"Принесите-ка нам три рюмки киршвассера, хозяйка! Ведь вы не откажетесь выпить с нами?" - обратился Бруно к мирно сидящему полицейскому.
"Я пью всегда, когда у меня есть охота, и сейчас как раз такая минута, но я, к сожалению, на службе, - пробормотал Густав Борнеманн. - А когда я на службе, то…" Его взгляд пробежал по молодой женщине, ее другу, остановился на хозяйке, которая стояла с бутылкой в руке и не знала, наливать ей или нет.
"То что же, Густав?" - спросила она обеспокоенно.
"А когда я на службе, то мне ничего не лезет в горло. Кроме твоей вишневки, Труде, она мне нравится и на службе", - обдуманно, не торопясь произнес страж порядка. Его непроницаемое лицо сохраняло официальное выражение, лишь в глубине глаз теплился добрый огонек.
Хильда почувствовала, что напряжение постепенно покидает ее. "Хотя на нем полицейская форма, - подумала она, - глаза у него очень человечные. Они будто говорят; давайте забудем об этом заявлении".
Что стало с Густавом Борнеманном? Надо не забыть спросить об этом фрау Тетцлафф. Хильде не хочется говорить с господином фон Левитцовом о развязке этой истории. Ей кажется, что его мало интересует деревенский полицейский. Его больше занимает неизвестный мужчина, в существовании которого он, похоже, сомневается.
Вновь заданный Хильдой вопрос о содержании протокола совещания выводит Левитцова из задумчивости. Со свойственной ему точностью он перечисляет даты, факты, имена и цифры. Хильда выражает ему свою признательность и вспоминает о прекрасной кухне фрау Тетцлафф.
- Кулинарные способности нашей хозяйки не вызывают сомнения. Но что вы думаете о том, чтобы провести вечер в этой уютной комнате? - Он пытается ее обнять, но она успевает поставить между ними стул.
Свой отказ она смягчает очаровательной улыбкой:
- Во-первых, господин фон Левитцов, я считаю, что питаться надо регулярно, в определенный час. А во-вторых, я бы хотела узнать, удалось ли беглецу-радисту уйти от погони.
Фрау Тетцлафф не знает ни самого беглеца, ни того, что с ним случилось, но обещает все разузнать. Ее несколько огорчает, что гости, как ей кажется, не отдают должного ее превосходной кухне. Запах жаркого заполняет все помещение. Приготовленный по-охотничьи кролик с жареным салом, томатами, грибами и луком всегда нравился посетителям.
Хильда пытается скрыть свою нервозность. Но она чаще поглядывает на дверь и на стойку, чем в свою тарелку.
Ее спутник следит за ней, тоже забывая отдать должное вкусно приготовленным яствам. Он думает, что Хильда все еще занята мыслями о дезертире, и пытается развлечь ее. Он даже не теряет надежду на приятный вечер и, когда Хильда поднимается из-за стола, тоже встает, чтобы проводить ее.
Они допивают бутылку токайского, но вместо столь желанного тет-а-тет происходит лишь официальная беседа. Советнику удалось установить новые связи. Он получил важные и подробные сведения из самого штаба верховного командования вермахта. С источником своей информации он познакомился во время командировки в Турцию. Назвать его он не захотел, впрочем, Хильда и не настаивает на этом. Она молча слушает. Партнеру это не нравится.
- Раньше вы были более разговорчивой, - замечает он.
В ответ Хильда кокетливо поднимает ресницы:
- А что бы вы хотели от меня услышать, мой милый Удо?
- Вы просто не принимаете меня всерьез. Я, во всяком случае, представлял себе уик-энд вдвоем совсем иначе.
- И ответственность за ваши представления вы хотите возложить на меня?
- Зная характер нашего сотрудничества, я мог бы рассчитывать на большее доверие.
- Вы имеете в виду доверие или уступчивость?
Удо фон Левитцов начинает раздражаться;
- Мне известно ваше пристрастие к точным формулировкам, уважаемая фрейлейн. Ну что ж, давайте говорить точно. Я имел в виду и то, и другое. Если угодно, могу разъяснить подробнее.
