- Генуг мит им цу шпрехен! Ман золь им фариндэн унд айнэн кнебель ин де мунт штекен, энтведэр вирт эр нох шрайнен…
- Фарзух нох! -послышался угрожающий возглас.
Голоса смолкли, и вдруг из открытых дверей сарая выкатился клубок человеческих тел. Раздавались затрещины, охи, стоны, кто-то вскрикнул от боли.
- Во ист зайн парабеллум?
- Бай мир!
Гитлеровцы были настолько увлечены борьбой, что совершенно забыли всякую осторожность и не заметили советских разведчиков, которые, приподнявшись из-за укрытия, с любопытством наблюдали, как четверо вяжут одного. Наконец кто-то из немцев крикнул:
- Все! - и все четверо склонились над связанным, извивавшимся на земле.
Ни слова не понимая по-немецки, разведчики решили, что на их глазах происходит самосуд. Для них было ясно, что теперь одним врагом меньше.
- Возьмем? - наклонившись к уху друга, прошептал Мадраим.
- Обязательно. Ты заходи от сарая, оружие они там оставили.
Бесшумнее кошки проскользнул к намеченному месту Мадраим. В то время как его фигура выросла в открытых дверях, Андронов, стоя с другой стороны и угрожающе поводя дулом автомата, приглушенно басил:
- Хальт! Хенде хох!
То, что произошло потом, крайне озадачило разведчиков.
Немцы быстро и послушно подняли руки вверх и весело, наперебой, закричали:
- Русски! Плен!
- Гитлер капут!
- Война - капут!
Послышались и слова ломаной русской речи.
- Русски зольдат! Мы сами идем плен! Пусть Гитлер стреляйт!
Связанный гитлеровец все еще извивался на земле; он замычал, видимо, кляп мешал ему высказать свое мнение. Но это мычание вызвало реакцию со стороны рядом стоявшего немца; он энергично пнул его в бок носком сапога.
Разведчики впервые видели нечто подобное, они даже несколько растерялись.
- Вот так история с географией… - недоуменно сказал Андронов. - Что же будем делать?
- Как что? Возьмем и поведем всех, - ответил Мадраим.
- Где оружие? - строго обратился он к немцам.
Они опять о чем-то оживленно заговорили.
- Что вы расшумелись?! - прикрикнул Андронов.
- Мы хочет сдавайт автомат, пистолет…
Кто-то из пленников говорил по-русски. Это уже облегчало задачу.
- Ну, говори.
Немец оказался словоохотливым.
- Я давно знайт русски. Прошлый война… Плен жил там, революцион видайт. Зер гут! Эта война - очень плохо… Мы не хочет воевайт. Мы все хотель плен здавайт. Ефрейтор Карл Мюнцер - наци, один не хотель, стреляйт хотель… Его брат - эсэс. Его фабрика работайт русски фрау. Как это по-русски?.. Крово-сос!
Мадраим тем временем обшарил сарай и вынес оттуда пять автоматов, а словоохотливый ополченец фольксштурма передал Андронову пистолет, отобранный у ефрейтора Мюнцера.
Велико было удивление наших солдат, когда они через заграждения пропускали обратно разведчиков не с одним "языком", а с пятью, причем четыре из них шли, видимо, очень охотно, а пятого волокли, и рот его был накрепко забит кляпом.
Обстановка проясняется
У меня появилась надежда, что допрос пленных не только прольет свет на военную обстановку на нашем участке фронта, но и укажет мне путь, по которому я скорее всего смогу добраться до майора Абдурахманова.
Допрос, который начал капитан Александров, со стороны скорее всего походил на совещание, посвященное разработке новой военной операции.
Александров и не начинал бы этого допроса, - немецкого языка он не знал, если бы среди пленных не было фольксштурмовца, знавшего русский язык.
Старики фольксштурмовцы были радостно возбуждены тем, что мрачная перспектива погибнуть за бредовые идеи Гитлера для них отпала. Умудренные событиями последних месяцев, они понимали, что очень скоро сопротивление наступающим советским войскам будет прекращено. Они суетились возле большой карты, положенной на стол, и чертили по ней пальцами.
- Вот наши позиции… Здесь… Как ее, речка… совсем маленькая речка.
Они поворачивались к своим молодым спутникам и что-то говорили по-немецки, но те были более замкнуты и больше помалкивали.
Мюнцера освободили от кляпа. Теперь он изредка произносил какие-то ругательства, впрочем, умолкая, как только встречался с гневным взглядом Мадраима.
После долгих разговоров мы, наконец, выяснили, что немцы разрезали наши позиции совсем узким клином. Этот клин был густо начинен и людьми, и боевой техникой.
В немецкой части, стоявшей перед нами, кроме фольксштурмовцев, безнадежно смотревших на эту войну, и еще совсем необстрелянных юнцов, были и старые фронтовые зубры с железными крестами в петлицах, полученными за грабежи в Польше, на Украине и в Белоруссии. Эти были готовы биться до конца и, как дрессированные волкодавы, следили за неустойчивыми ополченцами фольксштурма и безусыми юнцами из союза гитлеровской молодежи, которые умели только лихо кричать "хайль".
Оказалось, что немцы еще не знали сил, расположенных по обе стороны клина, поэтому и не решались начинать активные военные действия.
Очевидно, батальону Абдурахманова пока не угрожала опасность, но надолго ли?..
После того что я узнал, дальнейший допрос потерял для меня интерес. Я подсел к связисту Савельеву: возле его аппарата горели две немецкие свечки в штампованных картонных чашечках.
- Этой иллюминации у нас сколько хочешь, - сказал Савельев, вытирая рукавом гимнастерки крышку большого зеленого ящика. Я положил на нее блокнот, связной пристроил на соседнем ящике еще одну свечку, и я начал писать.
В такой обстановке родилась моя вторая корреспонденция о героях-разведчиках.
Я не пожалел о том, что, не дослушав допроса до конца, занялся своим делом, потому что после короткого затишья начались новые события, которые не дали бы мне возможности написать рассказ о друзьях Мадраиме и Андронове, если бы я не сделал этого раньше.
Пленных немцев отправили в штаб полка. В качестве конвоиров капитан Александров выделил двух молодых солдат, имевших легкие ранения. Они же доставили в редакцию "Суворовца" и мою корреспонденцию.
Андронова с Мадраимом старшина Сметанин увел в ближайший дом подкрепиться солдатской кашей и отдохнуть на немецкой перине.
Мы с капитаном вылезли из своего подземелья. Он с намерением обойти расположение своей роты, поговорить с командирами взводов, а я, движимый неистребимой жаждой впечатлений, с мыслью - не найдется ли какая-нибудь интересная деталь для моей записной книжки, в которую я записываю буквально все, - а вдруг пригодится.
Оказывается, уже рассвело. Солнечный диск пылал на востоке. Светло-голубое небо было ослепительно чисто, словно всю ночь его мыли и чистили, а краски для него подобрали лучшие художники.
За домом в неглубокую лощинку спускался фруктовый сад, отороченный по краям изгородью из могучих зеленых каштанов.
Зеленые стрелки первой травы редкой щетиной покрывали влажную землю.
Ах, как хороша весна даже здесь, на чужой стороне!
Я сошел вниз, к строениям. Их крыши виднелись под кронами деревьев. Хутор был мал и безлюден. За типично немецкими хозяйственными постройками стояло несколько повозок, нагруженных разным военным добром: ящики с патронами, минами, консервами, мешками с амуницией и крупой. Лошади, привязанные к коновязи, мирно жевали овес. На бревнах, в сторонке, сидели солдаты и чинили конскую сбрую и хомуты. Старшина Сметанин вертел в руках уздечку, пытаясь разорвать ее на части.
- Ой, старшина, зря руки трудишь! Ничего у тебя не получится. Узда еще сто лет жить будет, - говорил бородатый солдат, судя по глазам, опасавшийся за целость узды.
- Сто лет! Сто лет! - передразнивал его Сметанин. - В прошлый раз шлею чинил, а она под самым хвостом у лошади и разъехалась. Вот тебе и сто лет!
Солдаты рассмеялись. А незадачливый шорник строго ответил:
- Так ведь то под хвостом, можно сказать, самое деликатное место.
- Ну, ты мне не крути, - закричал Сметанин, - исправь сбрую, как полагается.
Увидев меня, он сделал руками широкий жест и сказал:
- У нас тут цех починки. Здесь чиним сбрую, колеса, а там вон… и людей… - он показал пальцем в сторону дома, с крыши которого война лишь кое-где сбросила черепицу.
Там на ступеньках крыльца сидел солдат с перевязанной головой. На него падали первые нежные лучи утреннего солнца. Запалив козью ножку и закрыв глаза, он прислонился к стене и отдался приятным минутам покоя. Над входом колыхалась белая тряпочка с красным крестом в центре. Через окно был виден бледный женский профиль и тонкие руки, которые то взлетали, то опускались: медсестра делала перевязку.
- Только самые тяжелые уходят в медсанбат, - задумчиво глядя вместе со мной в окно, произнес старшина. - А эти не хотят. Да и понять их надо: каждому охота дожить в своей части до победы, увидеть, какая она, за что страдал, за что кровь проливал…
Я посмотрел на богатырскую фигуру Сметанина, на его опущенную голову и согнутые плечи и подумал, что именно это стремление дожить до победы, ощутить ее всем существом поддерживает в этом простом советском человеке неутомимую энергию и силы для бессонных ночей и тревожных дней.
Зловещий вой мины и пронзительный треск ее разрыва закончил нашу беседу.
Старшина побежал к возчикам распорядиться, чтобы лошадей завели в конюшни. Следом за первой миной упала вторая. Она также разорвалась в центре сада. Взметнулись комья земли и расщепленные ветки деревьев.
Солдат, сидевший на крыльце, поднялся и, привычным движением поправив на груди автомат, крикнул в окно перевязочной:
- Скоро ты?
- Иду! Иду! - послышался голос.
У окна появилась медсестра. Она вытирала полотенцем руки и печально смотрела на небо.
- Ты, сестрица, от окна отойди, - ласково сказал ей солдат, - а то, чем черт не шутит, когда бог спит. Кто тогда нас чинить будет? - Он добродушно рассмеялся, и вдруг неожиданно строго закончил: - Нет, верно говорю: отойди, со смертью в жмурки не играй.
Ударила третья мина, немного ближе. По стенке чиркнуло несколько мелких осколков.
Сестра исчезла в глубине комнаты. Солдат пригнулся к земле. На крыльцо вышел его товарищ, тоже с перевязанной головой, и они, низко пригибаясь, скрылись за углом дома.
Я, чтобы не попасть в зону обстрела, обогнул сад с другой стороны и, держась ближе к стенам строений, добрался до командного пункта.
Ревело уже несколько минометов. Гитлеровцы били в наш тыл, предполагая там скопление войск и боевой техники. А рота капитана Александрова залегла в ста метрах от них, маскируясь в кюветах шоссейной дороги и небольших окопах, отрытых еще во время первой схватки.
Полковник Лебедев
Спускаться в подвал не хотелось. Я укрылся за грудой битого кирпича - все, что осталось от какого-то сооружения, возможно, еще совсем недавно украшавшего хутор. В этих развалинах удобно было маскироваться, а главное, отсюда можно было хорошо обозревать прилегающую местность.
"Недаром, - подумал я, - капитан Александров выбрал этот подвал для своего командного пункта".
Высунув голову из-за камней, я увидел цепочки наших окопов и заметил даже два пулеметных гнезда в кювете на повороте шоссе.
Наши молчали. Гитлеровцы усиливали огонь: к воющим звукам минометов присоединился треск пулеметных очередей. Можно было ожидать, что вскоре заговорит и вражеская артиллерия.
Странно было смотреть на поле, покрытое зелеными ростками озимых всходов, освещенное теплым весенним солнышком, над которым в грохоте устрашающих звуков витала смерть.
Вдруг я услышал за собой громкий возглас:
- Черт побери! Вы там спите, что ли?!
Я оглянулся: за углом дома, у входа в наш подвал стоял какой-то военный. Он энергично размахивал руками и кричал. Что именно, я уже не разобрал, так как волна обстрела снова перекрыла все звуки.
Пригнувшись, я побежал на зов. Каково же было мое удивление, когда я увидел перед собой полковника Лебедева. Я отрапортовал.
- Позвольте, а где же капитан Александров? А я-то подумал, что это он в лирическом, так сказать, уединении, пренебрегая телефоном и прочими видами связи, ведет наблюдение за полем боя.
- Боя еще нет, товарищ полковник.
- Но он может начаться каждую минуту…
- В эту самую минуту, товарищ полковник, я буду как раз на месте, - эту фразу произнес Александров, появившийся из-за спины полковника и слышавший последние его слова.
Коротко поздоровались.
- Докладывайте обстановку.
Мы спустились в подвал. Самодельная лампа была погашена. Маленький голубой квадрат узенького оконца и открытая дверь пропускали света столько, сколько нужно было, чтобы двигаться, не задевая табуреток и стола. Зато воздух стал немного свежее.
Александров доложил полковнику, что обстановка осталась без изменения.
Лебедев некоторое время молчал, постукивая пальцами по столу, как бы прислушиваясь к тому, что происходит снаружи.
Обстрел затихал.
- Вы правильно сделали, капитан, что не вступили в перестрелку, - наконец промолвил полковник. - Скажите, чем вы руководствовались?
Александров ответил не сразу. Он как будто подыскивал слова для выражения своей мысли.
- Маскировка, - ответил он коротко.
- Маскировка? - переспросил Лебедев. - Я понял вашу мысль. Но я бы назвал это иначе: сохранение военной тайны…
- Пожалуй, и так, товарищ полковник. Я не хотел, чтобы противник знал что-нибудь о нас. Неизвестный враг - самый страшный. А о них мы уже кое-что знаем.
- Да, капитан, ваши разведчики доставили нам очень ценные сведения. Оказывается, наши знаменитые друзья Мадраим и Андронов снова вместе и результаты последней разведки - их работа. Добро! Как говорится, на ловца и зверь бежит!
По лестнице кто-то быстро шел. На пороге появился солдат. После яркого дневного света он не сразу увидел нас в полумраке подвала. Наконец, все еще стоя у порога, он гаркнул:
- Разрешите доложить!
- Докладывай, только потише, - ответил полковник Лебедев. - У нас у всех хороший слух.
- Против позиций второго взвода скапливается противник. В районе высоты, на которой находится разрушенный сарай, происходит движение отдельных групп. Лейтенант Бобров спрашивает ваших распоряжений.
- Разрешите, товарищ полковник, - обратился Александров к Лебедеву.
- Да, пожалуйста.
- Почему не доложили об этом по телефону? - спросил капитан связного.
- Кабель оборвался. Сейчас ищут место обрыва.
Командир роты молчал, как бы обдумывая ответ. Лебедев посмотрел на часы.
- Капитан, - сказал он, - распорядитесь, чтобы лейтенант Бобров по-прежнему вел тщательное наблюдение за противником, огня не открывал и ожидал дальнейших распоряжений.
Когда связной покинул подвал, нам показалось, что с его уходом ушли и последние звуки перестрелки. Но это была уже не та мирная тишина, которая была ранним утром. Чувствовалось, что эта тишина не долговечна и первый выстрел может так всколыхнуть ее, что вокруг начнет бушевать ад кромешный.
Лебедев снова посмотрел па часы. Помолчал, вынул массивный серебряный портсигар с замысловатым вензелем на крышке и угостил нас хорошими папиросами.
Голубоватый ароматный дымок наполнил наш подвал запахом мирного, уютного жилья. Исчез кислый запах махорки, давно немытого тела и видавших виды солдатских портянок.
- Лейтенант! - обратился ко мне полковник. - Могу вам предложить место в интересной боевой экспедиции.
Наблюдая за тем, какое впечатление произведет на меня его предложение, полковник после короткой паузы продолжил:
- …Экспедиции в расположение батальона майора Абдурахманова.
Я не мог сдержать радостного восклицания.
- Это как раз то, что мне нужно, товарищ полковник. Это мое редакционное задание…
- Отлично. Теперь это будет не только редакционным, но и боевым заданием.
Прогудел хрипловатым голосом телефонный зуммер.
Мы прислушались.
- Лейтенант Бобров докладывает, что связь восстановлена, - сообщил телефонист, прикрывая широкой ладонью телефонную трубку.
- Я сейчас сам поговорю, разрешите, товарищ полковник.
Лебедев кивнул головой.
- А мы с вами поднимемся наверх, - сказал он мне, - и посмотрим из-за вашего укрытия на ту панораму, которой вы недавно любовались.
У дверей мы встретили Андронова и Мадраима. Они о чем-то говорили с молодым подтянутым солдатом, судя по свежему виду обмундирования, шофером или ординарцем полковника. Полковник Лебедев сам был всегда подтянут и аккуратен и любил, чтобы все его подчиненные были такими же. Наши разведчики, как по команде, щелкнули каблуками.
- Здравия желаем, товарищ полковник.
- Здравствуйте, товарищи, - ответил он, подошел к ним и протянул руку. - Поздравляю с прекрасным выполнением боевого задания. Результаты вашей разведки отличны.
Андронов и Мадраим, конечно, не раз слышали слова одобрения и похвал от своих командиров. Но сейчас им довелось выслушать похвалу от самого полковника Лебедева, храброго офицера, за которым числилось немало боевых подвигов. Разведчики смущенно улыбнулись. Видно было по всему, что Андронову, нетерпеливо переминавшемуся с ноги на ногу, хотелось о чем-то сказать.
- С вашего разрешения, товарищ полковник…
Лебедев вопросительно взглянул на Андронова.
- Слушаю.
- Сколько лет воюю, а в такой разведке еще не был. Мальчишкой еще в книжках читал, что в 1812 году наши партизаны таким манером в плен подмороженных французов брали. Да деды говорили, что в турецкую кампанию так же вот турок водили, только им пуговицы у штанов отрезали…
- Времена меняются, - улыбнулся полковник, - но вы не осрамили своих дедов. - И он так заразительно засмеялся, что мы все дружно подхватили его смех.
Быстро взбежавший по ступенькам капитан Александров оглядел нас:
- Лейтенант Бобров доложил, что в лощине против его позиции быстро идет накопление боевой силы и техники…
- Что говорят командиры других взводов?
- Пока молчат…
- Отлично…
Полковник присел на корточки и, вынув из планшетки карту, сказал:
- Можете ли вы мне на этой карте отметить позиции лейтенанта Боброва и знаменитую лощинку?
Александров быстро нашел нужное место и очертил его красным карандашом.
- Теперь синим карандашом с наибольшей точностью отметьте позиции вашей роты.
Когда все было сделано, полковник аккуратно свернул карту, положил ее в карман и направился к груде битого кирпича, с которой я недавно любовался обманчиво-мирным ландшафтом. Теперь солнце стояло выше, лучи его щедрее поливали землю, и от этого все краски на ее поверхности стали ярче и гуще. Осмотр длился недолго. Лебедев круто повернулся к Александрову и короткими словами приказа сказал: