"Так этого не случилось?"
"Ну почему? Мне помогли освободиться от иллюзий относительно качеств немецкого народа. Когда-то я мечтал о демократии и человеческом достоинстве в Германии. Но это была лишь мечта. Сейчас я не могу уснуть ночами. Страх гонит меня из страны. Мне осталась только надежда, что моя ненависть не будет бесплодной".
Удо всегда раздражали подобные разговоры о призвании. Многие либеральные журналисты любили выступать в роли исправителей мироздания, вместо того чтобы заняться собственной газетой. Он больше не старался скрыть иронии:
"Да, ведь при вас ваше бойкое перо".
"Я поделился с вами опытом, который сами вы никогда не обретете. Вы всегда принадлежали к элите, с самого рождения, и вы всегда будете принадлежать к ней, даже при нацистах. Но у нас с вами есть и общее: мы верили в игру по правилам, полагались на нее, придерживались определенных правил ее ведения".
"А что же теперь?"
"С приходом Гитлера правила изменились: если ты не хочешь быть моим братом, тебе проломят голову".
"Насколько я понимаю, вас не устраивает ни то, ни другое. Что же вы собираетесь делать?"
"Я хочу попытаться найти в немецком образе мыслей причины, вызвавшие к жизни те ужасы, которые происходят и еще произойдут в Германии".
"И вы собираетесь об этом писать? В Варшаве, наверное?"
"Нет, господин секретарь, я поеду в Австрию".
"Один?"
"Нет. Я не хочу быть виновным в том, что молодые неопытные создания попадутся на удочку Гитлера".
"Мне кажется, вы имеете в виду совершенно определенного человека, Вайземанн".
"Да, я возьму с собой в Австрию Хильду Гёбель".
Беспокойство шевельнулось в сердце Удо.
"Она согласна?" - спросил он.
"Нет. Она еще не знает о моих планах".
Удо вздохнул и удивился тому, что почувствовал такое облегчение.
"Я уверен, что она согласится, - продолжал Вайземанн, - для нее это было бы самое лучшее. Она талантливая журналистка, но еще неопытна. Очень восторженная. девушка. Мне кажется, она любит читать при свете свечи Стефана Георге и Рильке. Боюсь только, что ей мешает звук шагов марширующих штурмовиков. Я люблю ее за эту восторженность, за ее легковерие. Но в других она видит только те качества, которые свойственны ей самой. Она должна научиться видеть жизнь такой, как она есть".
"И вы полагаете, что только вы можете ей в этом помочь? Почему вы не скажете честно, как мужчина: Хильде Гёбель не обязательно преуспевать в работе, потому что я приготовил ей место в своей постели?"
"Разве это не мой долг - помогать женщине, которую я люблю? Уверяю вас, Хильда очень неопытна в политических вопросах".
Эта поездка в Варшаву и разговор с Вайземанном сохранились в памяти Удо фон Левитцова. Он размышляет об этом в своей комнате в гостинице "Дойчес Хаус", и ему становится ясно, что именно там он навсегда связал свою жизнь с Хильдой Гёбель. И тогда он впервые отметил, как по-разному оценивают ее люди; почти каждый, кто знал Хильду, представлял ее себе иной. И ему стало приятно, что он знает о ней больше, чем другие.
В вагоне он ответил журналисту:
"Может быть, вы недооцениваете вашу хорошенькую коллегу?"
"Да что вы о ней знаете? Вы думаете, что по анкетным данным, хранящимся в вашем посольстве, можно составить представление о человеке?"
"Нет, я ни в коем случае так не думаю", - вежливо ответил Удо и подумал: "Этот газетный писака пал жертвой собственных высоких фраз".
"Вам никогда не понять Хильду Гёбель!"
Удо снова вставил монокль и окинул Вайземанна долгим, оценивающим взглядом:
"А теперь вы недооцениваете меня".
"Простите, я не это хотел сказать, господин фон Левитцов. Вы везете какие-нибудь новости из Берлина?"
"А вы любопытны, Вайземанн".
"Я журналист".
"А я дипломат. И приучен помалкивать".
"Забывать вы тоже умеете?"
"Что именно?"
"Мои чувства, мои взгляды и намерения. Все, что я вам рассказал".
"Вы меня разочаровываете, Вайземанн. Приберегите ваш страх для более подходящего случая".
"Значит, вы не будете препятствовать мне?"
"Конечно нет. - Удо вынул и вновь вставил монокль. - Ведь вы еще собираетесь спасти невинную овечку из волчьей пасти".
"Не вижу здесь ничего смешного, господин секретарь".
Левитцов не ответил. Он думал о посольстве, о Хильде Гёбель, о том, какова будет ее реакция на предложение Вайземанна и на сообщение, которое он везет из Берлина.
Когда он видел Вайземанна снова? В тот же вечер. В посольстве отмечали праздник. Когда они вместе вошли в зал, музыка смолкла. Но это не имело отношения к их возвращению из Берлина.
Пресс-атташе Зигфрид фон дер Пфордтен вышел на середину зала, и то, что он произнес, было полнейшей неожиданностью для журналистов и обесценило новость, привезенную Удо.
"Дамы и господа! Разрешите мне объявить танец в честь фрейлейн Хильды Гёбель, которая сегодня назначена референтом по культурным вопросам при национал-социалистском руководителе немецкой колонии в Варшаве".
Музыканты заиграли туш. Удо почувствовал жалость к своему спутнику и даже позабыл о монокле, когда прошептал Вайземанну:
"Вот она, ваша невинная овечка!"
Тот ничего не ответил, только покачал головой. Потом он все пытался поговорить с Хильдой наедине. Наконец ему удалось увлечь ее в маленький голубой салон.
У дверей тут же встал первый секретарь посольства. С угрюмой усмешкой он похвалил себя за благородство, с каким предоставил сопернику возможность поговорить с девушкой. В то же время он оберегал свою будущую партнершу от всяких неожиданностей. Минуты тянулись нескончаемо медленно. Он ломал себе голову, стараясь придумать, как, не выходя из рамок вежливости, прекратить их беседу. Конец его мукам положило данное ему поручение.
Он постучался, быстро вошел в комнату и, не дав журналисту, встретившему его появление мрачным взглядом, и рта раскрыть, заговорил:
"Так вот вы где! А я вас везде ищу, фрейлейн Гёбель".
По ее глазам было видно, что она не поверила в его неосведомленность.
"Вы хотели со мной поговорить, господин фон Левитцов?"
"О нет, такая незначительная личность, как я, не может претендовать на ваше милостивое внимание. Вашего общества ищет более значительная персона. Вас жаждет увидеть господин Шмидтке, новоявленный специальный уполномоченный, дорогая".
Она оставила без внимания его высокопарный тон, только кивнула и протянула Вайземанну руку:
"Прощайте, Роберт".
Журналист был почти в полном отчаянии.
"Я подожду тебя здесь. Я должен закончить разговор с тобой. Это очень важно, Хильда, клянусь тебе!"
Она вышла, Удо последовал за ней, словно в его задачу входило проводить ее. На самом деле ему просто не хотелось выслушивать упреки возмущенного журналиста. И он стал развлекаться, как того требовало его положение. Он танцевал, болтал, блистал новыми шутками и анекдотами, вывезенными из далекого Берлина, и безуспешно старался подавить охватившее его беспокойство. Что же она сделала? Сделала ли она что-нибудь вообще? Как она ответила на предложение Вайземанна? Разве с приходом Гитлера к власти для нее ничего не изменилось?
Он был не в ладах с самим собой, упрекал себя в том, что боялся собственной смелости. Конечно, ничего не изменилось. Случилось то, чего и следовало ожидать. Потом его снова обуяли сомнения. Осталось ли между ними что-нибудь общее? Он размышлял, комбинировал, надеялся и боялся собственных надежд, но внешне оставался элегантным дипломатом, флиртовал с дамами и пил шампанское бокал за бокалом. Он мог вынести многое, он чувствовал, что профессия обязывает его к этому. И все же он никого и ничего не упускал из внимания. Он отметил, что среди персонала посольства образовалась новая группировка. Консервативное аристократическое ядро вокруг посла обособилось еще больше, чем раньше. Более молодые чиновники, которые сделали ставку на нацистов, чувствовали себя победителями и надеялись на скорую карьеру. Да и появление специального уполномоченного предполагало некоторые изменения в составе посольства.
Удо видел, как Хильда вернулась с беседы с уполномоченным, как ее тут же подхватил Вайземанн и они исчезли в голубом салоне. Решившись, он подошел ближе и стал слушать. Говорил Вайземанн:
"Ты уверяешь, что не боишься, Хильда. Но ты даже не знаешь, какое это ужасное чувство - страх. Ты не знаешь, что…"
"Пардон! - Удо понимал, что лучше прервать возбужденного оратора. Он слегка поклонился: - Вы хотели поговорить со мной, фрейлейн Гёбель?"
Журналист в бешенстве чуть не бросился на него:
"Нет! Фрейлейн Гёбель сейчас ни с кем не хочет говорить!"
Удо фон Левитцов не привык, чтобы с ним разговаривали в таком тоне. Он всегда придавал большое значение хорошим манерам. Своей подчеркнутой вежливостью и любезностью он несколько обезоружил противника.
"Дорогой господин Вайземанн, я уже говорил вам, что, будучи дипломатом, привык молчать и забывать. Теперь я хотел бы еще добавить, что мне пришлось затратить немало усилий, чтобы натренировать свою память".
Было видно, что в душе Вайземанна происходит борьба между возмущением и страхом.
"Что вы хотите этим сказать, господин фон Левитцов?"
"Желаю вам доброго пути в Вену, дорогой Вайземанн".
Журналист не прореагировал на эти слова. Возникло неловкое молчание. Хильда старалась не замечать устремленного на нее с мольбой взгляда. Наконец она сказала тихо:
"Всего наилучшего, Роберт, Каждый должен идти своей дорогой".
Оба мужчины понимали, что это конец. С опущенной головой, неуверенными шагами, словно его кто-то подталкивал, Роберт Вайземанн направился к двери. Вдруг он остановился и проговорил в пространство:
"Но почему у нас должны быть разные дороги? - Он не дождался ответа и добавил чуть слышно: - Не забывай меня, Хильда!"
Она опустилась в кресло. Медленно шли секунды. Удо фон Левитцов не любил затянувшегося молчания. Он должен был говорить, освободиться от терзавшего его волнения, расшевелить погруженную в свои мысли молодую женщину. Пусть она его ругает или хвалит - все равно, лишь бы она заговорила. С видом заправского конферансье он произнес:
"Действие второе, сцена прощания".
"Господин фон Левитцов, - отозвалась Хильда, - я была бы сейчас очень рассержена, если бы вы не сообщили мне своего положительного решения".
Он был смущен. Он не ожидал такого категоричного заявления, произнесенного таким спокойным и уверенным тоном.
"Что же мне делать?"
"В своем возбуждении Роберт Вайземанн чуть не отправил нас в преисподнюю. Почему вы решили освободить меня от него? Зачем вы перечеркнули его планы?"
В этих словах слышались горькие нотки. Но он не обратил на них внимания; он был уверен, что она благодарна ему.
"Вы неплохой комбинатор, фрейлейн. И кое-что понимаете в маскировке. Поздравляю со званием референта. Или?.."
Она недоуменно посмотрела на него;
"Или что?"
"Или это была только уловка нового Одиссея?"
"О женских уловках вы, как видно, невысокого мнения?"
"Очень высокого, с тех пор как познакомился с Хильдой Гёбель".
"А как прикажете расценивать ваше вступление в нацистскую партию, господин фон Левитцов? - Она отметила про себя его удивление и разочарование. - Это и было вашим обещанным сюрпризом. Или вы преследовали этим другую цель?"
"Можно его рассматривать как маскировку?"
"Пожалуй".
Он чувствовал себя как ученик, успешно сдавший экзамен строгому учителю. Он присел с ней рядом:
"Прекрасно, тогда мы можем наконец серьезно поговорить. Фрейлейн Гёбель, через мои руки проходят все важные и секретные бумаги посольства".
Она сделала большие глаза:
"Да что вы говорите?"
Он чуть не клюнул на эту удочку, чуть не поверил в искренность ее удивления. Он нашел выход в иронии:
"Я осел! Я опять недооценил вас!"
Но она не остановилась на этом и деловито продолжила:
"Значит, я могу рассчитывать на вас?"
"Да, - ответил он, но ему тут же пришлось сделать над собой усилие, чтобы задать следующий вопрос. Он был деловой, по скромный человек. - А на что я могу рассчитывать? - спросил он и, чтобы скрыть неловкость, опять взялся за монокль. - Я надеюсь на хорошие английские фунты".
Она не ответила прямо, а только осведомилась с усмешкой:
"Хотите погасить долги вашей семьи?".
Этими словами она снова сбила с него всю самоуверенность. Нет, ему далеко до нее. Откуда она может знать о долгах его семьи? "Наверное, она умеет читать мысли", - подумал он, когда она разъяснила ему, что всегда старается как можно больше узнать об окружающих ее людях.
"Об этой стороне нашей будущей совместной работы вы можете не беспокоиться, господин фон Левитцов. Все будет сделано в соответствии с вашими пожеланиями".
"Примите мои комплименты, дорогая, сэр Роберт вас отлично подготовил".
Ока продолжала дружелюбно смотреть на него, и в ее голосе не было и тени неодобрения или упрека.
"Господин фон Левитцов, нам нужна всякая информация, которая послужит тому, чтобы перечеркнуть планы Гитлера. Это наша общая цель. Поэтому будет лучше и для вашей, и для моей безопасности, если мы в наших разговорах не будем называть имен".
Он улыбнулся в надежде, что хоть в чем-то может одержать верх:
"Вы разрешите мне сделать одно отступление от ваших строгих правил?"
"Пожалуйста, если у вас есть что-то конкретное. Но только прошу избавить меня от обычной дипломатической болтовни".
"Ваше желание для меня закон. Запомните: Йохнер, полковник Вернер Йохнер. Это одаренный офицер штаба, ему подчинена дипломатическая миссия в Эстонии. Неофициально он является связным отдела абвера при эстонском генеральном штабе. Конечно, это направлено в первую очередь против большевиков, по все, что происходит в районе Балтийского моря, может представлять интерес и для заокеанского лорда".
"Вполне вероятно".
Итак, первый шаг был сделан. Понимал ли он тогда, на какой путь вступил? Он попытался скрыть волнение за напускной развязностью:
"Теперь я у вас в руках, Гёбель!"
"Нет, вы просто протянули мне руку, мне и тем, кто стоит за мной. Мы вместе взялись за нелегкое дело".
"Этот безумный мир! Мы должны расхлебывать кашу, заваренную безродным выскочкой и его сообщниками!"
Хильда дружелюбно кивнула:
"Надеюсь, мы справимся с этой кашей, прежде чем ее успеют предложить народу".
"Ах, оставьте эти социальные сентенции, Гёбель! Это не ваш стиль".
"Простите мне эту оплошность. В вопросах стиля я полностью полагаюсь на вашу компетентность, господин фон Левитцов". Но по ее глазам было видно, что она не принимает его всерьез.
Да, принимала ли она его вообще когда-нибудь всерьез? С тех пор они работают вместе в полном согласии. Но всегда, когда он о ней думает, ему многое в ней непонятно.
В эту ночь он спит мало. Ему не лежится одному на широкой удобной кровати гостиницы в Гревенитце. Удо думает о своей работе с Хильдой Гёбель и как бы подводит общий итог.
- Чего я ожидал? Чего ради я так хлопочу из-за этой женщины? Я добивался ее со встречи в маленьком кафе в Варшаве и до этой поездки в сельскую гостиницу.
- Удо, ты получил полный отказ, тебя просто водили за нос. У тебя есть все основания считать себя оскорбленным! Этого нельзя больше терпеть! Она всегда была к тебе безразлична. Но, правда, она никогда ничего тебе не обещала.
- Отказ всегда отказ, в какой бы форме его ни преподнесли. Но мог бы я представить свою жизнь без этого партнерства?
- Удо, не становись сентиментальным. Сознайся, ты сам дал себя провести.
- Нет, не то! Правильней сказать, меня провела женщина, которую я хотел соблазнить.
- Ты понял это только теперь?
- Я знал это давно. Почему мужчина не может признать превосходства умной женщины?
- Я должен попросить вас, господин фон Левитцов, не обольщайтесь!
- Но как это сделать? Она никогда не вводила меня в заблуждение. Почему я не могу перенять у нее это и не вводить в заблуждение самого себя?
- Что касается меня, я был бы не прочь получить еще один хороший урок. В конце концов, человек учится всю жизнь.
- С каких это пор ты стал довольствоваться такими прописными истинами?
- Я тоже спрашиваю себя, действительно ли она никогда не обманывала меня? Будучи женщиной, она была столь же искренна, сколь привлекательна.
Будучи женщиной. Имел ли ты дело только с женщиной? Впрочем, она никогда не утверждала, что действует от имени сэра Роберта, она только не разубеждала тебя в этом.
- Но она действовала. Она знает, чего хочет.
- А чего хочешь ты?
- Чего я хочу? Женщину? Денег в фунтах стерлингов? Бороться против Гитлера?
За окном забрезжил рассвет. Удо фон Левитцов не может найти ответа на свои вопросы; он не может найти покоя и сна.
Хильда Гёбель завтракает одна. Ее спутник появляется только к обеду. Он собирается извиниться за свое опоздание, но она не дает ему и рта раскрыть:
- Я надеюсь, вы хорошо отдохнули. Если вы хотите загладить свою вину, пригласите меня на бутылку вина.
Советник кивает в знак согласия и подзывает хозяйку:
- Уважаемая фрау Тетцлафф, если вы хотите послужить отечеству, принесите-ка нам одну из тех бутылок с золотистой влагой, которые вы прячете в глубине вашего погреба.
Хозяйка улыбается, вопросительно смотрит на Хильду и, когда та кивает, заявляет:
- Ну что ж, постараюсь угодить высокочтимым господам по мере моих скромных возможностей.
Один из клиентов, стоявших у стойки, кричит:
- Фрау хозяйка, еще раз то же самое!
Хильда бросает взгляд в его сторону - это молодой человек в серой форме вермахта.
- Идите, фрау Тетцлафф, - обращается Хильда к женщине, - мы подождем.
- Это отпускник. Он вернулся с Восточного фронта.
Видимо, молодой человек слышит ее слова, потому что начинает петь на мотив музыки популярного шлягера:
- Для чего нам отпуск? Он для развлечений!
Фрау Тетцлафф хочет пройти мимо него к стойке, но он преграждает ей дорогу и, вытянувшись, как перед командиром, говорит:
- Позвольте доложить, фрау хозяйка, крепость будет сегодня взята!
- Разумеется, мой мальчик. А если ты принесешь букет красивых цветов, то девушка капитулирует добровольно.
- Благодарю, фрау хозяйка. Не подскажете ли еще, где мне найти такую покладистую девушку? Тоска моя так велика, а отпуск так короток!
Фрау Тетцлафф наливает ему еще стаканчик и смотрит на него сочувственно:
- Так ты нездешний?
- Нет, я живу в Рурской области. То есть я жил там, в Оберхаузен-Штеркраде, на Гинденбургштрассе. Теперь на месте нашего дома осталась только воронка от бомбы. Там погибла вся моя семья - родители, сестра.
- И поэтому тебе дали отпуск, мой мальчик?
Солдат кивает:
- Внеочередной отпуск для урегулирования семейных дел. Да какие могут быть семейные дела теперь, когда вся семья погибла? Вот я и приехал в Гревенитц. Сюда занесло одного из братьев моей матери, моего, так сказать, дядюшку. Правда, мы мало знакомы с ним.