Голубым огнем вспыхнули косые струи, дробным грохотом прокатился гром. Ситников, вздохнув, сказал:
- Здорово ты коморси облаял, - но Васька не ответил. Во рту его была горечь.
Снова вспыхнула синева. На этот раз прямо над головой. Гром рванул почти одновременно со вспышкой. Он ударил градом камней в железный лист и рассыпался в высоте.
- На "Смелом"! - донесся почти неузнаваемый голос начальника дивизиона.
- Есть на "Смелом"!
- Следовать навстречу барже. Почему, сволочь, не вышла? Привести!
- Есть привести!
Телеграф отзвенел, и "Смелый" начал разворачиваться.
- Буду указывать свое место фонарем, - уже издалека проговорил мегафон начальника дивизиона.
Фонарь, безусловно, был не лишним. Белая пена быстро темнела, и тяжелое небо, казалось, спускалось прямо на море. Сквозь короткие шквалы и дождь, рыская на попутной волне, "Смелый" шел к порту. Ситников вылез из рубки и наклонился вперед. Была сплошная, непроницаемая мгла. Изволь при такой видимости попасть в ворота.
И все-таки Ситников попал. По компасу, но больше по нюху и догадке, однако попал прямо. По обоим бортам одновременно вспенился прибой, и во вспышке молнии блеснули края мокрого волнореза.
- Лево руля! - скомандовал Ситников. Малым ходом истребитель прошел к стенке, где стояла минная баржа. Стенка была пустой.
- Ушли! - с берега крикнул портовый сторож. - С полчаса как ушли!
Ситников, молча развернув истребитель, вышел обратно.
Вода кипела и кружилась. Со всех сторон наступала темнота. Как в таком море найти корабли без огней? Разве что прямо на них вылезти.
- Плохие делишки, - вздохнул Скаржинский.
- Разговоры! - осадил его Ситников. Разговаривать теперь не приходилось. Нужно было действовать. Немедленно действовать. С каждой минутой темнело, с каждой минутой сторожевики и баржа уходили все дальше.
Справа по носу закачался огонь. Это был дивизион. Он ждал. Ситников протер глаза и стиснул кулаки. Так легче было думать.
Их могло снести под ветер. Значит - влево. Ясно - влево, потому что справа был дивизион, а на него они не вышли.
- Лево двадцать.
- Есть лево двадцать! - отозвался Скаржинский, перекладывая руль. Голос у него был новый, взволнованный и напряженный.
Васька вылез наверх. Волнение захватило и его. Он был сигнальщиком, ему надлежало смотреть, и он смотрел. Смотрел до рези в глазах, до одури, но видел только летящую воду наверху, внизу и со всех сторон.
Ситников опустил руки на телеграф, отзвенел "полный вперед" и повторил. Это значит: нажми сколько можно. Истребитель, рванувшись, врезался в волну. Теплые брызги смешались с холодным дождем и ударили в лицо.
- Прямо по носу! - закричал Васька, отшатнувшись от близкого, смертельно близкого силуэта. - Врежемся!
- Врешь, - спокойно ответил Ситников. - Почудилось. Все равно не увидишь.
Плеснула короткая молния. Силуэт распался. Правильно: почудилось.
- Не увидишь, - шепотом повторил Васька и, неожиданно вцепившись в Ситникова, крикнул: - Как же?
Ответил резкий удар грома. Потом ударила и захлестнула волна. За ней налетел шквал.
Ситников осторожно сжал Васькино плечо:
- Держись, сынишка. На глаз не возьмем - вынюхаем.
Теперь истребитель с волны на волну летел широкой дугой. Огонь дивизиона остался позади. Где-то в темноте болтались потерянные суда. Их нужно было обойти с под-ветра.
- Нюхай, душа салажья, - говорил Ситников и сам внюхивался в ветер. - Дым, понимаешь? Его дождем сбивает, он внизу. Только б в их дым войти, а там ляжем на ветер.
Васька понял. Он стоял запрокинув голову, дрожа от волнения и холода, но запах был один - сырость. А бывают разные: холодный запах бензина и теплый, масленый от моторов. Самый сладкий - сырой запах котла со щами, но слаще его сейчас был дым. Просто дым.
И сразу же пахнуло дымом. Ваське показалось, что он бредит, но новая дымовая волна была резче и отчетливее.
- Дым!
- Дым, - не сразу подтвердил Ситников. - Право на борт… одерживай., так держать… - и, когда истребитель лег на новый курс, добавил: - Ты некурящий, оттого и услышал первый.
Дым исчезал, но возвращался каждый раз гуще. Постепенно убавляя ход, "Смелый" вышел прямо на баржу. Перед ней смутно чернели сторожевики. Ситников взял мегафон:
- На головном!
- Есть! - отозвался головной сторожевик.
- Куда ушли?
Сторожевик ответил не сразу и новым голосом:
- Говорит "Разин". Кто спрашивает? Васька вздрогнул:
- Безенцов!
- Без тебя знаю, - тихо сказал Ситников. Громко в мегафон: - Истребитель "Смелый", флаг коморси, - И снова тихо: - Пускай попрыгает.
Безенцов в самом деле заговорил по-другому: