- Почтальона… Пьяного старика Жиго… Патруль прошел… Старик Жиго ретировался в подворотню…
- Ищи палатку.
- Вижу. В конце улицы. Ну и что?
- Немедленно уходи!
- Зачем?
- Уходи как можно скорее и брось все.
- И чемодан?
- Да, рацию получишь другую. Ты понял меня?
- Конечно. Но я не одет.
- Исчезни из Версаля и больше никогда там не появляйся. Вечером будь в пассаже "Лидо", я подойду к тебе… Вечером, в пассаже "Лидо"…
- Я понял…
- Жюль вешает трубку и встает. Надо ехать в Версаль. Немедленно! Убедиться самому, что радисту удалось уйти… Но пока он доедет, пройдет уйма времени. Как быть?.. Это просто счастье еще, что Жак-Анри разгадал гестаповский трюк с палатками, а техник на редкость кстати нашел телефон Рейнике. А не пригодится ли полковник из организации Тодта? Он будет в полдень в баре.
До бара Жюль добирается на старом, отслужившем свой срок автобусе. В "Эпок" все телефоны переключены на старшую конторщицу, которой дан наказ отвечать, что господин Легран в отъезде, а Жюль, захворав, отправился к врачу и сегодня не вернется. Автобус плетется, приседая на перекрестках. Подолгу стоит на остановках, и Жюль, стиснутый на площадке двумя толстыми бретонками, печально вспоминает московский троллейбус - такой быстрый и удобный. Доведется ли ему еще поездить на нем? Перед самой войной по улице Горького до "Динамо" стали ходить двухэтажные машины; на верх с задней площадки вела лестница, похожая на корабельный трап, и кондукторши, стоя у нижней ступеньки, веселыми голосами кричали: "Которые на чердаке, все платили за проезд?" Жюль сажал на колени пятилетнюю дочь и показывал ей в окно Петровский парк и новый дом на площади Пушкина, и сам с не меньшим любопытством, задирая голову, разглядывал скульптуру женщины на крыше этого углового дома, появившегося за месяцы одной из его командировок. Сам он с семьей жил в старом здании с коридорной системой, где майоры и комбриги по утрам здоровались в очереди на ванну и где жены привыкли не удивляться долгим отлучкам мужей, а ждать и не расспрашивать почтальонов, не затерялось ли где-нибудь письмо. На дверях ванной, помнится, висело суровое объявление, написанное женоргом: "Соблюдая личную гигиену, помни о гигиене товарища!" - и командиры, моясь, побивали все рекорды по части быстроты…
У площади Пигаль Жюль, проскользнув меж бретонками, спрыгивает с подножки. Поправляет смявшийся пиджак и с самым беспечным видом входит в бар. Полковник уже за стойкой, тянет через соломинку из высокого бокала свой аперитив.
- Господин полковник! Какая встреча!
- Присаживайтесь, - прохладно отвечает полковник.
Жюль с польщенным видом пристраивается на самом краешке соседнего табурета.
- Один оранжад!
- Не разоритесь? - насмешливо спрашивает полковник.
- Что поделаешь, вся Франция зиждется на экономии.
- Скажите лучше: на скупости!
"Ну ты-то нам недешево обошелся!" - думает Жюль и мочит кончик языка в апельсиновом соке.
- Вы на машине? - спрашивает он полковника.
- Подвезти?
- Сочту за честь просить вас.
Полковник сам водит малолитражку. На свидания с Жюлем и Жаком-Анри он предпочитает приезжать без шофера. Просто удивительно, как быстро он овладел правилами конспирации - правилами, которые никто ему не преподавал. Свой процент от сделок он хочет иметь без помех, не компрометируя себя связями с "Эпок".
- Где ваш шеф? - спрашивает полковник, включая скорость.
- На водах.
- Печень?
- Что-то вроде.
- А мои бумаги?! Он взял их с собой?!
- Они в сейфе, - говорит Жюль. - Да успокойтесь же! Вашим бумагам ничего не грозит.
- Я бы хотел получить их завтра же. Могут хватиться.
- Получите. И куртаж тоже! Или он вас не волнует?
Полковник рывком переключает скорость.
- Знаете что!..
- Догадываюсь, - кротко говорит Жюль. - Вы не очарованы нашим сотрудничеством. Я - тоже. Боюсь, что при известных обстоятельствах вы постараетесь отправить меня в гестапо.
- Что за мысль?!
- Увы, вполне здравая…
- Глупости!.. Куда мы едем?
- В Версаль. Этой дороги хватит, чтобы поговорить обо всем…
"Успел или нет? - думает Жюль. - Чертовы палатки - с них начались провалы в Лилле и Брюсселе… Опять абвер. Он просто из кожи вон лезет!"
Первую палатку Жюль обнаруживает в начале тупика у площади, вторая стоит на перекрестке и третья закупоривает выезд из улицы. Возле нее висит дорожный знак. Если мысленно проложить линии, получится геометрически правильный треугольник, в центре которого - дом с ампирной лепкой по фасаду. В одной из квартир этого дома работал радист. Жюль отыскивает окно - второе слева на последнем этаже. Шторы задернуты. Кажется, обошлось…
- Минутку, - говорит он полковнику. - Остановитесь-ка здесь!
Возле дома с ампирной лепкой - общественный туалет. Жюль занимает крайнюю кабинку, ищет на кафельной плитке крестик… Все в порядке: крестик на месте, и цифра тоже! "1110". Одиннадцать часов утра, десятое ноября. Жюль клочком бумаги стирает надпись. Выйдя на дневной свет улицы, щурится и старается не глядеть в сторону палатки. Теперь она может торчать здесь сколько угодно, хоть до второго пришествия.
8. Ноябрь, 1942. Женева, рю Лозанн, 113
На берегу Женевского озера в любую погоду гуляют дети. С боннами, гувернантками, сами по себе, они благовоспитанно вышагивают вдоль парапета и, совсем как взрослые, невыразительно глядят прямо перед собой. Маленькие мадемуазель и месье выполняют важную обязанность - поглощают кислород, освобождая легкие от нечистого воздуха школьных классов. Так же чинно они кормят голубей и играют в "решеточку" на расчерченном цветными мелками асфальте. Белые банты и разглаженные щеткой проборы склоняются над квадратиком, в который попала брошенная монетка, и деловито совещаются: кажется, монета легла на черту - разрешают ли правила перебросить?
Возвращаясь со свидания с Камбо, Ширвиндт ненадолго задерживается возле детей. Старый холостяк, он любит понаблюдать за ними, и у него есть здесь знакомые. Беленькая, с мышиным носиком Рут делает ему книксен и получает пакетик голубиного корма. Ширвиндт, покряхтывая, опускается на корточки, посвистывает, но голуби, переваливаясь с боку на бок, обходят его и, толкаясь, спешат к Рут.
- Я слишком стар для них, - говорит Ширвиндт и встает. - Как ты думаешь, Рут?
Рут рассудительна.
- О что вы! Просто корм у меня, и они это понимают. Вы придете завтра?
- Возможно, - говорит Ширвиндт.
Рут приседает в книксене с грацией первой придворной дамы. Из нее со временем вырастет превосходная служащая и примерная жена: к этим двум профессиям ее готовят с пеленок.
Сворачивая к площади, а от нее - к Школе изящных искусств, Ширвиндт еще несколько мгновений думает об этом, но мысль о будущем Рут слишком незначительна, чтобы захватить его целиком и заставить забыть о той, чье имя тоже начинается с буквы "Р"… Роз… Как он предостерегал ее! Сколько говорил, об осторожности, о волчьих ямах, которыми изрыта тернистая тропа разведчика… Говорил - и все-таки не уберег!..
Связной сообщил об исчезновении Роз в понедельник, и Ширвиндт сразу же кинулся к знакомому капитану. Сказал, что беспокоится о судьбе своей секретарши, попросил навести справки. Капитан склонил голову.
- Мужайтесь, мой друг… Если бы вы не пришли, я позвонил бы сам.
- Что вам известно? - спросил Ширвиндт.
- Посмотрите-ка вот это… Копия донесения пограничной стражи. Я снял ее для вас…
В тот же вечер связной привез рацию Роз и книгу шифра. Он влез в ателье через окно и с трудом обнаружил тайник возле печи. Остальные вещи Роз - чемоданчик с бельем, письма, безделушки - остались в пансионе. Полиция обыскала ателье через час после ухода связного - он видел машину, прибывшую из Давоса.
Ширвиндт послал сообщение Центру и из ответа узнал, что в Париже создан штаб по координации деятельности германской контрразведки во главе с бригаденфюрером Рейнике. Центр указывал: "В случае угрозы… для вас, наших друзей здесь и в других местах постарайтесь перебраться в Барселону, Калье де Мадрид, 17, сеньор Хуан Хусте. Пароль: "Я пришел от Профессора после операции аппендицита". Хотя в Париж и послано сообщение об этом, со своей стороны свяжитесь с нашими друзьями там и подтвердите наш приказ". Ширвиндт дал радиограмму Жюлю с полученным адресом и сжег шифровку, не стараясь запомнить координатов сеньора Хуана Хусте. Все равно он не сумеет воспользоваться ими: в Женеве нет человека, который его заменил бы, и он останется здесь до самого конца. Такое же предупреждение восемь месяцев назад - только адрес был иным - он передал товарищам из группы "берлинцев", но никто из них не уехал, группа работала, хотя гестапо стояло где-то у самого порога конспиративных квартир. Это было высшее мужество - остаться, понимая, что дни свободы сочтены; зато о весеннем наступлении немцев Генеральный штаб РККА узнал вовремя и принял контрмеры… И Роз - она тоже не покинула поста…
Утром Буш прислал жену, а с ней еще одну радиограмму. Ширвиндт прочел ее и днем заглянул в магазинчик Буша. Симон хлопотал в заднем помещении у плиты; с блаженным лицом вдыхал аромат крепчайшего кофе. О беде с Роз он не знал, был весел, и Ширвиндт постарался не огорчать его, тем более что в радиограмме речь шла как раз о Буше.
Симон разлил кофе по фаянсовым чашкам.
- Мой собственный рецепт! Пальчики оближешь!..
Ширвиндту показалось, что он глотнул концентрированного раствора хины. С трудом протолкнув в горло горячую жидкость, он отвел руку Буша с кофейником.
- С меня хватит, Симон. К тому же я по делу.
- Говори.
- Ты мог бы оставить магазин на жену?
- Конечно. Хоть на месяц!
- Ты не понял: я имел в виду - надолго оставить. До конца войны…
Центр просил дать парижанам хотя бы двух радистов. Одного из них Ширвиндт выделил безболезненно: рация числилась запасной, товарищ сидел без дела в Берне и давно уже просился куда угодно, только бы не торчать с утра до ночи в своих меблирашках вдали от настоящих событий. Вторым мог бы стать Буш с его подлинным паспортом швейцарского гражданина. Но захочет ли он?
- Могу я посоветоваться с женой? - спросил Буш.
- Конечно, Симон.
- Завтра я отвечу.
- Обдумай все, дружище, и не торопись.
- Будь спокоен!
- Серый котелок не показывался?
Буш оживился.
- Как в воду канул. Ложная тревога, Вальтер!
- Возможно, что и так…
Ширвиндт никогда не был склонен преувеличивать степень той относительной безопасности, которую им обеспечивал сомнительный нейтралитет Швейцарии. С первых дней мировой войны ответственные чиновники в Берне повели себя двусмысленно. Многочисленные разведки Германии действовали почти в открытую, не хватало только вывесок на их люцернских, цюрихских и женевских филиалах. Советский Союз не имел в Швейцарии дипломатического представительства, и не по своей вине: прогерманские позиции бернских политиков не составляли секрета ни для кого, в том числе и для Наркомата иностранных дел в Москве. Но при всем том во Франции, куда должен был переехать Буш, было еще опаснее. Ширвиндт так и сказал Бушу при последней встрече и добавил, что не будет в претензии, если тот откажется.
- Ясно, - недовольно ответил Буш. - Не нужно повторяться, Вальтер. Кланяйся при случае малютке Роз. Как она там, в Сен-Морице?
- Катается на лыжах, - ответил Ширвиндт и поторопился уйти.
Буш - прекрасный человек, достойный доверия, но он не молод и следует поберечь его нервы. Все они привязаны к Роз - и Симон, и связные, и Ширвиндт. Однако тяжесть потери Ширвиндт обязан целиком принять на себя одного. И пережить молча.
…С тяжелым сердцем Ширвиндт едет в этнографический музей. И до войны его залы не ломились от публики, а сейчас он так безлюден, что шаги Вальтера рождают эхо под потолком. Из трех женевских музеев - есть еще естествознания и искусств - Камбо облюбовал для рандеву именно этот. Ширвиндт боится, что они уже примелькались смотрителям. Встречи возле стендов с тотемами индейских племен лучше прекратить, перенеся их хотя бы в ботанический сад…
Безразлично разглядывая забавных божков из Бирмы и африканские маски с багровыми вздувшимися губами, Ширвиндт передвигается от коллекции к коллекции и таким образом оказывается вплотную к Камбо, пристально изучающему удивительно непристойную фигурку Шивы.
- Изумительно, - говорит Камбо, не поворачивая головы. - Какая естественность!
Ширвиндт снимает и протирает очки.
- Нам надо поговорить.
- К вашим услугам.
- Отлично: с услуг я и начну. Боюсь, что придется от них отказаться.
- Почему? Разве я не точен?
- Напротив.
- Дело в цене?
- Нет. В ваших источниках. Если бы мы здесь играли в заговорщиков, таинственность была бы хороша и уместна. Но и тогда вопрос о том, где и как вы получаете информацию, оказался бы не лишним.
- Мы, кажется, договорились…
- Времена меняются!
- И мы вместе с ними?.. Эта латинская пропись слишком диалектична. И потом - что вам не нравится? Я ведь не спрашиваю вас, кого вы представляете: Интеллидженс сервис, Управление стратегических служб или русский Генеральный штаб. Согласитесь, это предел лояльности с моей стороны.
- А чем вы рискуете?
- А вы?
- Всем!
- Сильное выражение.
Ширвиндт демонстративно смотрит на часы - разговор зашел в тупик. Может быть, лучше расстаться? Камбо осторожно улыбается; сморщенное лицо его сжимается в кулачок.
- Не горячитесь, мой друг…
- Это не горячность.
- Тем лучше! Будьте логичны. Допустим, в Германии есть группа лиц, стоящих в оппозиции Гитлеру. Допустим далее, что эта группа готова сотрудничать с кем угодно, чтобы свалить обожаемого фюрера в помойную яму. Неужели вы откажетесь от услуг этих людей только потому, что они предпочитают не афишировать свои имена?
- Безусловно!
- Политика белых перчаток?
- Вам больше нечего сказать, Камбо?
- Подождите! Может быть, вас заинтересует последующее? Я еще не кончил.
- Простите…
- Эти лица занимают большие посты в империи. Поставьте себя на их место и решите, как им поступить?
Ширвиндт разочарованно пожимает плечами.
- Слишком много слов.
- Вы настаиваете на своем?
- Самым решительным образом.
- Хорошо же. Вас устроит, если я скажу, что в числе моих друзей два генерал-фельдмаршала, бывший обер-бургомистр и некоторые члены ставки?
- Их имена?
- Не всё сразу. Сначала я спрошу моих друзей, хотят ли они лишиться инкогнито, а пока ограничусь изложением нашей платформы. Вам интересно?
Ширвиндт еще раз пожимает плечами.
- Мы антинацисты. Общо? Но, увы, другого термина нет. Политические нюансы, оттенки, разногласия в данный момент нас не волнуют. Не скрою, часть из нас считает себя людьми вне политики, и их оппозиция фюреру носит сугубо личный характер. Что касается меня, то я сторонник парламентской Германии, но с сильным лидером во главе правительства. Наци номер один - просто кровавый маньяк, его придется заменить. Ради этого я иду на контакт с вами. Поражения на фронте подтачивают авторитет и власть господина с усиками и создают почву для переворота. Колокол на ратуше должен будет зазвонить рано или поздно.
- Звучит красиво. Но при чем здесь мы?
- Все мы у веревки колокола!
- Вы так считаете?
- Почему бы и нет?
Ширвиндт холодно смотрит на собеседника.
- Авантюры с заговорами? Здесь нам не по дороге, Камбо.
- А я и не зову вас в путь. Как-нибудь обойдемся! Для меня главное, что наша информация помогает одной из держав в ее войне и тем самым уподобляется зубцу на пиле, которая подрезает сук под Гитлером. Мое сотрудничество с вами продлится до того часа, когда в кресло рейхсканцлера сядет наш человек.
- Кто же он?
- Может быть, тот самый бывший обер-бургомистр, а может быть, и один из членов нынешнего правительства.
Из музея Ширвиндт уходит озабоченный. Разговор с Камбо имеет первостепенное значение. Оппозиция и заговор - об этом сообщали "берлинцы" незадолго до провала. Называли имена фельдмаршалов фон Бока и Рунштедта, но точно определить их роли и степень участия в оппозиции "берлинцы" не могли. Что касается "обер-бургомистра", то это может быть Герделер - его имя тоже упоминалось в сообщениях. Обо всем этом следует немедленно доложить Центру. Если Камбо не лжет, то надо, во-первых, резко отгородиться от возможных попыток использовать себя в узких интересах заговорщиков и, во-вторых, получить от них все, что удастся. О "белых перчатках" нет и речи, когда враг топчет твою землю!
На обратном пути и происходит встреча с Рут - встреча, остро напоминающая Ширвиндту о Роз. Бедная девочка, каково ей сейчас?..
Ширвиндт звонит из конторы капитану: нет ли чего-нибудь нового? Полиция ведет расследование? Ах, полиция!.. Что же она узнала?
- В последний раз нашу знакомую видели в Тифенкастеле в обществе одного господина. Кстати, он в тот же вечер покинул отель в Давосе, где жил свыше недели. По документам он значится Дюроком. Это вам что-нибудь говорит?
У Ширвиндта мертвеют губы.
- Так, кое-что, - отвечает он. - Продолжайте, пожалуйста…
- В газетах не появится ни строчки. Полиция считает, что здесь замешано гестапо.
- Кто же еще?! - говорит Ширвиндт с горечью.
- Нацисты у нас как дома. Берн, как водится, заявит формальный протест, но не будет добиваться возврата похищенной. Обычная практика. Помните историю в Дании? Тогда речь шла о двух помощниках английского военного атташе, официальных лицах! Немцы вывезли их среди бела дня, и датчане смолчали. Что же вы хотите от Берна?
Ширвиндт стискивает зубы и закрывает глаза. Тьма окутывает его - тьма, из которой улыбается Роз…
9. Ноябрь, 1942. Марсель, рю Жарден, 21
Совершилось!..
О продвижении немцев на юг Франции Жак-Анри узнает еще в пути. Поезд давно выбился из расписания, плетется, простаивая в Оранже, Авиньоне и Арле больше положенного. Почти на каждой остановке солдаты в стальных шлемах проверяют документы и кого-нибудь ссаживают; полевые жандармы с бляхами на мундирах подозрительно вглядываются в лица пассажиров, словно они по меньшей мере замаскированные "коммандос". Пропуск Жака-Анри подписан высшим руководителем полиции безопасности генералом Кнохеном, но и он не вызывает у патрулей особенного почтения. Требуют удостоверение личности, сверяют фото с оригиналом и только тогда неохотно возвращают бумаги.
- Можете следовать!
Очередная стоянка - в Тарасконе: лишние полчаса.
Под утро экспресс наконец минует Арль, где проверка особенно тщательна, и вместе с бледным рассветом вползает в Марсель.
На вокзале гестапо уже оборудовало фильтрационный пункт, и Жак-Анри становится в хвост длинной очереди, голова которой уперлась в стол перед турникетом. Здесь несколько штатских, пока еще корректных, сортируют людей и документы.
- Проходите!
- Проходите!
- В сторону!
- Но, мой бог, за что?!