Охрана, разделившись, следует за нами. Эрлих придерживает меня под локоть, и я благодарен ему за это: ноги едва слушаются Огюста Птижана. Мы выходим на бульвар и плетемся мимо знакомых скамеек с пластинчатыми спинками, стриженых кустов и посадок декоративного табака. Неловко, одной рукой, я раскрываю плоскую коробочку "Житана" и, когда ваза, третья от спуска, оказывается рядом, словно раздумав курить, бросаю в нее сигарету. Надо же дать пищу специалистам и, кроме того, мне очень хочется позлить Эрлиха.
- Чему обязан, Шарль? - спрашиваю я и радуюсь тому, что голос мой звучит достаточно ровно.
- Наш друг Фогель…
- Что с ним? Заболел?
- Хуже. Сидит под домашним арестом.
- Какая досада! - говорю я заплетающимся языком и едва не падаю вместе с Эрлихом.
К счастью, толстый старый каштан, бугристый от бородавчатых наплывов, удерживает нас на ногах. Пальцы мои скользят по коре, хватаются за наплывы, не задерживаясь и на том, в котором - это я знаю точно! - мать-природа проделала крохотное дупло.
Эрлих с трудом поддерживает меня.
- Огюст? - говорит он с испугом. - Эй, вы там, помогите же!
Ближайший из охранников стремглав летит на зов. Вдвоем с Эрлихом они кое-как дотягивают Огюста Птижана до скамейки, усаживают, распускают галстук.
- Воротник, - хлопочет Эрлих. - Расстегните же ему воротник, черт возьми!
- Да, штурмбаннфюрер!
- Да не возитесь вы!..
Милая моему сердцу перебранка, свидетельствующая о том, что в суматохе и вспышках эмоций проделка с дуплом пройдет незамеченной… Не пора ли прийти в себя?
Глубоко вздохнув, я открываю глаза.
- Ну, ну, - говорит Эрлих и ободряюще треплет меня по плечу. - Маленькая заминка, а? Не надо было ехать, Огюст.
- Кто мог предположить… Простите, Шарль.
- В постель, Одиссей, и немедленно! Вы дойдете до машины?
Шажок. Другой… Буквально по сантиметру Огюст Птижан преодолевает расстояние от бульвара до "ситроена". Меня тянет оглянуться назад, на каштан, ничем не отличимый от сотен каштанов, но я удерживаюсь от искушения и даю Эрлиху усадить себя в задний отсек авто. Свертываюсь калачиком на подушке и вслушиваюсь в тарахтение мотора. Испуганные лица старушек и старичков, вытянувших шеи на скамейках, стоят у меня перед глазами… Мадам! Мсье! Не волнуйтесь, пожалуйста! Огюст Птижан - о-ля-ля! - живуч как кошка!.. На этот раз мне определенно повезло.
10. СПЛОШНЫЕ СЮРПРИЗЫ - АВГУСТ, 1944
На этот раз мне определенно повезло. Хочется надеяться, что и дальше, в ближайшие сутки, быт Огюста Птижана не омрачится событиями из ряда вон выходящими.
Вечер и ночь прошли спокойно. Вернувшись с бульвара, я отправился в постель, куда Микки подала мне ужин. В присутствии Эрлиха шарфюрер Больц держалась официально, словно это не она несколько часов назад пыталась соблазнить простодушного Огюста Птижана. Сидя с подносиком возле кровати, она не удостоила меня и словом; чопорные движения, бесстрастный взгляд профессиональной сиделки. Недостаток добросердечия был компенсирован ею после отъезда штурмбаннфюрера: за полночь Микки то и дело, скользя как тень, возникала в комнате и поправляла подушки. Роман не достиг апогея лишь благодаря сценическим способностям Птижана, издававшего такие стоны, что Микки ринулась названивать Гауку. В результате я получил укол морфия и возможность заснуть в полном одиночестве.
Впрочем, заснуть - это сказано не точно. Кошмары, раздергивавшие забытье на клочки, мало напоминали сон. Я с кем-то дрался, бежал, прятался в обгоревших развалинах; левая рука моя жила сама по себе - на ней появились пальцы, похожие на щупальца, и я цеплялся ими за падающие дома, мосластые ветви ветел и черные-пречерные облака… Перед рассветом я окончательно открыл глаза и обнаружил Микки, сидящую на пуфике. На коленях у нее был тазик, в котором плавали салфетки.
- Скверное дело, - сказал я, удивляясь, как звонко звучит мой голос.
Микки сменила компресс и сунула мне градусник. Я держал его во рту и, скосив глаза, следил за металлическим столбиком, быстро заползавшим за красную черту. Стеклянный стебелек дребезжал, тыкался в зубы…
- Сделать укол? - спросила Микки.
- Не надо, - сказал я, боясь, что морфий опять вернет меня к видениям бреда; в бреду, как известно, люди всегда говорят.
- Гауптштурмфюрер распорядился…
- Бог с ним, Лотта… И не лезьте из кожи вон. Вы ведь терпеть меня не можете.
- Не так…
- А как? Ну смелее! Не церемоньтесь с недочеловеком! Мой голос звучал, как гитарная струна, самое высокое си, отраженное в пространстве.
- Это верно, - сказала Лотта, подумав. - Но что-то в вас есть. Вы похожи на немца, Август… Лежите тихонько, у вас тридцать девять и три.
- Ничего… Скажите, Лотта, Варбург посоветовал вам быть… как бы это выразиться? Быть помягче со мной? Он ваш любовник, Лотта?
Микки уронила компресс; брызги из тазика темными пятнами расплылись по халатику.
- Бригаденфюрер мой начальник!
- Значит, Эрлих лжет?
- Вы думаете, я шлюха?
Это не шарфюрер Больц. Не солдат СС, всегда думающий только о фюрере, тысячелетней империи и достоинстве нордического человека. Маленькая немочка, девочка Лотти, игравшая, как и все дети мира, с тряпичной куклой, верившая в бога, зубрившая в гимназии правила арифметики. НСДАП придушила эту девочку, и СС-шарфюрер, не испытывая сомнений и жалости, присутствовала при пытках и исправно доносила начальству о коллегах, имевших неосторожность отступать от "кодекса германской чести…". О нет, я не педагог и не собирался перевоспитать фрейлен Больц. Мне всего-то и требовалось - заставить ее так или иначе ненадолго выйти из жестких рамок служебной регламентации… Девочка Лотти не желала, чтобы ее считали шлюхой. Пока и этого довольно.
- Так думаю не я, а штурмбаннфюрер, - сказал я.
- А что ему известно? Что он знает о бригаденфюрере, этот ваш Эрлих?
- Почему "мой"?
- Будто не догадываетесь? Не делайте из меня дурочку, Август. Я тоже не совеем слепа… Он думает, что хитрее всех. Как бы не так! Бригаденфюрер видит его насквозь.
Я еле сдержал стон, боясь спугнуть ее, и ждал продолжения. Однако мысли шарфюрера Больц совершили скачок и ринулись в другом направлении.
- Хотите знать, почему Эрлих врет, что я шлюха? Он затащил меня к себе, накачал коньяком и стал кричать, что я Лорелея, а сам искал, где у меня резинки на чулках… Вот оно как было!.. Интеллигент… Доктор, и все такое. Да он и мизинца не стоит - ногтя на мизинце бригаденфюрера! Вот кто человек! Видели бы вы его, Август!.. После Шелленберга он самый молодой генерал СС в рейхе! Сам Гиммлер побаивается его, потому и сплавил в Париж.
Я и не предполагал, что это окажется довольно просто - навести шарфюрера Больц на разговор о Варбурге. Бригаденфюрер был и оставался загадкой для меня. Даже то, что Варбург молод, - открытие. Я рисовал себе его иным: седовласым, усталым, разочаровавшимся в неких идеалах на последнем этапе войны и потому ищущим связи с СИС, буде события сложатся не в пользу Германии… Самый молодой генерал, сосланный к тому же в Париж и чем-то насоливший Гиммлеру, - это было уже кое-что!..
- Вы любите его, Лотта?
- А хоть бы и так?
- Еще бы - Зигфрид…
Я здорово рисковал, пользуясь насмешкой, но фрейлен Больц все-таки, к счастью, была в первую голову, женщиной, а солдатом СС - во вторую.
- Есть мужчины и красивее, согласна… Но и вы, Август, влюбились бы в него. Когда он целует мне руку, я едва не теряю сознания от счастья. Я!.. Кто я такая? Дочь паршивого неудачника, учителишки, только тем хвастающегося, когда пьется, что Грегор Штрассер хлопал его по плечу. И Варбург! Граф фон Варбург цу Троттен-Пфальц! Последний в своем роду. Он отказался от приставки и титула, чтобы слиться с нацией. Вы бы на это пошли?
Итак, отпрыск аристократической фамилии, вступивший в СС чтобы "слиться с нацией", и ищущий через посредство Эрлиха связь с Интеллидженс сервис… Лотта, неопытный шахматист, перемешала фигуры на доске и подставила своего короля под шах. Продолжая сравнение, я подумал, что Варбург из числа королей, которым особенно необходимо прикрытие пешек… Продолжало быть неясным только, какое положение занимает бригаденфюрер в парижской иерархии СД. О верхушке гестапо я, естественно, был осведомлен; люди, окружавшие высшего руководителя полиции безопасности и СД-генерала Кнохена, были наперечет, и Люк долгое время специально занимался ими. Фамилия Варбурга несколько раз мелькала в сообщениях источников, и у меня, по кратким зтим данным, сложилось убеждение, что СС-бриганденфюрер болтается при штабе без определенной должности. Пожалуй, я ошибся: скорее всего Варбург действовал в качестве уполномоченного Кальтенбруннера - все, кого терпеть не мог Гиммлер, пользовались особым благоволением начальника РСХА.
Огюста Птижана подмывало продолжить крайне волнующий разговор, но осторожный двойник, сидящий в его оболочке, одернул любознательного исследователя и перевел беседу в более спокойное русло. Совсем некстати было сосредоточивать внимание шарфюрера Лотты Больц на острой теме и заставлять ее, обдумав разговор в свободную минуту, жалеть об откровенности.
Вопрос Лотты остался без ответа, а Огюст Птижан, постонав и поохав, послал ее за кофе. Спать ему не хотелось.
…Еще одно утро, за которым потянется еще один день, не сулящий Огюсту радостей. Солнце пробивается сквозь тростниковые жалюзи и разрисовывает пол желтым серпантином. Фарфоровая, умилительно наивная пастушка, приподняв пальчиками юбочку, кокетничает с розовым пастушком - безделушка стоит на прикроватной тумбочке по соседству с часами в кожаном складном чехле и вполне современным эбонитовым телефоном. Еще нет семи, а в комнате душно. Я лежу на спине и смотрю на телефон… Из кухни доносятся негромкий стук тарелок и запах проперченных сосисок. Микки хлопочет над завтраком.
Сосиски и стакан молока, прикрытый салфеткой, вплывают в спальню как раз тогда, когда эбонитовое чудо издает первый, неуверенно короткий звонок. Я лениво скашиваю глаза и проявляю слабый интерес:
- Кто бы это мог быть в такую рань?
Шарфюрер Больц ставит поднос на пуфик. Телефон вторично издает дребезжание и - после паузы - в третий раз затрачивает порцию электричества, дабы побудить нас поторопиться.
Лотта берет трубку.
- Говорите!
Для секретарши - слишком требовательно и сердито.
- Какой Шульц? Здесь нет капитана Шульца. Ошибка!
- Кстати, - говорю я, дождавшись, пока Микки положит трубку. - Соединитесь, пожалуйста, с Эрлихом и скажите, что я вряд ли встану сегодня.
- Уже звонила, - отвечает Лотта и пододвигает пуфик. - Вы спали, и я звонила из гостиной.
- Он ничего не просил передать?
- Штурмбаннфюрер не докладывает мне о делах!
Лотта аккуратно режет сосиску и, подцепив кусочек вилкой, собирается передать его мне, но стук парадной двери отвлекает ее, и я едва успеваю отклониться и сберечь глаза, в которые целится вилка.
- Осторожнее, Лотта, - говорю я недовольно и замолкаю с полуоткрытым ртом.
Фогель, штурмфюрер СС Фогель, находящийся, как мне известно, под домашним арестом, возникает на пороге спальни и останавливается, покачиваясь с пятки на носок. Он в форме. Фуражка с серебряными регалиями, черные перчатки, пистолет в желтой кобуре слева у пряжки пояса…
Микки первая приходит в себя.
Как вы попали сюда? - вопрошает она и встает.
- Хайль Гитлер! - раздельно говорит Фогель и обводит комнату глазами. - Вы что, оглохли, шарфюрер!
- Хайль Гитлер…
- Мило развлекаетесь?
- Фогель… - начинаю я, понимая, что происходит неладное.
- Заткнись! И к Микки:
- Сядь и не двигайся!
- Вы пьяны, штурмфюрер.
- О нет… В самую меру. Не двигаться, говорю тебе, дрянь!
Пальцы Фогеля отстегивают крышку кобуры, и тусклый, тяжелый на вид "борхард-люгер" плотно укладывается ему в ладонь.
- Мы немного побеседуем. Как лучшие друзья.
- По чьему приказу?
- По долгу, шарфюрер. Единственно по долгу и присяге, данной при вступлении в СС. Напомнить ее вам, или вы не до конца забыли текст, валяясь по постелям Варбурга, Эрлиха и этой свиньи?
Это конец. Совсем не тот, какой предвиделся Огюсту Птижану. Глупая смерть, которая находит меня тогда, когда небо казалось почти безоблачным… Солнце раскрашивает паркет желтым серпантином, а пастушка все так же улыбается своему пастушку… Люк взял в дупле мою записку с планом и дал знать о себе… "Здесь нет капитана Шульца". Теперь все это ни к чему. Пистолет в руке Фогеля в любое мгновение изрыгнет свинец, и больше не будет ни Птижана, ни Стивенса. Не будет и меня… Ну нет, черт возьми! Не так все будет просто!.. Только бы Фогель хоть на миг отвлекся - на один миг, не больше…
Фогель, не опуская пистолета, левой рукой расстегивает планшет.
- Десять минут каждому, чтобы написать все. Ты и ты!.. Без лирики! Только факты. Слышишь, Больц! Начни с того, как Эрлих и Варбург договорились предать рейх. Ты была с ними, когда они сговаривались!.. Как я сразу не понял, куда вы гнули… Чья это идея, подсунуть мне деньги в шкаф? Эрлиха? Он все продумал, кроме мелочи: забыл, что дубликаты ключей находятся у него, и мне это известно… И ты - как тебя там? - пиши все, если хочешь жить. Я тебя не трону: и тобой, и этими свиньями займутся в Берлине. Мне нужно одно: факты. Голые факты! Ясно?
- Чего яснее, - говорю я.
- Больц, возьми бумагу и карандаши. На, держи… Сойдет и карандашом: не совсем по форме, но лишь бы разборчиво и правдиво.
Смешное совпадение: карандаш типа "4Н" как раз такой, каким я нацарапал две недели назад имя Клодины Бриссак на клочке, оторванном от газеты. С него все началось.
Лотта Больц вертит карандаш в пальцах.
- Штурмфюрер! Вы не в себе. Вы много выпили, штурмфюрер, и городите ерунду. Какая измена, какой сговор? Идите домой, штурмфюрер, и ложитесь спать.
- Заткнись! - говорит Фогель и покачивается на каблуках. - Из вас двоих он стоит подороже. Тебя я шлепну не задумываясь. Поэтому лучше не дразни меня. Завтра же Гиммлер пустит под "мельницу" твоего аристократа, и вот уж когда похрустят кости! Варбург на коленях будет ползать, вымаливая жизнь… Пиши, я говорю!
Выстрел - не громче треска елочной хлопушки - тонет в углах комнаты, и пистолет Фогеля с тяжелым стуком летит на пол. Дамский "вальтер" в руке Микки дымится; дымится и круглая дыра возле правого плеча шарфюрера; сукно, подожженное выстрелом почти в упор, тлеет, и я провожаю Фогеля взглядом, когда он, покачавшись еще, вдруг подламывается в коленях. Лотта срывается с места и с визгом хватает его за волосы; пригибает голову к полу и с размаху бьет и бьет, и Фогель, вскрикнувший было, замолкает; тело его становится словно бы бескостным и не отзывается на удары, когда шарфюрер Больц острым носком туфли увечит покрытое кровью лицо, расчетливо целится в пах… Это не слепая ярость, а расчет специалиста - изуродовать, забить до полусмерти, лишить остатков воли… Лизелотта Больц спасает Варбурга и себя, и бригаденфюрер не ошибся в выборе, приближая ее к себе.
Я сползаю с кровати и хватаю Больц за передник… Кобура на тонком ремешке болтается у меня перед лицом…
- Перестаньте!.. Перестаньте же, Лотта!
- О!..
- Что проку в мертвеце? - говорю я, когда Лотта делает попытку вырваться. - Остановитесь, Больц, и послушайте меня. Труп - это расследование, шум. Мы ничем не докажем, что нас шантажировали… Оставьте его и позвоните Эрлиху. Вы еще поблагодарите меня за этот совет!..
- Он… Он посмел!.. И кого? Варбурга!..
Носок туфли шарфюрера впивается в переносицу Фогеля, но уже не с прежней силой и злобой, скорее по инерции… Поясным ремешком она связывает руки штурмфюрера, причем с такой энергией выворачивает раненую, что Фогель, застонав, приходит в себя. Больц, трудно дыша, оттаскивает его к стене и, прислонив полусидя, устремляется к телефону.
Доклад Эрлиху не занимает и минуты… Фогель слушает Микки, и по лбу его сползают капли пота. Кровь короткими толчками вытекает из дыры в мундире. Фогель мотает головой и мычит.
- Доигрались, - говорю я укоризненно. - И чего вам не сиделось под арестом?
Мне очень хочется, чтобы штурмфюрер сказал что-нибудь о Варбурге; портрет бригаденфюрера все еще остается недорисованным. Однако Фогель молчит; облизывает губы и трясет слипшимися волосами. Избитое лицо его распухает прямо на глазах… Молчание и три неровных дыхания - Фогеля, Больц и мое… Никак не могу успокоиться…
Эрлих приезжает один. Крупными шагами входит в спальню и, окинув Фогеля взглядом, кивает Микки:
- Ну?
Выслушав, достает сигарету и, не повышая тона, говорит:
- Развяжите… Свободны, шарфюрер!
Микки выходит, забыв притворить дверь, но Эрлих ничего не склонен упускать:
- Дверь, шарфюрер!
И ко мне.
- Извините, мсье Птижан. Маленькое недоразумение.
- Недоразумение? - с хрипом говорит Фогель. - Вы ответите…
- Обычная история, - словно не слыша, продолжает Эрлих. - Штурмфюрер переутомился, нервное напряжение, бессонница… На нашей работе это бывает. Доктор Гаук предупреждал меня, что у штурмфюрера неврастения, но я не придал значения. Вероятно, болезнь зашла далеко.
- Это вы далеко зашли, - хрипит Фогель, прижимая к плечу быстро краснеющий платок. - Вы и Варбург… Мое доброе имя… Моя честь офицера СС! И все ради чего? Ради него - этого пожирателя пудингов, понадобившегося вам… Преданного фюреру офицера в расход, а?
- Договаривайте, - любезно говорит Эрлих и тонкой струйкой выпускает дымок. Губы его сложены трубочкой. - Доктор сейчас приедет.
- Я и оттуда достану вас. Из сумасшедшего дома!
- Вряд ли!
- Мой рапорт дойдет!
Эрлих выпускает новую струйку.
- Я надеюсь на выздоровление. Боже вас упаси не справиться с недугом. Фюрер и рейхсканцлер недаром дали указание рейхсфюреру СС применять к безнадежным больным "эвтаназию". Германская раса будет полностью очищена от шизофреников, параноиков и дебилов. Сумасшедшие весьма отягощают наследственность… Гаук вылечит вас, Фогель, и все будет хорошо. Не так ли?
- Он истечет кровью, - осторожно напоминаю я.
- Пустое, мсье Птижан. В здоровом теле содержится семь литров крови. А он потерял не больше двух рюмок…
Эрлих ошибается. Больше, значительно больше… Я устанавливаю это, когда санитары и незнакомый врач в штатском несколько минут спустя забирают Фогеля и укладывают его на носилки, предварительно замкнув браслеты на его запястьях. Эрлих что-то шепчет врачу, тот щелкает каблуками, и они отбывают, а Микки тряпкой и совком уничтожает лужу, натекшую там, где лежал Фогель. У лужи весьма приличные размеры.
- Переволновались, Одиссей? - спрашивает Эрлих с видом человека, лишенного нервов.
- Не очень, - говорю я.