В период между тридцать восьмым и сороковым годами Лайош Поллак послал различным парижским газетам не менее тридцати статей, рефератов и очерков. Два очерка увидели свет. Один из них Поллак посвятил какой-то годовщине изобретения гильотины, а к нему приобщил исследование на тридцати страницах по такому вопросу: "В какой степени гильотина может считаться производительной силой и как таковая - составной частью культуры и движущей силой общественного развития?" В "Радикальной газете", куда Поллак чаще других посылал свои сочинения, исследование его попросту бросили в корзину, но статья пришлась им кстати: местные французские авторы почему-то позабыли о годовщине, а было бы неплохо слегка оживить прошлое якобинства. Редакторы напечатали первые две страницы поллаковской статьи, разбавив ее гуманистической болтовней о смертной казни ("В принципе мы против, но на практике, увы… И уж если общество само вынуждено лечить опасные для его организма очаги с помощью хирургического ланцета, то нужно найти такой способ, чтобы не садизм, не низкие инстинкты, но…"). "Не беда! - заметил тогда Поллак, подписавший статью псевдонимом "Пепе". - Будем проникать в сознание мелкобуржуазных элементов, где только сможем". Статью он вырезал и припрятал - на память. Другая статья, увидевшая свет, была послана им по поводу появления специального исследования по финансовым вопросам. Книгу написал французский социалист, а Поллак сделал о ней доклад в доме Гуттенберга перед аудиторией из восьми человек. Содержание своего доклада Поллак и превратил в статью, сократив ее до шестнадцати страниц и ограничившись проблемой: "Валютные системы и современные тенденции развития валютных идей". Статья появилась на седьмой странице газеты под заголовком: "Доклад о книге товарища Лопиша в Будапеште". "Тенденции развития валютных идей" Поллака редакция газеты оставила без внимания, в очень вежливом личном письме сославшись на недостаток места, но попросила автора "и впредь присылать в газету интересные корреспонденции". Сенатор Лопиша, в то время только что проваленный на дополнительных выборах своим противником, кандидатом от милитаристско-аристократических кругов, и вследствие этого сильно подмочивший свой авторитет в организации банковских служащих, остался особенно признателен Поллаку за популяризацию его книги. В нескольких пространных письмах они обменялись взглядами о видах валюты.
Поллак упоминал раза два-три - на проверке членов партии и позднее, - что вырезки из газет вместе с "другими компрометирующими материалами" он в свое время уничтожил. Но эти его слова произвели на товарищей впечатления не больше, чем если бы речь шла об участии в распространении газет, - если не меньше. "Неужели они так и не поняли всего значения моей деятельности?" - возмущался он. Когда составляли какие-то очередные списки, в графе "занятие" Поллак поставил: "Писатель-специалист". Но и на это никто не обратил особого внимания, а Поллак был не из тех, кто сам себе делает рекламу… И вот наконец радость - нашелся человек, пусть в другой партии, признавший его заслуги. Пусть теперь Сечи и иже с ним почешут в затылке! Верно сказано: несть пророка у своего порога. Неужели нужно было прийти сюда социал-демократу и показать: "Смотрите, какой у вас талант - и где он? На задворках!.." Не важно, что социал-демократ, важно - серьезный политический деятель!
Да, Хайду серьезный политический деятель, согласился и Стричко. Потому что Хайду похвалил и его: было, говорит, время, когда мы с тобой вдвоем держали фронт… Да, было время, только сегодня о нем некоторые норовят забыть! Некоторые, кто на "ты" со старым полицейским офицерьем…
Жужа Вадас тоже называла Хайду серьезным политическим деятелем всякий раз, когда заходила о нем речь. И ни один из них не соглашался с тем, что говорил о социал-демократическом "комиссаре" Хайду секретарь Сечи. А Сечи говорил так: "Для Хайду одно важно: чтобы его точка зрения не походила на нашу!"
Но и Сечи был не совсем прав, давая такую оценку роли Хайду. Прошедший огонь и воду рабочий-политик, Хайду, пока был болен, с искренним беспокойством следил за тем, как складывается партийная жизнь и политическая обстановка в районе. И не о себе лично он думал, направив свои первые после выздоровления шаги в гостиницу "Палас", к тому самому товарищу Сэдеркени, члену ЦК, кому еще несколько месяцев назад он по вечерам, тайком, носил еду на улицу Радаи. Конечно, нанося первый визит, Хайду не забыл и о своих личных интересах и, вероятно, сожалел, что так долго провалялся в постели больным. Впрочем, может быть, ему просто не хотелось показываться на люди хромым, покалеченным; а возможно, он счел за лучшее выждать - пока прояснится обстановка, пока отодвинется фронт - и уже только потом выйти на политическую арену. Но ведь это он, Хайду, скрежеща зубами, плакался жене, что лежит прикованный к постели, в то время как… И возненавидел свою маленькую, со сводчатым потолком мастерскую-квартиру только за то, что здесь ему пришлось проваляться без дела, потерять столько драгоценных месяцев. Он-то ведь знал, что значило это преимущество во времени для коммунистов, первыми среди партий в районе приступивших к работе. И удивлялся, радуясь про себя, что они не воспользовались этим преимуществом так, как могли бы…
Нет, не клянчить себе пост пошел он к товарищу Сэдеркени. Кстати, член ЦК сам предложил Хайду работу у себя, в отделе профсоюзных организаций. Но Хайду отказался до поры от поста в ЦК и попросил оставить его на работе в районе…
Сечи не слишком утруждал себя детальным анализом личных или общественных мотивов поведения Хайду. Одно лишь он понял сразу: Хайду появился на арене в самое неудачное время.
В тот день из Нограда вернулся Озди, вернулся злой, раздражительный. Крестьяне поделили все его земли, включая и огороды. Ему оставили только дом и внутреннюю усадьбу в четыре сотни саженей. Озди мог бы сразу же броситься в драку, помчаться к старым знакомым в министерстве, швырнуть на чашу весов свои заслуги в движении Сопротивления, пустить в ход связи, трагически, с гневом или снисходительной улыбкой - кому как нужно - преподнося свою историю. Нет, Озди ни на мгновение не сомневался в том, что вернет себе имение. Вот только когда? Ведь может возникнуть новая тяжба: земля-то уже засеяна, и ему придется либо выплачивать стоимость высеянного зерна, либо ждать до уборки урожая. Словом, было от чего прийти в плохое настроение!
А тут еще и такие вопросы на повестке Национального комитета: генеральный квартирный реестр, расселение лиц, не имеющих жилья, участие домовладельцев в муниципальных работах по укреплению аварийных 542 зданий. Уже давно вышел приказ министерства восстановительных работ об обязательном ремонте крыш. По приказу значился очень дальний срок и до смешного ничтожные санкции за его невыполнение. (Кстати, и этот мягкотелый приказик так никто и не выполнил. В течение лета и осени пришлось с дополнениями издавать его вновь и вновь.) Коммунисты настаивали, чтобы приказ, учитывая особенное положение района, выполнялся самым строжайшим образом, и предлагали обязать владельцев мало пострадавших домов немедленно приступить к их восстановлению. А жильцам, которые сами отремонтируют здание, предоставить максимальные выгоды, освобождая их на определенные сроки от квартирной платы. И хотя теперь все это было лишь формальностью, пришлось задним числом утверждать речь Саларди, произнесенную им от имени Национального комитета перед квартальными старейшинами.
За последнее время Ласло успел привыкнуть к тому, что все его предложения от имени коммунистов автоматически становились решением всего Национального комитета. Очень редко предложения поступали от других партий, да и то большей частью это были просьбы помочь кому-нибудь из их коллег по партии - получить патент мастера, помещение под магазин, освобождение от рабочей повинности. А в остальном представители партий сидели и одобрительно кивали головами - на любое предложение. Привыкли, что выполнять эти решения им самим не придется. Что им стоило со всем соглашаться и числиться хорошими пай-мальчиками! Заседания Национального комитета сделались до смерти скучными и жиденькими. Сирена Форро, например, ни разу не удосужилась прийти на заседание с той поры, как в ее зубоврачебный кабинет по специальной проводке советской комендатуры дали электрический ток. Из партии мелких хозяев на заседания ходил один только Альбин Шольц. Он уже привык к удобному креслу Озди и умел отменно дремать в нем. Кроме того, ему нравилось председательствовать: открыть заседание, приветствовать собравшихся, рисуясь своим богатым законодательным опытом в прошлом, зачитать поступившие заявления, сформулировать в виде решения то, что Саларди диктовал для протокола. Шольц тоже соглашался со всем.
Оппозиция пока упорно отмалчивалась, но чувствовалось, что возражения назревают и уже буквально "висят в воздухе". За это говорили многие мелкие штрихи. Например, до сих пор не был решен вопрос о полсотне больших квартир: "по административным причинам" в них все еще не подселили дополнительных съемщиков (но когда дело коснулось квартиры Саларди, заместитель председателя управления проявил и расторопность и усердие, уже на следующий день заселив освободившуюся после выезда Магды комнату). Сопротивление оппозиции проявлялось и в других мелочах: например, на собраниях партии мелких хозяев обсуждались мировые политические проблемы, но ни разу даже словом не упоминались нужды района. Это была борьба с чем-то неуловимым, расплывчатым, непроницаемым, как туман. Ласло же хотел открытых дискуссий, страстно высказанных возражений, законченной аргументации, публичности. Иногда он чувствовал себя студентом, отвечающим равнодушному или даже злому профессору, который только слушает и молчит, не перебивая, не задавая никаких вопросов. Слушает, как студент рассказывает ему давным-давно известные вещи, сбивается, делает ошибки, волнуется… А Ласло хотелось спорить и в споре доказать свою правоту, в борьбе - показать свою силу.
И вот пришел черед и тому и другому. Озди, приехав, только и ждал подходящего случая, чтобы сцепиться с "этими", высказать все, что кипело, нет - клокотало в нем, огнем жгло в груди, пока старенькая крестьянская телега, дребезжа по булыжному шоссе, тащилась с ним до вацской железнодорожной станции.
- Я не понимаю господина Саларди! Попросту не понимаю, чего он хочет! - Озди был надменен и зол. - Чего он хочет от домовладельцев? Домовладелец нынче - нищий из нищих! Зачем же мы устроили на него травлю, грозим штрафами? Домовладельцу нечем платить. Все, что он собирает в виде квартирной платы, уходит на уплату налогов. Что же прикажете секвестровать сами дома? Но это уже сделали бомбы! Зачем мы вызываем к себе ненависть и насмешки, выдавая ордера на уплотнение? Ну хорошо, допустим, кто-то просит, кому-то действительно нужно… Но поощрять самим?! Коммунальное заселение не увеличит количества квартир, а уменьшит их. Вы только посмотрите, что за коммунальные квартиры мы теперь имеем! У меня по соседству была аристократическая квартира-люкс, мы могли бы приберечь ее для какого-нибудь министра. Так нет, вселили туда полицейского с пятью детишками и рабочего, тоже с семьей. Я знаю рабочих, чту и уважаю их. Кто-кто, а я - то уж знаю… Сам исходил потом, засучив рукава, вместе со своими рабочими косил, молотил - в зной, в пыль… Знаю, что такое физический труд! - Озди оглянулся вокруг, словно созывая остальных своих союзников на штурм. - Но квартира теперь не принадлежит ни одному из них. Она - общая! И они сообща разрушают ее. Ванная - в два раза больше этого зала. Изумительный кафель, мраморная, утопленная в пол ванна. Они устроили в ней курятник! Им не нужна ванная, это выше их потребностей. Сейчас я слышу, они снимают со стен кафель и продают его. В квартире такие ссоры, что стонет вся улица. И я не удивляюсь, - ведь им приходится делить все - от клозета до газовой плиты. Так что же: этого мы хотим? Назад, в каменный век?..
Да, это был заговоривший наконец экзаменатор-профессор, которому действительно давным-давно известно все, что может сказать студент.
- Война кончается, бои идут уже в Берлине. Победоносная Красная Армия и ее союзники уложили Гитлера на обе лопатки. Да вы представляете, какие силы, какие средства высвободятся теперь? Стоимости одной бомбы достаточно для возведения целого жилого дома; на средства, затраченные на подводную лодку или "летающую крепость", можно выстроить небольшой город. Минет еще несколько недель, и могучие международные силы придут в действие. А мы здесь бессмысленными полумерами будем трепать людям нервы? Вчера, едва я успел вернуться из деревни, приходит ко мне шестидесятидвухлетний старец, бывший член верховного суда. Шестьдесят два года человеку! Спрашивает, как ему быть: идти с женой на этот самый… ударник или воскресник… Словом, развалины убирать, как вы, господа, тут решили!.. А то, мол, говорят: кто не пойдет - реакционер! Так разве это они нам нужны на воскреснике? Подагрические старички из верховного суда?!
Он дышал шумно, раскрыв рот, и обводил взглядом примолкших "коллег". Ласло хотел уже воспользоваться паузой, он был уверен, что сейчас, вот сейчас, в пух и прах разобьет аргументацию Озди. Но тот властно махнул рукой.
- Простите, но я предоставил слово самому себе! - И он уже не глядел больше на Ласло, он обращался ко всем остальным, будто они вместе вершили суд над Саларди, будто только они все имели право решающего голоса, а Ласло мог лишь защищаться - в качестве обвиняемого.
- Или же история… с черепицей! Я уж не говорю о юридической стороне этого дела: на каком основании может кто угодно - или даже сам председатель - говорить от имени Национального комитета, когда еще нет общего решения! - Озди снова сделал эффектную паузу. - Но хватит и об этом! Только запомните, такими акциями мы приучаем людей к воровству, к беззаконию, как будто его и без того мало!.. Деморализуем народ, когда нужно восстанавливать не только дома, но и человеческие души. - Озди бросил короткий взгляд на Ласло, возвысил голос. - Я каждый день читаю "Сабад неп" и согласен со всем, что в этой газете пишется. От первой до последней буквы. С сорок второго года я поддерживаю политический контакт с коммунистами в рамках "Венгерского фронта". Но таких свежеиспеченных коммунистов, что не в состоянии отличить коммунизм от анархизма, таких местных царьков, самодержцев я не желаю знать!.. Вот и все, что я хотел сказать! Предоставляю уважаемым членам комитета возможность вынести свое решение! - Он вынул платок и спрятал в него свое вспотевшее лицо.
Ласло поднялся и сразу ринулся в полемику. Нет, он не терял головы, он держал себя в руках, не отвечал оскорблениями и совершенно спокойно объяснял свою позицию, доказывал свою правоту. Кончив говорить, обвел взглядом всех, ожидая поддержки. В этот день на заседание Национального комитета из коммунистов пришел он один. Напротив него, на потертом диване, сидели Пал Хайду, Магда, адвокат Гондош и рыжий стекольщик. Хайду слушал внимательно, с явным интересом. Длинноусый учитель от крестьянской партии громко скрипнул стулом и, смутившись, покраснел и крякнул. Альбин Шольц, откинув голову на спинку кресла, как обычно, давал отдохнуть глазам. Председатель рисовал на полях протокола кружки, а потом вокруг них - лепестки ромашек. Стояло молчание - томительное, долгое молчание. Сквозь открытое окно из Крепости долетала тягучая, на два голоса, русская военная песня. Промокнув пот платком и полюбовавшись мокрым отпечатком глазниц, лба, уголков рта на нем, Озди аккуратно сложил платок вчетверо, затем еще вдвое и убрал во внутренний карман расстегнутой куртки.
- Прошу высказываться, - со вздохом вымолвил он. - Нам нужно принять решение. Может быть, социал-демократическая партия?..
И тут заговорил Хайду. Он начал с изъявлений радости по поводу столь оживленного и столь интересного заседания комитета, на котором, как он рад убедиться, "обсуждаются чрезвычайно серьезные вопросы - важные как с теоретической, так и с практической стороны". Страстный тон ораторов показывает, отметил далее Хайду, насколько серьезно относятся "уважаемые коллеги" к своим обязанностям…
- Да, уважаемые коллеги, - подытожил Хайду, - именно этого и ждет от нас население района! Что же касается меня, то как назначенный нашим ЦК руководитель районной организации социал-демократической партии я в соответствии с линией своей партии стою на позициях теснейшего единства действий с братской марксистской партией. Господин секретарь комитета Саларди, - а для меня он товарищ Саларди, - ясно сказал: людей нужно поставить на ноги, научить их помогать друг другу! Я полагаю, господин председатель в принципе с этим тоже согласен…
Озди буркнул что-то с озабоченным видом, вероятно, желая пояснить свою позицию, но, как дисциплинированный диспутант, не захотел мешать оратору и лишь молча кивнул.
- Я не оратор, - продолжал Хайду, - я обыкновенный простой практик, человек физического труда. По-моему, ведь как… нужно ухватить цепь за нужное звено, а уже тогда - давай делай! - Он поглядел себе на ногти, словно на них записал ключевые слова своего выступления. - Да, о домовладельцах… Я скажу откровенно - мы не партия домовладельцев. Вышло постановление правительства, писали его люди более умные, более осмотрительные, чем мы с вами… Постановление нужно выполнить - это ясно. Но я должен заметить товарищу Саларди, что, если мы перегнем палку, пойдем дальше, чем этого требует данное постановление, мы можем подорвать авторитет правительства! А в остальном - это постановление, господа, оно уже существует, и тут мы не знаем шуток и будем его выполнять! - Хайду твердо посмотрел на Озди. И, удивительное дело, тот согласно кивнул ему.
- Что же до остальных вопросов, - добавил Хайду, - то я предлагаю следующее: перепись всех уцелевших квартир - это затея дельная… Создадим сегодня же комиссию, которая разберется, как нам разместить людей, не имеющих над головой крова. В школах, в учреждениях, в пустующих квартирах, если их можно отремонтировать, и… - он снова с непреклонной решимостью посмотрел на Озди, - и путем коммунального заселения тоже! Да-да, если понадобится, то и таким путем! Наконец, эта, как ее… словом, дело о черепице. Оно ведь как иной раз бывает? Начнет человек выступать и такого наговорит, что и сам не рад… Я полагаю, что и товарищ Саларди не так думает на самом деле, как получилось из его слов. Мы должны добиться того, чтобы ни одна штука черепицы не валялась без пользы ни на улице, ни на крышах разрушенных домов. Предлагаю и для этой цели создать комиссию. Подсчитаем ресурсы… Назначим приемлемую цену… Давай черепицу, получай деньги, - все будет в порядке, и никакой анархии…