- Нет, спасибо, достаточно. - Она смотрит на взрослого мужчину, который надулся, как мальчишка. Почему он никак не хочет понять? - Мы сотрудники, Удо, а не любовная парочка.
Он бросает на нее внимательный взгляд и меняет той:
- Вы считаете, что мы настоящие сотрудники? Почему же вы тогда умалчиваете о подлинной причине, побудившей нас приехать на уик-энд в это богом забытое место? Разумеется, потому, что не доверяете мне. Но не считайте меня полным идиотом. Я же вижу, вы здесь что-то выжидаете. Для того чтобы поговорить, мы могли бы встретиться и в Берлине.
- Удо, вы прекрасно знаете: наша собственная безопасность требует, чтобы каждый знал как можно меньше.
- Безопасность? Да разве я не рискую своей головой точно так же, как вы? - Советник в возбуждении ходит из угла в угол. Он закуривает сигарету, глубоко затягивается и наконец останавливается перед Хильдой: - Дорогая сотрудница, я даже не знаю, для кого таскаю каштаны из огня!
- Для победы антигитлеровской коалиции.
- Ах вот как! Ну что ж, спасибо за исчерпывающее объяснение. Конечно, о точной информации не может быть и речи. А вы не слышали последней сводки? На чьей стороне победа? Во всяком случае, не на стороне русских.
- Пока еще не на их стороне, - возражает Хильда, не сводя с него вопрошающего взгляда. Она чувствует, что о главном он еще не спросил.
- Когда мы ожидали вторжения немцев в Англию, вы не были так уверены, что Гитлер останется в проигрыше.
- Победить Советский Союз невозможно.
- Да? Вы так хорошо разбираетесь в этом вопросе?
- Почему вы ходите вокруг да около, Удо? Скажите прямо, что вас беспокоит?
- Хорошо, скажу. Но я сомневаюсь, что вы ответите.
- И все же попытайтесь.
- Кто переводит английские фунты на мой счет в швейцарском банке? С тех пор как Гитлер напал на Советский Союз, перечисления прекратились.
Хильда чувствует облегчение. Значит, его волнуют деньги.
- Об этом можете не беспокоиться.
И все-таки она его недооценивала. Это доказывает его реакция.
- Да плевал я на деньги, черт побери! Я собирал информацию и выполнял ваши поручения, потому что я против нацистов, да-да, против нацистов! Но должен ли я поэтому быть за русских?
Теперь Хильда знает, что его тревожат серьезные мысли, он переживает кризис. О себе она в этот момент не думает. Она спрашивает:
- Вы хотите выйти из игры?
Он в замешательстве смотрит на нее, потом саркастически смеется:
- Из чего мне выбирать? Я могу пойти в гестапо или повеситься - это одно и то же.
- Вы изменили свое мнение о Гитлере?
- Я ненавижу его, он хуже чумы! Он ведет Германию к гибели!
Теперь смеется Хильда, но не так, как он.
- Так давайте поможем тем, кто победит Гитлера.
- Честно говоря, победителей я представлял себе иначе.
- Ваш сэр Роберт тоже войдет в их число.
Удо фон Левитцов успокаивается. Он снова восхищается стройной симпатичной женщиной, которой по плечу любое дело. Он берет ее руку:
- Почему вы с самого начала не сказали мне всей правды? Почему не сказали, что мы работаем на русских, а не на британскую секретную службу?
"Он опять говорит "мы", - отмечает про себя Хильда. Она чувствует облегчение и в то же время сильную усталость, поэтому слегка прислоняется к его плечу, словно ищет опоры:
- Господин фон Левитцов, с которым я много лет назад познакомилась в Варшаве, был консервативным дипломатом старой школы. А сегодня у меня есть друг Удо, который многому научился.
- Благодарю, фрау учительница.
- Нет, Удо, если честно, вы могли до войны представить себе Сталина и Черчилля в роли союзников?
- Никогда!
- А мы с вами понимаем друг друга ненамного лучше, чем эти двое.
- Но это два пожилых человека. В то время как вы - молодая хорошенькая женщина, а я - мужчина. - Он чувствует, что сбился на фальшивый тон, потому что она тут же отстраняется и внимательно смотрит на него.
- Вы видите во мне награду, которая по праву причитается вам за хорошую работу?
- Хильда, простите меня, ради бога.
После этого у них не получается ни серьезного разговора, ни простой беседы. Вскоре Удо желает ей спокойной нови и отправляется к себе. Он долго не может заснуть, думает о своей сотруднице, своей начальнице, о женщине, которой он восхищается, поклоняется, верит, но которую так часто не понимает. "Так было всегда, - думает он. - Я ошибся в ней с самой первой встречи. Тогда я был лишь первым секретарем нашего посольства в Варшаве. В молоденькую, живую журналистку были влюблены все мужчины посольства. Я тоже ничего не имел против легкого увлечения. Что же она сделала? Она отшила меня, а затем предложила мне другое, политическое приключение, вероятно, самый большой шанс в моей жизни". Он понял это только теперь.
Это случилось незадолго до прихода Гитлера к власти.
"Я отыскала прелестное кафе в старой части города, господин секретарь. Единственное, чего мне недостает, - это спутника", - проговорила Хильда, озарив его улыбкой.
Пожирая ее глазами, он уже представлял себя торжествующим победителем среди других ее поклонников. Об этом же он рассуждал за кофе с коньяком так свободно и непринужденно, как никогда не говорил о своих взглядах и мнениях.
Она спокойно выслушала его, а потом перевела разговор в нужное ей русло.
Как ей это удалось, он до сих пор не знает. Но у него и теперь начинает сильнее биться сердце, когда он думает о том, как попался в западню.
"Мне неясно только одно, господин фон Левитцов, как вы собираетесь делать карьеру, не встав окончательно на ту или иную сторону?"
"Но это же очень просто, моя милая фрейлейн. Если в силу войдут социалисты, надо будет поддержать нацистов. А если Гитлер слишком уж вознесется, мы снова поддержим социалистов. Л если и те, и другие попадут впросак, мы сможем посмеяться, наблюдая со стороны".
"Мы", - уточнила Хильда, - это, вероятно, те господа, которые всегда держали власть и деньги в своих выхоленных руках?"
"Вы не только очаровательная, но еще и умненькая девочка, дорогая".
"А вы, господин секретарь, оппортунист".
"Я бы сказал, прагматик; потому что, если господин генерал-фельдмаршал фон Гинденбург все-таки капитулирует перед ефрейтором, я смогу приноровиться к изменившимся обстоятельствам - временно. Или вы думаете, что дилетанта Гитлера надолго оставят у власти?"
Она не ответила на этот вопрос, только смерила собеседника долгим взглядом и вскользь, ровным голосом заметила:
"Я думаю, господину Гитлеру было бы небезынтересно узнать, как оценивают его способности некоторые из его будущих дипломатов".
Он забеспокоился:
"Я думал, вы разделяете мои взгляды…"
"Иногда".
Он почувствовал, как сильно забилось сердце. Сознание опасности овладело им.
"Фрейлейн Гёбель, до сих пор я не думал, что вы…"
"Что?"
"Что вы делаете общее дело".
"С кем, господин фон Левитцов? Что вы имеете в виду? Или вы хотите отгадать?" Она выдержала длительную паузу, спокойно глядя на него.
Он медленно покрывался испариной, но старался сохранить безмятежное выражение лица.
Она перестала улыбаться:
"Вы легкомысленны, господин фон Левитцов. Вы позволяете заглянуть к себе в карты. Вообразите на минутку, что я действительно представляю интересы вышеназванных господ из Берлина. Что тогда?"
"Я в это не верю!" Он все еще надеялся на свое знание человеческой натуры, хотя оно только что его подвело.
Маленькая журналистка, которую он явно недооценил, ничем не показала, что понимает свое превосходство. Она продолжала говорить спокойным тоном, не выдававшим ее истинных мыслей:
"Иногда вера помогает сдвинуть горы. Но поможет ли она вам выбраться из лужи, в которую вы сами себя усадили своими легкомысленными речами?"
На первый взгляд, у нее не было открыто враждебных намерений. Он поспешил обезопасить себя:
"В дальнейшем я буду осторожнее".
Она снова взглянула на него, уже другими глазами, и уже другим тоном, от которого у него отлегло от сердца, сказала:
"Мне вы можете довериться во всем, господин фон Лeвитцов, по только мне. И если в будущем вы действительно собираетесь предпринять что-то против Гитлера и его политики, я знаю, как вам помочь. - Она сделала паузу. Он выжидательно глядел на нее. И она добавила, не спуская с него глаз: - У меня есть контакт с представителями великой державы. Там с тревогой следят, как рушится демократия в Германии".
Ему вдруг показалось, что он слышит звон Биг Бена. Он представил себе британский парламент во главе со спикером, вспомнил о незабываемых днях, проведенных в Лондоне, и сказал с воодушевлением:
"Я знаю только одну страну, где по-настоящему процветает демократия. Только англичане обладают достаточно здравым смыслом, чтобы не допустить у себя такого общественного явления, как фашизм!" Он был уверен, что попал в точку, заметив реакцию Хильды на свои слова. Он думал, что разгадал ее, и ликовал.
"Вы работаете на сэра Роберта! Это он вывел вас на меня? Ну конечно! В Лондоне знают меня и мои убеждения!"
Она оставалась невозмутимой:
"Предположим еще раз, что вы правы, господин секретарь. Вполне возможно, что ваши убеждения и ваши способности хорошо известны".
"От Интеллидженс сервис ничего не утаишь!"
Лицо ее стало строгим от этих слов, и он решил, что она рассердилась потому, что он теперь все знает.
"Те, кто дает мне задания, действуют в интересах немецкого народа".
Он рассмеялся:
"Фрейлейн Гёбель, поберегите, пожалуйста, ваши фразы для газетной статьи. Сэр Роберт думает о народе так же много или так же мало, как я. Скажите лучше, что я могу сделать?"
"У вас есть доступ к сведениям секретного характера?"
"Есть. - Он удобно откинулся на спинку стула и закурил сигарету. Ему хотелось в полной мере ощутить себя в безопасности. - А кто мне может гарантировать, глубокоуважаемая фрейлейн, что вы не троянский конь нацистов?"
"Это что, комплимент, господин фон Левитцов? Хотите, чтобы вас считали джентльменом, а сами сравниваете меня с конем? А кто же тогда Одиссей, который меня придумал? Может быть, толстый Геринг?"
В своем наигранном возмущении она показалась ему еще привлекательней.
"Простите, дорогая, это сравнение действительно не очень удачно, даже отвратительно".
"Кроме того, если вы собираетесь выступить в роли Ахилла, не забудьте о его уязвимой пяте".
"Да, я действительно позволил поглядеть в свои карты. Сознаюсь".
"Могу я быть уверена, что вы не прячете запасных козырей в рукаве? У вас ведь тоже есть свои связи в Берлине".
Нет, ее не обманешь. У нее на все есть ответ. Он попытался чуть припугнуть ее:
"Да, в столице рейха у меня большие связи".
"Значит, мы оба идем на риск", - кивнула она.
"Окупится ли он?"
Она ответила вопросом на вопрос:
"Так вы решились?"
"Во всяком случае, я заинтересован в том, чтобы открыть счет в банке высокогорной страны. - И, продолжая говорить недомолвками, добавил: - В ближайшие дни я еду в Берлин. Люблю небольшие сюрпризы. Вам я обязательно устрою один".
Это была их первая серьезная беседа. Он шел на это свидание, чувствуя себя победителем. Правда, ему не удалось одержать победу, но зато он сделал открытие: Хильда Гёбель была совсем не такой, какой ее представляли мужчины в германском посольстве в Варшаве. Он уехал в Берлин, провел там несколько недель и вернулся в Варшаву, обогащенный некоторым опытом.
В поезде он встретился с еще одним поклонником Хильды Гёбель. Роберт Вайземанн тоже был журналистом. До самой германо-польской границы он сидел рядом с Левитцовом, молчаливый и взволнованный. Пограничник, проводивший проверку, был очень вежлив. Он быстро просмотрел паспорта и вернул их со словами:
"Прошу вас, господа. Желаю вам доброго пути и приятного пребывания в Варшаве. Всего наилучшего".
"Спасибо, любезный", - ответил фон Левитцов.
Вайземанн безмолвствовал, пока граница не осталась позади, а потом взорвался:
"Это непостижимо, господин Левитцов! Этот чиновник обходится с нами с вежливостью, которая пристала учителю танцев в пансионе для благородных девиц, а подобные ему чиновники, облаченные в форму, заняты в Берлине тем, что пытаются опять узаконить средневековые пытки и охоту на ведьм и еретиков".
"Вы не преувеличиваете?"
"Возможно, вы и правы. Но такими бесчеловечными не были даже инквизиторы".
Столь печальный тон был необычен для Вайземанна, поэтому фон Левитцов с интересом смотрел на него.
"Вы никогда не были склонны к пессимизму".
"Это не единственная новость, господин секретарь. С тех пор как был совершен поджог рейхстага в Берлине, Геринг организует травлю всякого, кто утверждает или хотя бы подозревает, что поджигателями были не коммунисты".
"Кто же, по вашему мнению?"
"Национал-социалисты! Только они были заинтересованы в этом. Теперь у них прекрасный предлог избавиться от всех своих противников".
Удо фон Левитцов вспоминает, что после этого заявления он медленно вставил в глаз монокль и с сочувственно-ироничной улыбкой посмотрел на собеседника:
"Вы, по-моему, еще живы, Вайземанн".
"Если ты не получаешь больше удары, это не значит, что ты забыл о них. Теперь я представляю себе, в чем суть германского духа, который, как считали раньше, должен был оздоровить мир".
"Это очень любопытно, Вайземанн".
"Большинство наших соотечественников являются братьями и сестрами простоватого немецкого Михеля, тупые верноподданные, всегда готовые спасовать перед более сильным. А остальные стараются уподобиться модели сверхчеловека, "белокурой бестии", придуманной Фридрихом Ницше".
Разговор начал утомлять Удо. "И почему немецкие журналисты в большинстве своем такие жалкие философы? - подумал он. - Наверное, потому, что немецкие философы еще более жалкие писатели?"
"Вы похожи на Ницше с вашим стремлением переоценивать ценности", - сказал он.
Вайземанн пришел в еще большее возбуждение:
"Вы опять считаете, что я преувеличиваю, господин секретарь? Тогда давайте оставим вершины реакционной философии и обратимся к конкретным примерам. Меня арестовали, вместе со многими другими бросили в камеру, унижали, избивали утром, днем и вечером".
Удо вынул монокль. Он был ошарашен, испуган, искренне сочувствовал собеседнику.
"Ужасно. Но почему? За что?"
"Вы знаете, что обычно я пишу для либеральных газет. В последние годы охотно печатали мои статьи, где я высказывал свое мнение о лидерах нацистского движения, - теперь эти статьи можно найти разве что в архивах".
Удо почувствовал облегчение. Он никогда не был столь неосторожен.
"Так вы думаете, что вам мстили?"
"Кто выступает против нацистов, кто стоит у них на пути или хотя бы раз впал у них в немилость - тот пропащий человек".
"Но ведь вас освободили, господин Вайземанн"!
"Иногда я писал и для "Берлинер локальанцайгер". Эта газета принадлежит, как вам известно, Гугенбергу, А он сейчас министр в правительстве Гитлера. Вероятно, предположили, что после этого краткого, но весьма эффектного урока я вполне излечился".
Удо подумал, что, возможно, недооценил этого журналиста, и спросил: