- Ну, а как насчет семьи, Василий-ака что-нибудь слышал?
- Нет, брат, пропала, видно, моя семья.
Андронов, положив на стол свои сильные руки, сжал пальцы до хруста в суставах.
Бойцы у стола замолкли. Слышно было, как потрескивает фитиль в самодельной лампе. Вдруг Мадраим хлопнул друга по плечу и весело сказал:
- Не грусти! Может, еще все будет хорошо.
Андронов сидел, не шелохнувшись, не отводя глаз от трепетного пламени лампы.
- Э, брат, тебе легко так говорить: ты из дома, из родной семьи…
Словно в ответ Мадраим вынул какой-то пакет из баула и, протянув его Андронову, сказал:
- Это тебе. Из Ташкента. Сказали: "Передай прямо в руки гвардейцу-разведчику Василию Андронову".
Андронов недоверчиво посмотрел на Мадраима, подозревая, что тот над ним шутит.
- Бери, бери, не бойся. Не взорвется.
Андронов взял. В пакете оказался черный атласный кисет со скромной, но красивой вышивкой.
- Рахмат, Мадраим. Кисет хорош, нет слов. У меня за войну этот кисет по счету, как бы не соврать, наверно, десятый будет…
Чтобы не обидеть друга, Андронов старательно разглаживал шелковую материю, но видно было, что он не в восторге от подарка.
- Всякие бывали кисеты, - продолжал он, - один был даже плисовый с беленьким ушастым зайцем, а в кисете записочка с каракулями: "Папа! Бей фашистов!"
- Этот кисет, Василий, - особенный. - Лукавые искорки снова заиграли в глазах Мадраима.
- А ну тебя к шуту! - засмеялся Андронов и положил кисет в карман, считая разговор исчерпанным.
- Ай-ай-ай, - покачал головой Мадраим, - какой ты, однако, не любопытный. А еще разведчик! Ты посмотри, что в кисете!
Андронов достал из кармана кисет, извлек из него треугольником сложенный лист бумаги, развернул и стал читать. Мы все были заинтересованы.
Все серьезней становилось лицо Андронова по мере того, как он читал письмо.
Перевернув страницу, он, прежде чем продолжать чтение, строго посмотрел на Мадраима. Тот не опустил глаз, выдержал. Андронов продолжал читать, и вдруг в глазах его заблестели слезы. Окончив чтение, он бережно положил письмо перед собой, ласково поглаживая его большой ладонью. Слезы, оставив на обветренных щеках влажные следы, застряли на усах.
- Неужели это правда? Скажи, Мадраим, - это правда?
- Ну, конечно, Василь-ака!
- А ты ее видел?
- Видел, разговаривал и вот письмо привез…
Тут Андронов вскочил, от прилива чувств хотел было грохнуть мощным кулаком по столу, но удержался и, вопросительно глядя вокруг, спросил:
- Эх, что бы мне сделать сейчас, дорогие мои товарищи? Ведь семья нашлась! Грунюшка - моя голубушка, ребятишки!..
Послышались восклицания:
- Радость-то какая, а!
- Теперь солдат вздохнет!
- Еще бы!
А Андронов продолжал:
- Да неужели это все наяву? Мадраим, голубчик, стукни меня как следует, чтобы я почувствовал, что все это не во сне!
Мадраим, добросовестно выполнив просьбу товарища, спросил:
- Еще, что ли?
- Нет, хватит. А теперь рассказывай, как ты ее нашел?
Все слушали, затаив дыхание.
- Пригласил райком партии фронтовиков в клуб текстильного комбината на встречу с передовиками производства. Много народу было. Все женщины. Рассказывали они, как трудятся для победы. Много работают, хорошо работают, а жизнь трудная: на пайке. Потом попросили фронтовиков выступить… Знаешь, Василь-ака, вышел я к трибуне и думаю, разве про войну так расскажешь, как про работу на заводе, где все по часам, по гудку, по порядку. И решил я рассказать, как мы с тобой однажды, еще до Смоленска, в разведку ходили, как ты нес меня, тяжело раненного, на своих плечах и в то же время тащил на аркане пленного немца. Ты знаешь, оратор я не больно хороший, больше люблю слушать, а не говорить. А тут растрогал женщин-работниц своим рассказом - всхлипывают, слезы утирают. Только сошел я со сцены, ко мне женщина подходит. Встревоженная, волнуется, голос дрожит.
- Скажите, пожалуйста, товарищ, как этого Андронова зовут? Не Василием ли?
- Точно так, - говорю, - Василием.
- Ивановичем?
- Ивановичем.
Тут вокруг нас женщины собрались - узбечки и русские - ее подруги. Все ахают, охают, радуются. Товарищ из президиума спрашивает, что за шум…
Ему кричат:
- Андронова мужа нашла!
Слышу, весь зал аплодирует, все встали.
Мадраим задумался, припоминая, как все было, чтобы не упустить ни одной подробности. Помолчав, продолжал:
- А потом в зале закричали: "Андронова, расскажи, как ты работаешь, чтобы муж твой мог тобой гордиться". Но она выступать не стала: не до того ей было. О ней рассказали ее подруги. Одна узбечка прямо с места крикнула:
- Скажите гвардейцу разведчику Андронову, что его жена, Груня-апа гвардеец труда!
- Потом Аграфена Власьевна, - Мадраим старательно выговаривал непривычное имя, - приходила к нам домой и рассказывала, как она с детьми покинула перед приходом фашистов родное село, как после долгих скитаний попала в Узбекистан и стала текстильщицей.
Мадраим умолк, и все кругом молчали. Была глубокая ночь. Даже близкие огневые позиции притихли как бы в предутреннем сне.
- Ну, сержант, - послышался чей-то голос, - теперь прямо на самолете свою полевую почту посылай…
Это сказал пожилой бородатый солдат… Он сидел на нарах и скручивал козью ножку.
- Повезло тебе, сержант, - продолжал он. - Каждый из нас рад твоему счастью. А у меня вот другая судьба… - Голос его дрогнул, из-под густых, мохнатых бровей блеснули гневные искры.
- Всех пожег проклятый Гитлер! А старшенькую дочку Настю на позор в Германию угнал… Разбередили вы меня, солдаты… Сил нет терпеть…
Солдат поник головой. Его широкие плечи вздрагивали от глухих, с трудом сдерживаемых рыданий.
Точно ветром сдуло улыбки с солдатских лиц.
- Слезами горю не поможешь, - успокаивали они товарища.
- Будет тебе, Мирон, крепись!
- Знаю, что не поможешь, - отвечал он, - да вот как вспомню…
Постепенно волнение улеглось и в землянке все стихло. Солдаты спали на душистых ветках хвои.
Не помню, когда легли, наконец, друзья - Мадраим и Андронов. Меня свалила усталость, и я крепко заснул, положив голову на полевую сумку.
Разбудил нас звук, мощный, как труба.
- Подъем! Вставай!
Мне показалось, что я только что уснул.
В двери землянки, на сером фоне рассвета, стоял рябоватыи старшина. Он весело скалил крупные белые зубы и кричал:
- Вставай! Выступаем!
Я вскочил.
Возле землянки солдаты грузили на двуколку мотки проволоки, ящики с аппаратами, шесты для воздушной проводки. Мимо нас, подпрыгивая на кочках и ныряя в глубоких ухабах, проскочили раскрашенные "виллисы" с противотанковыми пушками на прицепе. В одной машине сидели артиллеристы и на ходу ели кашу из котелков.
- Держи крепче! - шутили связисты.
- Приятного аппетита!
- Кушать с нами! - отвечали с машины.
- Да разве вас догонишь?
Лейтенант, командир связистов, не по годам тучный, но очень подвижный, несмотря на комплекцию, увидев меня, спросил:
- Вы, кажется, из газеты, товарищ лейтенант? Вчера начальник штаба сказал мне, что вы будете добираться с нами до передовой. - Он снял фуражку и вытер рукавом высокий лоб с редким хохолком светлых волос. Видно было, что лейтенант уже давно на ногах.
- Сидоренко! Сидоренко! - вдруг закричал он кому-то.
Перед нами, будто из-под земли, вырос веселый старшина.
- Что прикажете, товарищ лейтенант?
- Где вторая двуколка? Сколько же времени грузиться будем?
- Все в порядке, товарищ лейтенант! Вон она где, а люди завтракают…
У высокой кучи хвороста, видимо, заготовленного впрок, стояла груженая доверху двуколка. Вокруг нее сидели и стояли солдаты с котелками, из которых шел ароматный пар.
- Правильно, молодцы! - одобрил лейтенант. И вдруг, надвинув фуражку на лоб, круто повернулся и пошел в в сторону штабной землянки. - Извините, - крикнул он мне на ходу, - я скоро вернусь.
Однако я его не стал ждать. Аппетитный запах гречневой каши потянул меня к полевой кухне.
- К нам, товарищ лейтенант, - услышал я голос Мадраима. Со своим дружком Андроновым он расположился у пенька, на котором дымился котелок.
Тут я узнал, что Андронов сейчас отправляется на розыски своего батальона, а Мадраим - в штаб полка, чтобы получить направление в батальон Абдурахманова. Сержант не мог примириться с мыслью, что попадет после ранения куда-нибудь в трофейную команду; кроме того, ему хотелось быть снова рядом со своим другом Андроновым, первым его боевым наставником.
Тем временем Андронов, положив лист бумаги на твердую стенку фанерного мадраимовского баула, писал письмо.
- Да поешь ты сначала, - уговаривал Мадраим, но Андронов отмахивался и продолжал писать. Мы уплетали кашу. Когда Андронов закончил письмо, содержимое котелка уже исчезло в наших желудках. Мадраим побежал за добавкой. Пока его не было, мы с Андроновым договорились вместе добираться до батальона Абдурахманова.
Через час на лесной полянке никого не осталось.
В раскрытые двери домов, покинутых нами, заползал утренний холодок, за большой кучей хвороста мелкий дождичек заливал следы солдатской кухни. Горячие угли тихо шипели, покрываясь черной коркой. На развилке двух узких лесных дорог мы с Андроновым проводили взглядом последние повозки батальона, который уходил на огневые позиции. С Мадраимом распрощались несколько раньше. Он погрузил оставшиеся подарки на подводу, отправлявшуюся в штаб полка, а сам пошел пешком. Мадраим долго оглядывался в нашу сторону, махал пилоткой, пока лес и кустарники не встали между ним и нами плотной стеной.
- Свидимся ли? - шептал про себя Андронов.
Андронов рассчитывал в полдень рапортовать Абдурахманову о доставке пленных офицеров в армейскую комендатуру. Поток автомашин и боевой техники, стремившийся к линии фронта, остался уже позади. Тысячами ручейков он растекался возле мрачных прусских фольварков, превращенных в опорные пункты, рядом с глубокими канавами траншей, густо окутанных колючей проволокой. Во многих местах еще торчали колышки с зловещими надписями "минен".
- Вон за теми домами, - указал Андронов на группу строений с развороченными крышами, - будет развилка. Мы пойдем влево до той рощицы…
Рощица еле угадывалась. Не прекращавшийся дождь размывал ее очертания. Но нам не пришлось идти влево. Молодой автоматчик с пышными черными усами, которые, по всей видимости, были предметом его старательных забот, преградил нам путь.
- Туда нельзя, - сказал он простуженным баском, махнув дулом автомата влево, - фриц прорвался. Весь день вчера пытались его выбить. Куда там! Большой силой прорвался. А закурить нет ли?
Мы угостили его табачком. Сделав две затяжки, автоматчик повеселел и, пристально посмотрев на Андронова, воскликнул:
- Да никак это ты, Андронов?! Смотри, какое дело! А ведь я сначала-то и не признал…
- А я тебя что-то не припомню.
- Мы же из одного батальона. Тут сейчас наша вторая рота…
Послышалось несколько глухих выстрелов, и над нами с воем и визгом полетели мины. Они взорвались на наших глазах, за каменными строениями.
- Вчера у нас командира тяжело ранило. Отправили в санбат.
- Кто сейчас за командира?
- Капитан Александров, замполит командира батальона. КП вон на той горке. Идите осторожно: немец во многих местах простреливает проходы.
До командного пункта мы добрались без приключений. Капитан Александров встретил нас приветливо. Я обратил внимание на его усталое лицо с глубоко запавшими глазами. У него была добрая улыбка, и не верилось, что его лицо может быть гневным. Но мне рассказали о его боевых подвигах, и я понял, что плохо читаю по лицам.
- Гости пожаловали! - обрадовался он, увидев нас. - Милости просим к огоньку!
В каменном подвале было тепло, в железной печурке весело потрескивали дрова.
- Ба, да тут сам Андронов! Откуда?
Сержант объяснил капитану, потом познакомились и мы.
Тут я узнал подробности вчерашних событий. После того как Абдурахманов занял опорный пункт гитлеровцев на развилке шоссейных дорог, батальон был расчленен фашистами, прорвавшимися из окружения.
- К сожалению, мы пока еще не установили их численности. По всей вероятности, и они ничего о нас не знают, потому что действуют робко. - Капитан помолчал, прислушиваясь к слабой перестрелке, а потом закончил:
- А тут еще несчастье: командира роты из строя вывели. Хороший был офицер…
- Почему "был"?
- Боюсь, что ранение смертельное, в живот.
Капитан Александров
Линия переднего края проходила всего лишь в сотне метров от КП. Оттуда доносились звуки вялой перестрелки. С нашей стороны начала действовать еще и дальнобойная артиллерия. Ее далекие и глухие залпы доходили до нас после того, как где-то высоко над головами, с шуршанием и треском вспарывая воздух, пролетали тяжелые снаряды.
Каждый раз после такого выстрела капитан Александров поднимал вверх усталые глаза, прислушиваясь, и снова молча опускал голову.
Я думал о своих делах. Итак, я уже почти в батальоне Абдурахманова и скоро смогу приступить к выполнению своей задачи. Я сказал об этом капитану и, увидев на его лице улыбку, решил, что он согласен со мной. Однако услышал я совсем другое:
- Нет, лейтенант, все-таки до абдурахмановского батальона далековато, - показав на запад, он добавил: - Там сейчас горячие дела… А впрочем, надеюсь, что мы скоро соединимся. Когда наши части закончат окружение…
К вечеру из штаба полка прибыл приказ: впредь до особых распоряжений не предпринимать самостоятельных действий.
Уже наступили сумерки, когда сверху, у входа, раздался голос:
- Разрешите войти?
- Войдите.
Каково же было наше удивление, когда мы при свете лампы увидели знакомую фигуру Мадраима - уже только с одним чемоданом.
- Товарищ капитан, прибыл в распоряжение командира батальона майора Абдурахманова.
Здоровое круглое лицо Мадраима выражало одну просьбу, одно желание, чтобы его поскорее отправили дальше.
Александров еще ничего не успел ответить, как послышался громкий шепот Андронова:
- Ай да Мадраим!
- Как же я тебя отправлю к майору? - спросил, улыбаясь, капитан.
- А мы сами доберемся, товарищ капитан.
- Кто это мы?
Мадраим смутился, но Андронов подсказал:
- Так что, он и я…
Все рассмеялись. А капитан сказал:
- Там посмотрим, а сейчас разыщи старшину Сметанина, знаешь?
- Знаю, товарищ капитан, с одного года воюем.
- Ну вот, пусть он тебя снабдит всем, что положено солдату.
- Есть, товарищ капитан!
Темные, с лукавинкой глаза Мадраима радостно светились.
Я вышел из КП вместе с Мадраимом и Андроновым.
Дождь прошел. Над горизонтом, как большой медный таз, висела луна. В ее мягком свете все принимало фантастические очертания.
Сержанты в сопровождении ординарца скоро скрылись во мраке, и я остался один.
Вокруг стояла тишина, которую можно было бы назвать мирной, если бы не было известно, что где-то притаился враг, готовый к внезапному нападению.
В нескольких десятках метров от меня зафырчала машина и, не зажигая фар, скрылась за домом с разбитой крышей. Слышались приглушенные голоса, лязг оружия, мелькали расплывчатые силуэты людей.
Чем больше сгущался мрак, тем ярче мерцали звезды, точно горячие угли, рассыпанные по небесному своду.
- Пойдемте ужинать, - услышал я голос. Рядом со мной стоял ординарец капитана.
Видно, я долго пробыл в одиночестве, так как возвратившись на КП, застал там Андронова и Мадраима в полном боевом снаряжении - они слушали последние указания капитана.
- Чтобы к рассвету быть здесь. - Бросив взгляд на часы, капитан добавил: - В вашем распоряжении пять часов.
- Куда это вы? - спросил я друзей, когда они направились к выходу.
- "Язычка" достать, товарищ лейтенант, - ответил Андронов, - счастливо оставаться.
- В добрый путь!
Плотный солдатский ужин мы заели ароматным и сочным урюком.
- Подарок Мадраима? - спросил я капитана.
- Да. Вон в углу целый кулек стоит. Это, говорит, ваша доля. Отказаться нельзя: обидится!
У двух телефонных аппаратов, стоявших на ящиках, дежурил степенного вида связист. Он, не торопясь, с аппетитом жевал вкусные плоды и с шумом разгрызал крепкие косточки урюка.
- Ну как, Савельев, вкусно?
- Так точно, товарищ капитан, дюже вкусно. Должно быть, много этой сладости у них в Узбекистане.
- Много, - ответил я за капитана. - Приезжай, увидишь.
- Это уж, надо полагать, когда война кончится.
- Да, надо полагать, - согласился капитан.
Мы разговорились с Александровым о тыле и фронте, о театре и немецких минометах, о литературе и о втором фронте, который, кажется, зашевелился наконец, - о чем только мы не говорили.
Несколько раз телефонный зуммер прерывал нашу беседу, приходили с переднего края связные от командиров взводов. Старшина о чем-то шепотом докладывал замполиту. Александров, закрыв глаза, молча слушал его и только кивал головой.
- Ладно, ладно, учту. Как там, все в порядке?
- Усе в порядке, - отвечал уже громко украинец старшина.
Когда старшина ушел, капитан сказал:
- Это мой старый соратник. Участник первого боя под моим командованием, когда я еще был инструктором политотдела… Немного странно, правда? Инструктор политотдела в роли командира. Если вам интересно, я расскажу, как это случилось.
Может ли быть военному журналисту неинтересен подобный рассказ?!
Рассказ капитана Александрова
К сожалению, я не запомнил, какой это был день - солнечный, пасмурный, жаркий или прохладный. Ведь для рассказчика необходимо ввернуть где-нибудь описание природы, передать настроение. Да и на местности мне запомнились только ее тактические особенности: горка, овражек, лесок. Когда я добирался до переднего края, у меня в голове была одна забота: как бы получше провести с солдатами беседу, к которой я тщательно подготовился. Перед отъездом начальник политотдела дивизии напутствовал меня такими словами:
- К беседе, судя по конспекту, вы подготовились хорошо. Но, лейтенант, учтите, что не только это решает успех. Наша задача - пробиться к сердцу каждого солдата. А оно застыло в боях, среди грохота орудий и стонов умирающих товарищей. Поэтому вам следует быть не просто лектором, обязанным по долгу службы прочесть "от и до", но в первую очередь - посланцем партии…
Кстати сказать, и лекция моя была на тему об организующей роли партии в Великой Отечественной войне.