Не буду скрывать: я сильно волновался, хотя всячески стремился не показать этого - ведь на самом переднем крае я был впервые. День выдался относительно спокойный. Бои происходили где-то в воздухе. Временами доносились глухие пулеметные очереди и взрывы сброшенных с высоты бомб.
Заместитель командира роты, низкорослый офицер с заметным брюшком и открытым лицом, с которого военные невзгоды не могли стереть добродушного выражения, приветливо встретил меня.
- Где же нам расположиться? Потапенко!
По ступеням землянки загрохотали чьи-то шаги, и в землянке появился старшина, полная противоположность командиру - высокий и тощий, как складной аршин.
- Потапенко, нужно вывести второй взвод в лощинку позади траншей. Для беседы.
Добрались мы до лощинки вполне благополучно, хотя во многих местах старшина, сгибаясь, словно складываясь пополам, говорил почему-то шепотом:
- Здесь фриц простреливает.
Солдаты спускались в лощинку небольшими группами. Вместе с последними пришел и командир взвода, совсем юноша, но с лихими, черными, как смоль, усами и новеньким трофейным автоматом на груди. Мы поздоровались с ним, и я почувствовал в своей руке его шероховатую огрубевшую ладонь.
- Ну вот, лейтенант, все налицо, кроме тех, кто остался в траншеях для наблюдения, - сказал он. - Курить можно?
- Да, пожалуйста, - я подумал, что в этой обстановке, в нескольких десятках метров от переднего края, можно отступить от тыловых правил.
Солдаты дружно опустились на траву, закрутили цигарки, и вскоре над нами заструился синий махорочный дымок.
Достаточно было одного взгляда, чтобы определить, что аудитория, перед которой я находился, состояла из людей, уже основательно опаленных огнем войны. У многих на пропыленных и застиранных гимнастерках с латаными локтями и с рваными краями поблескивали яркой эмалью, золотом и серебром боевые ордена и медали. Даже по тому, как они держали оружие, как небрежными движениями передвигали гранаты, висевшие на ремне, можно было судить, что все это для них так же привычно, как для мастера его станок. А в глазах, смотревших на меня, мне чудился вопрос:
- С речами ты выступать мастер, а вот посмотреть бы тебя на нашем месте, каков ты будешь?
И каких только не было тут глаз: злых, суровых, равнодушных, насмешливых, ободряющих, доброжелательных.
Я чувствовал себя не совсем удобно в своей новенькой гимнастерке со свежим подворотничком. В штабе дивизии мне сказали, что полк, в который я направляюсь, давно нуждается и в отдыхе, и в пополнении.
Постепенно я собрался с мыслями и, не отвлекаясь никакими посторонними размышлениями, начал развивать идею своего доклада.
Тема доклада и факты, которыми я пользовался не могли не волновать моих слушателей. Это было как бы дополнением к тому, что они уже знали из газет, из писем родных и, наконец, из боевой жизни своего же полка. Я уже заканчивал доклад, и мне казалось, что в глазах слушателей нет прежней отчужденности. Ну, - думал я, - когда начнутся вопросы и ответы, что бывает самым интересным в таких беседах, я завоюю сердца солдат.
И можете мне поверить, завоевал! Только не ответом на вопросы - их никто не успел задать.
…Потрескивал фитиль в лампе из артиллерийской гильзы, степенный связист, опустив голову на ящик телефонного аппарата, тихо посапывал, шевеля во сне губами.
Александров, не мигая, смотрел на неяркий желтый язычок коптилки и молча улыбался каким-то своим мыслям.
- Вот я сказал: завоевал. Похоже, что бахвалюсь. Кто подтвердит? Старшина? Ведь больше некому. Одних скосила война, других сделала инвалидами, третьих развеяло по другим фронтам… А теперь слушайте, что произошло дальше.
Закончить доклад мне не удалось. Мы внезапно были оглушены ураганной пальбой фашистской артиллерии. Огневой шквал налетел и на нашу лощинку, прижав нас к земле. Несколько взрывов один за другим потрясли землю и воздух, на наши головы посыпались комья земли, корни кустарников. Солдаты, инстинктивно схватившись за оружие, повернули головы в ту сторону, где сидел юный усатый лейтенант.
Он уже не сидел, а медленно вставал. Одной рукой он схватился за живот, а другую пытался вытянуть в сторону траншей. Из-под пушистых черных усов показалась струйка крови. Встать ему так и не пришлось. Он вдруг задрожал и без стона упал на спину, широко раскинув руки.
А кругом бушевал огневой ураган. Он то удалялся, то вновь подбирался к нашей лощинке, забрасывая нас землей и осколками.
Неожиданно к грохоту гитлеровских батарей примешались новые звуки. Ошибиться было невозможно: шли фашистские танки.
Необходимо было немедленно вернуть взвод в траншею. От моей распорядительности зависел успех дела. Ведь я здесь старший. Но как оторваться от земли, которая так и тянет к себе? И только одно огненное слово, мелькнувшее в мозгу, дало мне силы: "Коммунист!" Да, как коммунист, я должен быть впереди, несмотря ни на что!
- Слушай мою команду! - закричал я во всю силу своих легких. Меня услышали. Я догадался об этом по тому, как лица солдат повернулись ко мне.
Наконец, преодолен и самый мучительный момент: я оторвался от земли, согнувшись, побежал вверх, к тому месту, где лежал убитый лейтенант. Он лежал с закрытыми глазами. Его лицо казалось спокойным. Если бы не предательская струйка крови, можно было подумать, что он спит. Сняв с его груди трофейный автомат, я крикнул:
- За мной!
Назад я не оглядывался. Я слышал яростный топот ног бегущих за мной солдат и треск разламывавшихся под их ногами кустарников. Вскоре кустарник кончился, и вдруг, совсем неожиданно, я очутился на открытом со всех сторон пригорке.
- Левее! Левее, товарищ лейтенант, - услышал я голос. Предупредили меня вовремя. Пригнувшись почти до земли, я пробежал несколько шагов и прыгнул в траншею. В это время моя фуражка, сбитая пулей, взлетела на воздух, а лоб ощутил горячее дыхание вражеской пули.
Зато, пробегая по пригорку, я увидел, как на ладони, маневр гитлеровских танков, которые шли гуськом по неглубокой впадине, намереваясь, очевидно, разрезать наши позиции. Стрельбу они вели по флангам, пытаясь подавить пулеметные и противотанковые огневые точки, опасные для них с боков.
Солдаты заняли в траншее свои места.
- Стрелять не спешите. Подпустим ближе.
- Так точно, товарищ лейтенант, - ответил пожилой бронебойщик с двумя нашивками за ранение. - Не мешало бы связочку гранат приготовить. На нас повернут, мы тогда в лоб их не свалим.
Огневой шквал ушел в глубь тыла. Послышался рокот самолетов. Они показались густой стаей над дальним лесом за вражескими позициями. С каждой секундой нарастал их шум, пока не слился в сплошной рев. Фонтаны земли поднялись над траншеями наших соседей. Теперь я уже не сомневался в своих предположениях: на нас падала задача отразить с флангов врага и обратить его в бегство.
Танки, дойдя до линии проволочных заграждений, замедлили ход: они боялись минных полей. Я приподнял голову над бруствером и в этот момент услышал выстрел из окопчика пожилого бронебойщика. Со вторым танком что-то случилось. Он делал безуспешные попытки двинуться вперед или назад, а вместо этого крутился на одном месте. Крышка люка зашевелилась, но оставалась закрытой: пули щелкали по броне танка, как дождь, и, конечно, никому из экипажа не хотелось рисковать жизнью.
Бронебойщик сделал второй выстрел, танк задымился.
Мы не смогли увидеть, что произошло дальше с этой машиной, так как головной танк, а за ним и остальные, повернули в сторону наших траншей и начали медленно подбираться к проволочным заграждениям.
- Гранаты приготовлены, разрешите, товарищ лейтенант, - услышал я голос позади себя.
Я оглянулся. Передо мной стоял солдат, который, как мне казалось, особенно недоброжелательно смотрел на меня перед моим докладом. Теперь в его глазах было столько доверия и дружественного сочувствия.
- Разрешите, товарищ лейтенант, - повторил он. - Мы устроили маленькую лазейку в проволочных заграждениях- я по ней проберусь… У нас тут только противопехотные мины поставлены, а они ему - что орехи.
Головной танк подходил к проволочному заграждению. Бронебойщики поливали огнем всю его лобовую часть, но безуспешно.
- Идите, - сказал я солдату, мысленно представляя себе его трудный и опасный путь.
Снаряды, выпущенные из танков, ложились далеко позади траншей. Каждый такой выстрел мы встречали громким криком, в нем была и радость, и издевка над вражескими танкистами.
Все же и у нас появлялись и раненые, и убитые. На левом фланге замолк пулемет. Оба пулеметчика лежали с простреленными головами. А пулемет должен был действовать.
- Пулеметчики есть? - крикнул я по траншее. На мой крик прибежал совсем молодой солдат без пилотки, с исцарапанным до крови лбом.
- Позвольте, товарищ лейтенант.
- А можешь?
- Да, поди, сумею…
Мы оттащили в сторону трупы убитых, и солдат, почему-то поплевав на ладонь, схватился за пулемет.
Длинная пулеметная очередь подтвердила, что солдат не подведет.
Мне некогда было заниматься подсчетом, но я отлично видел, что ряды наши редеют. Просить помощи? А разве на командном пункте не знают, что здесь творится?
Долго ли мы продержимся? Долго ли?
Головной танк с грозным ревом уже подминал под себя колючую проволоку заграждений, его пулеметы поливали свинцом все вокруг себя. Стрельба прекратилась. Солдаты, прижавшись к стенкам траншей, готовили последнее оружие - связки гранат.
Вдруг громкий звук взрыва заглушил все. Наступила такая тишина, в которой, казалось, слышно было биение собственного сердца. Вокруг нас закружились черные космы дыма. Я поднял голову над бруствером и увидел совсем рядом пылающий фашистский танк. Откинулась крышка люка, и над башней, в пляшущих языках пламени, появилось искаженное ужасом человеческое лицо. Объятый пламенем фашист рухнул вниз.
Окончился миг тишины. Грозный рев моторов снова оглушил нас. На этот раз на бреющем полете шли советские самолеты. Мы получили помощь с неба. В несколько секунд все видимое поле перед нами утонуло в облаках дыма, земли и металла, поднятых ввысь бомбовыми ударами наших летчиков. Когда пыль рассеялась, мы уже не видели немецких танков: они ушли в свое логово, оставив на поле боя еще две подбитые машины.
Вскоре связь с командным пунктом роты была восстановлена, меня позвали к телефону. И тут-то я впервые услышал голос Абдурахманова. Сначала он очень удивился незнакомому голосу. Мне пришлось обстоятельно объяснить ему, что произошло.
Этот первый короткий телефонный разговор с Абдурахмановым решил мою дальнейшую судьбу.
- Лейтенант Александров, - сказал он мне, - я прошу вас оставаться на своем посту до моего прибытия.
А прибыл он ровно через пятнадцать минут: не так уж далеко было добираться до наших траншей от землянки командира роты.
За это время я успел лишь обойти свои траншеи и подвести некоторые печальные итоги. Сержант Сметанин, старшина, которого вы сейчас видели, уже эвакуировал всех тяжело раненных и распорядился оказать помощь легко раненным на месте. Здоровые приводили в порядок нашу земляную "фортификацию" - траншеи, пулеметные гнезда и прочее.
Я подошел к группе солдат, чинивших фашинную стенку пулеметного гнезда, и угостил их папиросами. Закуривая, я заметил, что они смотрят на меня не так, как смотрели часа полтора тому назад. И понял я, что меня породнила с ними смертельная схватка с врагом, в которой каждый из нас, не задумываясь, отдал бы жизнь за другого.
- Лейтенант! Где же вы? - услышал я за спиной громкий голос. Я обернулся. На повороте траншеи стоял среднего роста стройный офицер узбек. Это был Абдурахманов.
- Герой! Герой! - говорил он, направляясь ко мне и протягивая руки. - Спасибо вам! - Он крепко обнял меня и поцеловал в щеку.
Я смутился и покраснел. Вокруг меня все заулыбались.
- Как, солдаты, оставим его у себя? - обратился он с шутливым вопросом к окружающим, все еще держа меня за плечи.
И за солдат ответил я сам.
- Я тоже хочу остаться с ними. Подам рапорт…
…Александров закрыл глаза и долго-долго молчал, как будто что-то вспоминал. Наконец, тихо сказал:
- Так закончилась беседа, беседа коммуниста с солдатами об организующей роли партии в Великой Отечественной войне… Давайте, товарищ военный корреспондент, прикорнем немножко перед рассветом, на солдатский манер.
Впрочем, спали мы не совсем по-солдатски: на пуховых перинах, которые заботливый старшина притащил сверху, из брошенного немцами дома.
Но еще раньше чем рассвет пустил над землей свои первые голубые стрелы, нас разбудил шум у порога землянки.
В разбитом сарае
Капитан Александров приподнялся на локтях прислушиваясь.
- Что за чертовщина?
Дверь открылась, и на пороге появилась серо-зеленая фигура немецкого солдата. Он стал спускаться со ступеней, спокойно оглядываясь по сторонам. За первым солдатом из темноты вынырнул второй, потом третий… Мы вскочили, как подхваченные ветром. У телефониста в рукак уже оказался автомат. Он угрожающе щелкнул затвором и закричал:
- Хальт! Хальт! Хенде хох!
Немцы растерянно переглянулись и нерешительно стали поднимать руки. Тут мы заметили, что они были без оружия.
- Не шуми, не шуми! - раздался из темноты коридора голос Василия Андронова и вслед за четвертым немцем показалась его коренастая фигура, увешанная трофейным оружием. Замыкал всю эту странную процессию Мадраим, волоча на веревке еще одного человека в серо-зеленом.
Капитан Александров вопросительно смотрел на друзей, ожидая объяснений.
- Разрешите доложить, товарищ капитан, - начал было Андронов.
- Рассказывай, рассказывай, - нетерпеливо перебил Александров.
Но сначала немцев отвели в дальний угол подвала и разрешили им сесть на пол. Мадраим развязал руки своему пленнику. Серо-зеленые, под цвет мундира, глаза фашиста зло смотрели из-под светлого, низко опущенного чуба. Фуражку он, видно, потерял в схватке. А схватка была горячей, если судить по его мундиру, испачканному грязью, ссадинам и кровоподтекам на руках и жирном отечном лице.
- За этим надо смотреть в оба, - спокойно сказал Мадраим.
- Будем смотреть вдесятеро, - пошутил капитан.
- Может быть, ты доложишь, сержант? - спросил Андронов своего друга. - Ты все-таки больше меня пострадал…
Мадраим смущенно отвернулся, но мы уже успели заметить у него под глазом большой синяк.
- Ты старший, ты и докладывай.
Андронов оглядел пленников, молча и настороженно сидевших в углу, и рассмеялся громко и задорно. Глядя на него, засмеялся и Мадраим, изредка прикладывая ладонь к синяку.
- Да, было дело, товарищ капитан, - промолвил наконец Андронов. - По нынешним временам это у них, поди, целый взвод, тотальный взвод. Вон и фольксштурм тут. - Он показал пальцем на двух пожилых немцев, обросших седой щетиной.
- Я, я, фольксштурм, - часто кивая головой, заговорил один из них. - Гитлер шорт - капут! Коншай воеват!
- Это был наш главный помощник, - перебил словоохотливого немца Мадраим.
Наконец, у капитана лопнуло терпение, и он решительно заявил:
- Ну, хватит болтать, рассказывайте по порядку.
Историю, рассказанную Андроновым, я впоследствии обработал для "Суворовца" в виде небольшого рассказа разведчика, и на нашем участке фронта ее передавали из уст в уста. Нередко рассказчики дополняли мой короткий скромный рассказ новыми подробностями. Так что в конце концов, уже перед самой капитуляцией фашистов, мне пришлось выслушать историю, описанную мной, в таком виде, что ей мог бы позавидовать сам Тартарен из Тараскона.
Это было на коротком солдатском привале в цветущем саду на окраине маленького немецкого городка, уже за Одером. Рассказчик говорил о том, как храбрые разведчики привели роту пленных немцев вместе с пушками и танками. Слушатели, пуская голубоватые струйки махорочного дыма, одобрительно крякали, когда разведчики находили выход даже из особенно трудного положения. Верили или не верили солдаты рассказчику? Ясно было одно: они уже поняли, что сильнее своего врага, и это было главное. А в действительности произошло вот что.
Ночь была чернее сажи, но Андронов особым чутьем разведчика выбрал нужное направление, когда последняя застава на шоссейной дороге пропустила их через завалы и минные заграждения.
- Ну как, Мадраим? - спросил шепотом Андронов своего друга.
- Порядок! - ответил тот и дружески сжал ему руку повыше локтя.
- Здесь идти не так уж страшно. Минные поля - редкое дело. Не успевает фашист окапываться. На пятки наступаем… Во как гоним! Иди за мной.
Дождь кончился. В бороздах на озимом поле осталось много воды. Ноги вязли в глинистой почве, двигаться было тяжело, а главное трудно соблюдать тишину.
Мадраим видел перед собой только черный силуэт Андронова. Он то пропадал на фоне черной земли, то снова появлялся на более светлом фоне неба. Забирая влево от шоссе, они поднялись на какую-то возвышенность. Вскоре рядом с черными тенями деревьев показалась какая-то постройка. Андронов, который держал курс на нее, вдруг резко остановился и схватил Мадраима за плечо.
- Слышишь? - прошептал он в самое ухо.
Действительно, откуда-то долетало неясное бормотание.
Разведчики присели на корточки и, поворачивая головы из стороны в сторону, пытались угадать, откуда могли идти эти звуки. Хоть бы повеял ветерок, легче было бы ориентироваться. Но воздух был недвижим. Соблюдая предосторожности, они почти ползком стали продвигаться к темневшему впереди строению.
Вскоре они убедились, что там люди. Говорили по-немецки. Иногда звуки переходили в шепот, иногда кто-то вполголоса отчаянно ругался.
С той стороны, откуда ползли разведчики, оказался кусочек живой изгороди. Удобно маскируясь за ней, Андронов решил "изучить обстановку", как шутя говорил он в подобных случаях. Мадраим вел наблюдение с другой стороны.
В кромешной тьме, окружавшей разведчиков, трудно было ориентироваться, но все же Андронов установил, что перед ними большой сарай с разбитой крышей; сквозь черную решетку стропил кое-где просвечивали звезды. Он даже припомнил, что это за сарай. Батальон Абдурахманова проходил здесь всего три дня тому назад. Отсюда, с горки, наши автоматчики выкурили гитлеровский гарнизон из фольварка, лежащего по ту сторону холма.
Андронов мысленно раскинул топографическую карту, на которой обозначен пункт, где сейчас находится майор Абдурахманов, и этот сарай, и глубокий подвал занятый командным пунктом капитана Александрова.
- Все ясно, - шепнул он Мадраиму, - не ясно только, почему в сарае такая кутерьма.