- Основные резервы уже введены в бой, - объясняет генерал, - но командование все же готовится к проведению ряда атак. Да, мы считаем, что огромные потери ослабили наступательный порыв гитлеровцев. Будь готов, Николай Васильевич, поддержать атаки первого и второго секторов…
Два дня проходят в относительном затишье.
Утром, когда Богданов кончал бриться, в землянку вошел командир разведдивизиона майор Савченко.
- Разрешите? Я ехал сюда и захватил для вас готовые фотографии.
Богданов увидел на фото живописную группу: себя и Иващенко вместе с моряками из седьмой бригады.
- Ну и видик, - улыбнулся он. - Пошлешь жене - не узнает… А это Николай Васильевич в чине подполковника. Карточка хоть куда, прямо хоть в личное дело, - пошутил командир полка, глядя на свою фотографию. - Ишь какой строгий, суровый… И отощал солидно… Что ж, большое спасибо за карточки.
- Не за что, Николай Васильевич. А я вот письмо интересное из Москвы получил, - начал было Савченко, но поговорить им ее удалось.
Богданову доложили, что наблюдается усиленное передвижение фашистов в сторону переднего края. Он связался с Рыжи, и тот подтвердил: противник все эти два дня подтягивает свежие силы.
На рассвете 21 ноября обе стороны одновременно перешли в наступление. Начался встречный бой.
- Противник овладел деревней Кочмары, - передал Гончар, но уже через час Богданов узнал о том, что врага оттуда выбили. Гитлеровцы несут большие потери. Их атаки захлебываются.
Утром 22 ноября Богданов сделал очередную запись в журнале боевых действий полка: "20.00 21 ноября. Противник прекратил наступление на всем правом фланге Севастопольского района и перешел к обороне…"
- Поздравляю, Яков Данилович, - обнял комиссара Богданов, - пойдем в дивизионы, поздравим людей с победой.
Радость одержанной победы омрачали вести из Керчи.
- Неважные новости, - сказал Богданову генерал Петров. - Войска пятьдесят первой армии оставили Керченский полуостров…
"Значит, мы остались одни", - подумал подполковник.
- А как они ушли? - спросил он у генерала.
- Вроде, без потерь. Им удалось эвакуировать всю технику и людей. Вот-только судьба прикрывавшего их батальона морской пехоты и артиллерийской батареи из. твоего, третьего дивизиона пока неизвестна.
- Отход прикрывала батарея Березина, - сказал на другой день комиссару Богданов. - С ними оставался и Ерохин. Ничего не поделаешь, нужно было…
Он старался казаться спокойным. Но Иващенко понимал, что происходило в этот момент в душе командира.
Подвиг комиссара
Богданов был переполнен радостью: в конце ноября Красная Армия нанесла удар по танковой группе гитлеровцев на южном фронте и через три дня освободила Ростов. Это была победа, которую все так жадно ждали. Разгромленные и отброшенные от Ростова дивизии врага закрепились на реке Миус. Почти одновременно с этим нанесены контрудары по гитлеровцам под Ленинградом и Тихвином. И наконец, венцом всего явилось мощное контрнаступление под Москвой.
- Ты слышал, Яков Данилович? - спрашивал Богданов, узнав очередную сводку. - Вот здорово! Я представляю, как сейчас мечутся там фашисты, а Гитлер, наверное, придумывает способ, чтобы высвободить и бросить под Москву одиннадцатую армию, которую мы приковали здесь, под Севастополем. Надо думать, комиссар, фашисты снова попытаются взять нас штурмом.
Догадку подполковника подтвердил через несколько дней генерал Рыжи.
- По нашим данным, - сказал он Богданову, - противник готовит к очередному штурму не менее семи-восьми дивизий. Что касается танков и авиации, то число их увеличено вдвое. А если вы не ошибаетесь и воронки снарядов действительно от трехсотпятидесятимиллиметровых снарядов, то наши сведения о прибытии осадных орудий полностью подтверждаются, и теперь, надо полагать, заявит о себе и второй дивизион калибра триста пять миллиметров, о котором доносит разведка.
- Враг готовится тщательно, - заметил подполковник. - Хотелось бы услышать, что и к нам прибывают подкрепления.
Рыжи посмотрел в глаза Богданову, взглянул на его усталое лицо, выглядевшее сейчас особенно суровым, и подтвердил:
- И к нам прибыла стрелковая дивизия, да еще семь тысяч человек в маршевых ротах.
- Верно?! - обрадовался Николай Васильевич.
- Верно, верно. И учти: наша разведка утверждает, что наступление гитлеровцев начнется не позже двадцатого декабря.
Оно началось, правда, немного раньше. 17 декабря после полуторачасовой артиллерийской подготовки по всему фронту противник начал второе наступление, нанося главный удар в направлении бухты Северная, стремясь захватить порт и лишить защитников города единственной возможности получать все необходимое.
- "Одиннадцатый", - говорил Богданов по телефону Бундичу (это был позывной капитана), - главный удар наносится в вашем направлении. Готовьтесь.
Бои на участках, прикрывающих подходы к долине реки Бельбек, сразу приняли ожесточенный характер, особенно в районе Камышловой балки и станции Мекензиевы Горы.
Ничто: ни громадное превосходство в силах, ни большие потери, которые несли гитлеровцы, - не приносило им желаемого результата. Победить севастопольцев они не могли. Но им удалось потеснить обороняющихся и окружить 241-й стрелковый полк, продолжавший удерживать свои позиции.
Передовые линии чапаевцев отодвинулись непосредственно к наблюдательным пунктам Богданова, и его командный пункт стал главным опорным пунктом обороны. Ночью 241-й стрелковый полк, прорвав кольцо окружения, вышел к своим.
- Герои! - передал им Петров.
23 декабря Богданов доложил генералу Рыжи, что обескровленные роты четвертого сектора, где находились передовые артиллерийские наблюдательные пункты, отошли за Бельбек.
- Я знаю, - ответил генерал. - Петров разрешил. Поддержите огнем третий сектор, противник теснит там наши части.
Группы автоматчиков при поддержке танков обошли наблюдательный пункт Богданова.
- Мы отрезаны от огневых, - сказал комиссару Богданов. - Остается только радиосвязь…
- Танки, - показывает Иващенко командиру, - пять машин…
- Вижу, - говорит командир полка и приказывает командиру штабной батареи Шлепневу отсечь пехоту от танков.
- Я с ними, - мгновенно решает Иващенко и короткими перебежками догоняет старшего лейтенанта.
Богданов по радио вызывает огонь полка.
- Приготовить гранаты, бутылки! - крикнул Иващенко батарейцам.
Ближний танк, подбитый снарядом, осел, обволакиваемый клубами черного дыма, метрах в двухстах11 от комиссара. Второй, загоревшись, продолжал стрелять. Иващенко видел, как покатилась, сбитая пулеметной очередью матросская бескозырка.
- Братиш… - захлебнулся кровью моряк и рухнул на землю.
- Полундра! - загремело над полем боя.
Иващенко пополз навстречу танкам и, взмахнув связкой гранат, бросил их. Взрыв! Из-под стальных гусениц взметнулась земля, вырвалось пламя, и оглушительный грохот докатился до наблюдательных пунктов.
В тот же миг на танки врага обрушились тяжелые снаряды нашей артиллерии.
- Полундра, фрицы, берегись матросов! - закричал один из моряков справа от Иващенко и поднялся во весь рост.
Богданов, наблюдавший за боем в бинокль, видел, как Иващенко достал из сумки три гранаты и, связав их шнурком от противогаза, швырнул под брюхо надвигавшегося танка. "Крестоносец" замер, уткнувшись в землю стволом орудия, но его пулемет полоснул комиссара очередью…
Иващенко вскинул голову. Неуверенно шагнул вперед и упал… Приподнял голову, словно собираясь крикнуть что-то. На губах появилась кровь…
- Комиссар! - бросился к раненому командир взвода разведки Леонтьев. - Товарищ комиссар!..
- Морячки, братишки! - неистово закричал матрос. - За Севастополь, вперед, черноморцы! Полундра-а-а!..
- По-луи-дра!.. - донеслось до Богданова, и артиллеристы увидели, как штабная батарея, увлекаемая морскими пехотинцами, ринулась на вцага. "Но что с Иващенко? Оглушен ли, ранен? Жив ли?!" - проносилось в голове командира полка, видевшего, как упал комиссар.
- Два снаряда - беглым… - подал команду Богданов и не договорил. Что-то тупо ударило в голову. Перед глазами расплывались огненные круги. Трава стала оранжево-черной, и он почувствовал, что проваливается куда-то во тьму…
Еще четыре часа вели бой морская пехота, чапаевцы и артиллеристы. Казалось, горела земля и плавились камни, но Севастополь стоял. Стоял насмерть.
Как только накал боя несколько уменьшился, на командный пункт к Богданову позвонил командир 7-й бригады морской пехоты полковник Жидилов.
- Жив, старина! Замечательно! - воскликнул обрадованный Жидилов, услышав в трубке голос Богданова.
- Чепуха, слегка контузило, - отвечал Николай Васильевич, - доктор, правда, хотел и меня прибрать к рукам, но я не дался…
- А как с Иващенко? - опросил Жидилов.
- И не спрашивай, - глухо сказал Богданов. - Беда…
В этот момент в землянку протиснулись Голядкин и Веселый. Они несли на руках безжизненное тело комиссара.
- Яков? - побледнел Богданов.
Бережно опустив тело убитого, оба сняли фуражки.
Богданов смотрел в уже ставшее восковым лицо комиссара, и ему казалось, что он услышит сейчас неторопливый голос Якова Даниловича… Но Иващенко лежал перед ним неподвижный, мертвый. Морщины на его лбу разгладились, и выражение лица было спокойным, будто это совсем не он недавно бежал, что-то яростно кричал, падал и снова бежал, а потом медленно цодз навстречу ранкам со связкой гранат в руке…
Снаружи доносились голоса.
- Люди пришли, проститься хотят с комиссаром, - доложил, войдя в блиндаж, майор Фролов, ставший недавно начальником штаба полка.
Но Богданов словно не слышал его слов. Его мыслг были далеко… "Нет никакой войны. Сейчас воскресный день в Гиадентале. Три маленькие девочки идут по улице, взявшись за руки. А позади них - Иващенко. Он весело кричит им, чтобы они не спешили, а то упадут, расшибут коленки. Любовь Павловна. Где она? Куда ей написать?.." Богданов знал, что жена Иващенко эвакуировалась куда-то в Казахстан. Но после Одессы Яков потерял с ней связь…
- Разрешите? - повторил Фролов. - Люди проститься хотят.
В почетном карауле у гроба комиссара, у изголовья, стояли майор Гончар и майор Савченко. Бойцы и командиры приходили поодиночке проститься с убитым. Иващенко похоронили на Максимовой даче. Оркестр играл траурный марш…
"Якова нет", - думал Богданов после похорон, глядя на воззвание Военного совета Севастопольского оборонительного района, которое он и комиссар получили накануне. Богданов вспомнил, что Иващенко говорил, что нужно собрать коммунистов - делегатов от каждого подразделения, чтобы они довели воззвание до всех участников обороны, и прочел вслух:
- "Враг пытается захватить город и тем самым ослабить впечатление от побед Красной Армии. Помните, к Севастополю приковано внимание не только нашей Родины, но и всего мира. Ни шагу назад! Победа будет за нами!.."
Богданов, сутулясь больше, чем обычно, подошел к телефонисту и приказал вызвать командиров дивизионов.
- В двадцать два тридцать, - объявил он, - пришлите делегатов-коммунистов.
Поздно ночью, отпустив делегатов, Николай Васильевич достал ученическую тетрадь и написал:
"Милые и дорогие Манечка и Боря, здравствуйте!
Наконец-то после двух месяцев я получил сразу три твоих письма. Уж ты извини, если я упрекнул, что вы обо мне забыли.
Я понимаю, как трудно тебе, Манечка. Но если бы ты знала, как хочется мне повидать вас, хотя бы на десять минут…
Как видишь, это пишу я, значит, жив и беспокойство твое напрасно. Правда, после каждого дня задумываешься и стыдишься того, что остался жив. Ведь сколько товарищей погибло здесь, на моих руках, от диких зверей - фашистов.
Манечка, 23 декабря погиб Яша Иващенко. Ты понимаешь мое состояние. Он был для нас больше чем комиссар…"
В конце письма Богданов сделал приписку сыну:
"Боря! Твое письмо я получил и очень доволен. Поздравляю, сынок, ведь тебе 16-го исполнится четырнадцать лет. Теперь ты большой. Учись хорошо. Слушайся маму. Поверь, сынок, что лучше нашей мамы нет на свете. Посылаю вам фотографии.
Папа".
Запечатав письмо, Богданов написал адрес и, отложив конверт, достал фотографию сына.
Не верилось, что Боря уже большой. А ведь, кажется, еще вчера он радовался, узнав, что Манечка подарила ему сына. И вот Боре пойдет пятнадцатый год…
Прошло три дня. В полк вместо погибшего Иващенко комиссаром был назначен батальонный комиссар Проворный. И хотя Богданов никак не мог примириться с мыслью о потере Якова Даниловича, он все же должен был признать, что Проворный, несмотря на то, что был новичком в полку, сумел подойти к людям, и они чувствовали себя с ним так, словно давно были знакомы. Его жизнерадостность и простота растопили холодок, вызванный появлением нового человека, занявшего место того, кого любил весь полк.
В один из вечеров, когда Проворный вернулся после беседы с бойцами, Богданов шутливо заметил:
- Смотрите, еще Макаренко предупреждал, что воспитатель, который преследует воспитанников специальными беседами, чаще всего добивается обратного результата.
- Ну на этот раз я гарантирован, - присаживаясь, оказал комиссар. - Я рассказал бойцам о том, что видел сегодня в городе.
- И что же вы видели? - спросил Богданов, снимая с печки алюминиевый солдатский котелок с чаем. - Хотите чаю? Как вам, покрепче или послабее? Я пью крепкий. Чай способствует, мышлению. Так что же вы видели?
- Портреты богдановцев: Бундича, Леонтьева и ваш. В центре города, возле памятника Ленину. Вам уже говорили?
- Да. Только лучше бы вместо моего - портрет Иващенко…
- Это не мы решаем, - серьезно сказал комиссар.
- Еще чайку? Пейте. Я, бывало, после обеда всегда стакан чаю выпивал, а утром обычно два. Маня знала, - его взгляд потеплел, когда он назвал жену, - чай у нас, у Богдановых, как бы семейный напиток. Отец тоже его любил.
- Николай Васильевич! - прервал разговор ворвавшийся в землянку Голядкин. - Новость! Сегодня ночью наши высадили десант в Феодосии и Керчи.
- Кто вам сказал? - усомнился Богданов. - Почему никто не знает. Хотя… - Он вспомнил, как генерал Рыжи, загадочно улыбаясь, сказал ему недавно:
- Есть новость, Николай Васильевич, скоро узнаешь…
"Так вот что имел в виду генерал. Да, это большая радость".
- Слышал? - спросил его в тот же день Петров. - То-то. А меня есть еще одна новость для тебя лично. В этом десанте и твой третий дивизион идет. Только его уже развернули в полк, пятьдесят третий армейский…
- Живы? - обрадовался Богданов.
- Живы и здоровы. Скоро сам их увидишь.
Этот десант, удивительный по смелости замысла и выполнения, совсем деморализовал и без того упавший духом личный состав пехотных дивизий 11-й немецкой армии. В конце декабря пленные гитлеровские офицеры в один голос твердили, что, по их мнению, дальнейшие попытки взять Севастополь штурмом не обещают успеха.
Наступал новый, 1942 год.
Артразведка Богданова докладывала, что наблюдается движение автомобилей и другой техники в направлении Симферополя. То же самое доносила и воздушная разведка. Вывод был ясен: противник стремился остановить продвижение нового Крымского фронта.
Новый год сулил богдановцам встречу с третьим дивизионом, как они по привычке продолжали называть новый полк, созданный на основе дивизиона.
"53-й армейский! Звучит, - думал Богданов. - Тарасов или Ерохин - командир полка; Свитковский, Таиров, конечно, получили повышение. И всех я увижу, всех, за исключением немногих. Не увижу и Березина…"
Богданов не энал, что в новом полку, который возглавил Тарасов, первым дивизионом командует старший лейтенант Березин. Его батарея действительно прикрывала отход частей 51-й армии вместе с батальоном моряков. Они дали бой гитлеровцам на подступах к городу и, уже выйдя из Керчи, на его окраине. А в ночь на 18 ноября переправились на барже через пролив, воспользовавшись густым туманом.
В новогоднем десанте вместе с пехотой высадился и первый Дивизион 53-го артиллерийского полка. Пройдя через поспешно оставленную врагом Керчь, артиллеристы вышли к Джарджаве. Березин узнал то место, где его батарея в промозглый ноябрьский вечер приняла бой с мотопехотой гитлеровцев.
А 18 января уже на подходе к Турецкому валу Березин неожиданно увидел Ерохина. Его полк, 19-й гвардейский минометный, обгонял колонну Березина.
- Ерохин! Видел, промчался?! - закричал Сергею Таиров, командовавший первой батареей дивизиона. - Слушай, Серго, вот будет встреча в Севастополе! И Богданова, п Ерохина, и Иващенко - всех увидим…
- Да, здорово будет! - просиял Сергей при мысли о встрече с товарищами.
Гвардейское Знамя
Богданов все больше надеялся на встречу со своим бывшим третьим дивизионом. Обстановка на Крымском фронте, казалось, благоприятствовала наступлению. В результате поражения под Москвой, Тихвином и Ростовом, а также на Керченском полуострове гитлеровцы перешли к обороне по всему советско-германскому фронту.
Богданов понимал, что после длительной передышки враг обязательно воспользуется отсутствием второго фронта. и снова начнет наступление. И прежде всего, конечно, попытается высвободить завязшую на подступах к Севастополю 11-ю армию.
Предстояли трудные бои, и приморцы готовились к ним вместе с Черноморским флотом. Оборона совершенствовалась с каждым днем. В строй возвращались раненые богдановцы. Вернулся Голядкин: он решил долечиться при части.
- Спасибо, покойный Иващенко подсказал нам хорошую мысль создать свой полковой лазарет, - сказал он, поздоровавшись с товарищами.
Яков Данилович Иващенко! Сколько раз они вспоминали его в эти дни?.. При жизни как-то не говорили вслух о необыкновенной душевной красоте Иващенко, а сейчас об этом говорили все.
Яков Данилович любил музыку. "Ее не хватает людям, даже здесь, на передовой", - часто говорил он Богданову.
Как-то генерал Петров привез патефон.
- Бери, Николай Васильевич, - сказал он, - пригодится. Ведь при затишье дни и особенно вечера кажутся очень длинными.
Богданов особенно часто слушал вальсы Штрауса. Музыка будила дорогие сердцу эпизоды. Николай Васильевич вспоминал, как увидел в первый раз Манечку, их первые встречи и замысловатые соловьиные трели, которые они, затаив дыхание, слушали, гуляя в роще. Тогда-то и выяснилось, что и он и она любят музыку, а главное, любят друг друга.
Мысли о жене будили тоску, хотелось услышать ее голос, увидеть ее и сына, сказать ей много-много еще не сказанных слов…
"Здравствуй, Манечка, - писал он 3.февраля 1942 года. - Очень сильно скучаю до тебе и Борису. Единственное утешение - музыка. Вот и слушаю ее в окопе. Добрые люди принесли нам хорошие пластинки. Сейчас я особенно остро чувствую, как не правы мы были по отношению к женам, увлекаясь службой, не позволяя себе пойти лишний раз в театр. Все работа, работа…
Время и расстояние, разделяющие нас, заставляют чаще думать о прошлом, и я счастлив, что есть на свете ты и Боря.
Сейчас я по-настоящему понял, как обогащает человека любовь. А какие чувства открывает в себе человек?! Это действительно красиво, а главное, вечно…