- Кто? Дружок его!.. Они же вдвоем были. По крайней мере прошлой ночью. Я ведь тоже сюда ночевать забрался, - пояснил Сечи. - Вдруг, слышу, идут. Едва успел за котел от них спрятаться. Тот, другой, шваб из Будаэрша, как я из их разговора понял… Утром он ушел, но может вернуться сюда в любую минуту.
- Дезертиры они, что ли? - спросил тихим, глухим голосом Ласло.
Сечи пожал плечами.
- Полудезертиры, полусолдаты. Сейчас ведь все так. Его куда-нибудь пошлют, а он спрячется, отсидится, чтобы как можно позже назад вернуться… Ну а ты, - повернулся он к Янчи, - держи теперь эту железяку все время под руками. Если другой придет, его тоже надо убирать.
Янчи протянул руку за автоматом, но Сечи остановил его:
- Что ты? Начнешь стрелять, все убежище сюда сбежится!
Шани, молча слушавший их разговор, печально мотнул головой товарищу.
- Янчи! - только и сказал он, с уважением посматривая на Сечи.
Они обшарили котельную, нашли эсэсовский продовольственный мешок, а в нем полбулки хлеба и кусок колбасы. У Сечи тоже нашлось немного хлеба и сала. Поделили еду на всех по-братски, и хотя голод не утолили, - после двух дней без пищи! - но это было все-таки лучше, чем ничего.
Затем они обсудили план дальнейших действий. Ласло решил: как стемнеет, оттащить эсэсовца на склон горы перед домом - он все время находился под ожесточенным обстрелом - и спрятать труп где-нибудь под обломками. А пока они сидели и терпеливо ждали прихода того, другого…
То и дело до них, словно порывы ветра, докатывались воздушные волны недалеких разрывов. Массивные стены не переставали трепетать ни на мгновение, словно по крыше дома катил, громыхая, нескончаемый эшелон.
В такую пору не до разговоров. Поэтому прошло немало минут, - а то и час, - прежде чем Киш решился заговорить. К тому же он не знал теперь, как ему обращаться к Ласло: на "ты" или на "вы".
Сечи тоже поинтересовался, не жил ли Ласло когда-нибудь на улице Логоди. Так постепенно, шаг за шагом, выяснили, что Ласло - друг Лаци Денеша.
- Я уже давно ничего о нем не слышу… Ни о нем, ни о другом моем приятеле…
- Если до сих пор уцелели, - помолчав, заметил Сечи, - то теперь все в порядке будет. У меня вот тоже немало друзей в опасности… Но я так думаю: нилашистам теперь не до нас.
- Да и мы только потому и уцелели, - вставил Шани Месарош.
- Послушай, - вспомнил вдруг Ласло о своих бланках для удостоверений. - Не надо тебе?
- Как не надо? Поскорее выписывай. На Лайоша Сечи…
- Сечи? - вскинул голову Шани. - Улица Аттилы, сто семьдесят один? Тогда у меня для вас весточка имеется.
Так кружным путем нашло наконец адресата запоздалое послание: "Монтер ушел в Пешт, пекарь под военным контролем, из пекарни отлучиться не может, Юхаса упекли на бронепоезд, целыми днями несет службу на набережной… Если можешь, дай о себе знать через Анну Кёсеги. Она живет на Туннельной улице".
Стали обсуждать, что дальше делать Шани и Янчи, сомневались, стоит ли им возвращаться домой. Сечи предложил всем вместе переночевать в квартире г-жи Шоош. Через окно можно пробраться в комнату незамеченными. Да и Ласло, пожалуй, лучше не ходить к себе домой еще одну ночь.
- Ну, а потом, если все будет в порядке, ко мне! - предложил Ласло. - Места на всех хватит.
- Нет, в кучу всем сбиваться не стоит. Посторонние заметят. Схватят, чего доброго, всех скопом!
Договорились в любом случае держать связь. Через Ласло и его друзей.
…Когда ждешь, время тянется особенно медленно. Вот и день угас, а им все еще нужно было ждать, пока утихнет бой. Наконец дверь убежища открылась, по усеянной обломками лестнице выбрались из-под земли люди: подышать воздухом, посмотреть, как изменился облик улицы…
Сечи с товарищами прокрались через замершую улицу, волоча окоченевший уже труп эсэсовца. На склоне горы среди обломков нетрудно было найти подходящее для него место.
- Ну, а теперь - каждый своей дорогой! - скомандовал Сечи, пожимая на прощанье руки. - О себе я скоро подам весточку.
Ласло знал, что у них в доме в пять часов вечера входную дверь уже запирают и баррикадируют изнутри. Будь он один, он все же потревожил бы жильцов. Но с двумя товарищами?! Пожалуй, прав Сечи: эту ночь лучше провести где-нибудь в другом месте. Пусть поищут его нилашисты, если он им так нужен!
Вот почему вторую ночь после побега они провели в квартире г-жи Шоош.
Ласло Саларди проснулся от удара первой же мины, разорвавшейся неподалеку.
Оба новых знакомых Ласло спали, как сурки: Шани лежал навзничь, чуть приоткрыв рот, Киш - на боку, сердито зарывшись головой в тряпье. Осада и без того обезобразила комнату, но и они, вывалив из гардероба все белье, сбросив с кровати на пол матрацы, довершили картину разрухи.
Госпожа Шоош, войдя в свою комнату, испуганно закричала, и Ласло стоило больших трудов успокоить ее, объяснив вкратце, как они тут очутились. Янчи Киш вежливо встал и уставился на женщину своими невинными, как у ребенка, голубыми глазами. Шани Месарош тоже попытался придать своему мрачному, в синих кровоподтеках, лицу дружелюбное выражение. Поэтому вдова удивительно быстро справилась с охватившим ее страхом и целиком ушла в практические заботы.
- Вы, наверное, от нилашистов спасаетесь? Так вы не бойтесь, здесь у меня вы как у Христа за пазухой. А если нагрянет опасность, я вас предупрежу… О, господи, да вы, видно, есть хотите? Подождите, я сейчас… - И вдруг она разглядела лицо Шани. - Да это же сплошная рана! Какой ужас!..
Тщетно доказывал Шани, что это все пустяки, мечтая только об одном - о завтраке. Но вдовушка продолжала причитать, что раны могут загноиться, а там и до заражения крови недалеко, - и тут же умчалась за борным спиртом. Трое друзей и переглянуться не успели, как она уже вернулась с "Дианой" - кругленькой, пухленькой бутылкой борного спирта.
- Теперь надо перевязать… Сейчас я принесу что-нибудь… Ах, у меня ведь есть пакет первой помощи!..
Ласло понял, что жизнь его двух новых соратников отныне потечет в спокойном и надежном русле. На улице не было видно ни души, разрывы мин лишь изредка присоединялись к гулу отдаленной битвы. Ласло почувствовал, что может потихоньку, без лишних слов, удалиться.
Лайош Сечи провел эту ночь в одном из разбитых домов на Паулеровской. Расставшись с Ласло и его двумя спутниками, он некоторое время без приключений пробирался вдоль стен домов.
На углу улицы Мико его окликнули:
- Стой! Кто идет?
- Штатский, венгр! - ответил Сечи и остановился.
- Чего так поздно шляешься по улице?
В темноте Сечи не видел солдата, не угадывал даже, откуда шел голос.
- За водой иду, - сказал он.
- Черт бы тебя побрал! Дрыхнешь, что ли, когда другие ходят? Ну ладно, иди, да попроворнее, а то ведь немцы с тобой церемониться не станут.
Дальше идти было опасно, и Сечи завернул на Паулеровскую. "Дождусь где-нибудь утра, - подумал он, - а там двинусь дальше". Но в убежище ему идти не хотелось; как знать, на кого там напорешься! Да и спят уже все, наверное. Поэтому он, осторожно нащупывая каждый шаг, начал пробираться вверх по искалеченной, без перил, лестнице. На втором этаже толкнулся в первую попавшуюся дверь - не заперта. В передней нога ощутила ковер. "Вот и отлично!" - мелькнуло в голове. Сечи приподнял его за край и почувствовал, что дорожка вся засыпана мусором, штукатуркой. Стряхнув мусор, он скатал дорожку, чтобы потом постелить ее под себя, и стал дальше шарить в темноте. Дойдя до конца передней, он обнаружил, к своему удивлению, совсем не пострадавшую створчатую дверь. Однако он не сразу перешагнул порог, а прежде ощупал пол ногой. Пола не оказалось: была только зияющая воронка. Лайош опять стал исследовать переднюю и вскоре обнаружил одну дверь поменьше, ведшую в какое-то помещение с затхлым воздухом и совсем без окон. Куда бы он ни протянул руку, она натыкалась на окрашенные масляной краской шкафы.
"Будто специально для меня приготовили", - подумал он и стал втаскивать туда свой коврик.
И вдруг Лайош услышал шаги. Осторожно ощупывая путь, неизвестный поднимался по лестнице, устало переставляя со ступени на ступень тяжелые сапоги. Он, вероятно, слышал возню Лайоша в передней, потому что в двери остановился и неуверенно спросил:
- Есть здесь кто-нибудь? Можно войти?
- Пожалуйста, - отозвался Сечи. - Мне и самому пришлось вот сюда забраться. Застрял на улице на ночь глядя.
Незнакомец шагнул за порог и представился:
- Янош Дарабант, капитан полиции.
Судя по голосу, капитан был уже немолод. В темноте их руки не сразу встретились в приветствии.
Лайош Сечи, веря в надежность своего нового документа, назвался тоже.
Они затащили ковровую дорожку в кладовку и, расстелив ее на полу, устроились на ночлег. Было, правда, и тесно и неудобно, но что им оставалось делать?
- По крайней мере не замерзнем до утра! - пробормотал полицейский, но Сечи возразил:
- Не думайте, что здесь так уж тепло. Это вам только с мороза кажется… Да ничего: комнатушка маленькая, закрытая, немного мы с вами надышим. А в шкафах этих нет никакого платья?
Капитан, пыхтя, пошарил по гардеробам, и на Сечи плюхнулось какое-то пальто.
- Так… теперь мы сможем получше устроиться.
Капитан говорил очень медленно, с большими паузами, одновременно поудобнее устраиваясь на своей части ложа.
- Я вот тоже застрял на улице. Понятия не имею, где теперь моя часть… Если она вообще еще существует… Ну, что-то от нее, конечно, осталось… Вот только как я - то этот остаток найду? - Капитан вздохнул. - Ладно, утро вечера мудренее. А вы, сударь?..
- Я - штатский, - отозвался Сечи. - Попробовали мобилизовать, да тут же снова отпустили по чистой. Я здесь неподалеку живу. Одна женщина, вдова, уговорила меня сходить на Солнечную гору… Родственники у нее там какие-то, вот она и попросила меня передать им весточку. Не знает о них ничего уже которую неделю… Отправился я в дорогу еще поутру, да бомбежка меня застопорила. Сюда вот только и успел до ночи добраться. Завтра дальше двину.
- Да, - заметил капитан и после долгого раздумья добавил: - Вы, сударь, должно быть, добрый человек.
Сечи не ответил, не зная, что бы могла означать эта похвала, да еще из уст полицейского. Но капитан повторил снова:
- Вы, должно быть, хороший человек. Нынче-то люди не заботятся друг о друге. Я ведь иногда заглядываю в гражданские бомбоубежища… И видел как-то одну толстую старуху… она обед готовила… тут у нее и мука, и топленое сало, и даже лук сушеный. Словом, такой суп бобовый варит, что от запаха одного слюной изойдешь… А потом еще лангош на сковородке, о, боже! И тут же, рядом, - голодный ребенок! Так что вы думаете - та толстуха со своим жирным благоверным слопали, все одни, сами! А ребенку даже "пойди прочь" не сказали. Просто не замечали его. Вот каковы нынче люди!
Тихая, мурлыкающая речь полицейского действовала подобно снотворному на уставшего за день Сечи. Несколько фраз из рассказа он, вероятно, пропустил, проспал и очнулся, только когда полицейский обратился к нему с вопросом:
- Вы, сударь, курящий?
- Да, - ответил Сечи.
Тотчас же привстав на своем ложе, капитан начал шарить в вещмешке, брошенном в угол комнатушки.
- Угостил бы я вас чем-нибудь съестным, если мог. Думаю, что вы тоже не ужинали. Но вот беда: я и сам сегодня не только без ужина, но и без обеда… Но что такое голод в сравнении с отсутствием курева! - Капитан вздохнул и тут же добавил: - А у меня оно есть. Листовой табачок, целая пачка… Осмелюсь предложить, сударь… Надеюсь, вы не обидитесь. Берите весь! У меня и бумага курительная есть.
Сечи тоже приподнялся, услышав столь радостную весть. Все еще плохо слушавшимися от холода пальцами он свернул себе самокрутку. Прикуривая от протянутой полицейским зажигалки, успел разглядеть его лицо. Капитану было, вероятно, лет пятьдесят, однако выглядел он гораздо старше своего возраста. Красные опухшие глаза свидетельствовали о том, что он давно не спал. Лицо, поросшее щетиной, помятое, было ужасающе бледным.
- Возьмите все себе: и табак и зажигалку, - говорил полицейский. - Ведь сам-то я некурящий… Мне все это дали, подарили, а я взял, думал, может, кому-нибудь однажды пригодится. И зажигалка эта мне ни к чему…
Сечи курил, полупривстав на лежанке, опершись на локоть, и дивился: такую добрую душу ему никогда еще не доводилось встречать среди полицейских.
- Есть у вас дети, сударь? - спросил капитан.
- Нет, детей нет…
- А у меня есть. Два мальчика. Малыши. Старшему, Андришу, шесть. Я ведь поздно женился. Уже почти в сорок лет. Вы знаете как у нас в полиции с этим… Действует старое, еще монархических времен, правило: "В пределах своего сословия!" - Капитан сухо засмеялся. - Да и не в этом только дело. Как-то разочаровался я в женщинах. Я ведь в отделе "контроля за нравственностью" работал. У нас там, знаете, почти все старые холостяки. Из женатых только те, кто либо слишком рано, либо слишком поздно женился… И чего только у нас там не насмотришься! Раскрывается перед глазами жизнь, сударь… Да только не такая, какой ее писатели и поэты изображают. Ах, если бы я сам мог писать! Н-да, у нас можно научиться ценить истинно хороших людей… Особенно там, откуда я сейчас…
Лайошу Сечи не очень нравился весь этот разговор. Однако из вежливости, раз уж согласился принять роскошные по этим временам подарки - табак, бумагу и зажигалку, - он счел нужным поддержать его:
- А откуда вы сейчас?
- Откуда? - снова засмеялся своим странным сухим смехом полицейский. - Как то есть "откуда"? Из пекла! Я, правда, не спрашивал вашего мнения, сударь, о происходящем вокруг… А скорее всего и у вас его нет, как у большинства людей в нашей стране. Но я скажу вам свое мнение… Может быть, оно еще и вам пригодится. Вы, как я вижу, молоды. А мне теперь все равно. Я хоть начальнику своему мог бы это все высказать! - Речь капитана, его голос и смех стали более взволнованными, быстрыми. - Вот послушайте: служил я в полиции, но - где? В контроле за нравственностью. Носил пистолет, но как? Никогда и не вспоминал, что он у меня на боку… И вдруг выясняется, что я - офицер вооруженного подразделения! Делают из меня командира взвода!.. И знаете, что это за взвод? Семь полицейских!.. И с этим взводом извольте защищать Маргитсигет! Пистолетами… Вы представляете? Этими нашими дерьмовыми пистолетами. На каждый пистолет по пяти патронов… Вы же знаете, какая мразь эти наши пистолеты!.. Из них даже самоубийце не покончить с собой… А кто против нас? До зубов вооруженный батальон русских. И каким оружием! Ведь русский автомат с дисковым магазином - чего тут скрывать - лучший автомат в мире. Семьдесят два патрона в магазине. И бьют точно, что тебе любая длинноствольная винтовка. Вы представляете? Я уж не говорю об их пушках, минометах, ручных гранатах, пулеметах - только об оружии ближнего боя! С паршивеньким "фроммером" при пяти патронах восемь полицейских в своих черных шинелях на заснеженном Маргитсигете - картинка! Весь мой "взвод" они перестреляли, как куропаток. Между прочим, мы были арьергардом. Немцы уже смылись. Просто слов нет выразить, как это все называется! - Капитан вздохнул, как-то странно, навзрыд. - Восемь полицейских, и больше никого… Но ведь какие из нас вояки! Сидели, заполняли бланки о прописке, записывали анкетные данные, составляли рапорты… Чиновники - только и всего! Сержант, старший сержант… Чиновники - говорю я вам! Вот из кого состоял мой взвод… В конце концов остались мы вдвоем: я и еще один старичок - старший сержант. И вдруг как бабахнет!.. "Господин капитан, - кричит мой "солдат", - немцы мост взорвали!" Бежим мы назад: от куста к кусту, от сугроба к сугробу - а моста уже как не бывало. И тот узенький переход, что с моста на остров вел, тоже взорвали. Что нам было делать? Кричать - нельзя. Благо стемнело. Русские осторожнее стали наступать, медленнее. Они же не знали, что нас всего двое. Не знали, минирован остров или нет. А мы бегаем по берегу… С отчаяния попробовали даже вплавь добираться, забрели в воду. А она - ледяная. Ну, нашли мы наконец рыбачий челнок, сели. Весла нет, сначала руками гребли, потом сиденье вынули. И между льдинами пробираемся. Русские услыхали всплески - огонь по нас открыли. Подстрелили моего старшего сержанта, он так с дощечкой-сиденьем и вывалился за борт. А тем временем немцы взорвали и будайскую половину моста. Ужас, скажу я вам! Ужас, что было! Выломал я еще одно сиденье и кое-как добрался до берега возле площади Дёбрентеи. Тут меня немец один пулей встретил, хорошо еще - не попал… а я немецкий знаю, объяснил ему. Вот что произошло со мной сегодня вечером…
- Значит, взорвали мост Маргит? - спросил Лайош. - Всю будайскую половину?
- Да.
- Зачем же? Ведь пештскую часть еще в ноябре подорвали. Разве мало было этого? Все равно же войска по мосту не могли бы пройти.
- А почему им не взорвать? Ведь это же венгерский мост, не германский! - Капитан вздохнул. - Взорвали, говорят, и остальные все… Идут русские, наступают, зачем же немец будет оставлять им целыми мосты? А мы? Мы не в счет. Разве мы в счет? Из пяти патронов, что дали нам на каждого, в двух случаях - осечка… А потом не дочистишься, пока этот проклятый "фроммер" снова стрелять сможет. Они могли бы с таким же успехом и рогатки нам выдать! Что мы для них?.. Так чего же нам ждать от неприятеля, если "приятели" с нами так обращаются… - Капитан вновь завозился, приподнялся на своей лежанке. - Я весьма реально смотрю на вещи. Русский человек - хороший человек. Еще в ту войну довелось мне со многими русскими военнопленными разговаривать. Хороший народ: честный, набожный. Они и сейчас такими остались. Коммунисты - это только верхний слой. Да и те не таковы, как их у нас расписывают… Коммунисты, если сказать по правде, - идеалисты! Но какие бы они там ни были, после того, как мы на них напали, натворили всякого свинства - и на Украине и повсюду, после того, как люди отсидели четыре года в окопах, - чего же от них ожидать? Да будь на их месте ангелы, спустившиеся с неба, то и они не выдержали бы, осатанели бы! И я понимаю русских… Месть - чувство, естественное для человека. Любой мудрец, любой стоик до тех пор остается мудрецом и стоиком, пока у него не забурчит в животе от голода, пока он не обовшивеет, сидя который год в грязном, холодном окопе, пока не обесчестят его мать, дочь, не убьют детей, не подожгут кровли над его головой… Нет, не верю я, чтобы кто-то и после этого остался мудрецом и стоиком. Не верю!
Полицейский помолчал.
- Мы где-то оступились, сделали неверный шаг. Малый народ - мы влезли в драку больших… А порядок ведь всегда один: взрослые дерутся, мелюзгу из кабака вон! И вообще мелюзге нечего шляться по кабакам! К чему нам это?.. Послушаешь наших вождей: чего только не наговорят! И выглядит ведь все это правдой, если, конечно, не замечать, что чем-то, самой малостью, их правда отличается от правды. Один раз они сказали эту "почти правду", другой раз… И так все время, - а мы им верили, все свои расчеты строили на их полуправде. Страшное дело, скажу я вам…
Капитан снова задумался и надолго умолк. Сечи уже было задремал, как вдруг он заговорил снова: