Я догадался, что это был Чигинцев, и встал ему навстречу. Он тоже понял, что я командир батальона, и по-приятельски кивнул мне.
- Привет, капитан! - И протянул мне руку. Я молча смотрел на него некоторое время, затем поправил:
- Товарищ капитан…
Он чуть удивленно откинул голову и подмигнул мне:
- Обожаете чинопочитание?..
- Я обожаю прежде всего дисциплину, - сказал я как можно спокойнее. - А драпать нам уже некуда: все резервы для драпа израсходованы. Мы, как вам известно, принадлежим армии, которая требует от нас не только дисциплины и отваги, но и самой жизни…
Старший лейтенант опять по-чумному тряхнул головой и повел глазами на Браслетова, потом на Тропинина, потом на меня и внезапно захлопал в ладоши:
- Браво, капитан! Я давно не слышал лекций о советском патриотизме. И не надеялся, что услышу в такой обстановке… - Он качнулся ко мне и проговорил отчетливо и враждебно: - Мы потому стоим у Москвы, что слишком много читали друг другу лекций по всякому поводу и без повода! Я наслушался их. Полон вот так, по самое горло, еще одна лекция - и захлебнусь!
Я чуть отодвинул его от себя:
- На первый случай я вас предупреждаю.
- А на второй? - спросил он со скрытой издевкой, подчеркивая этим, что он не страшится на этом свете ни черта, ни дьявола.
- Там видно будет, - ответил я.
- Вы воевали… товарищ капитан?
- В данном случае это не имеет ровно никакого значения.
- Я сразу определил, что порох вы нюхали в детстве, стреляя из пугача, - сказал Чигинцев. - Вот и задаетесь. А попадете туда, откуда живыми не выходят - а если случится такое чудо, то и тогда не выходят, а выползают на брюхе, - тогда по-другому запоете… Почеловечней.
- Не запою по-другому и тогда, - ответил я. Старший лейтенант со своей болтливостью надоедал. - Рота ваша готова к маршу?
- А как же, конечно! Ладно, не будем ссориться, - сказал он, широко и по-свойски улыбаясь. - Дайте закурить.
- Лейтенант Тропинин, помогите старшему лейтенанту построить роту, мы с комиссаром выйдем, проверим… Выполняйте, - сказал я Чигинцеву.
Старший лейтенант ухмыльнулся, медленна растягивая верхнюю губу и утрируя каждое движение, кинул руку к пилотке, круто и шумно повернулся. В кармане шинели что-то металлически тонко звякнуло, и меня осенила догадка. Я крикнул:
- Стойте! - Чигинцев обернулся, на лице его на мгновение появилось выражение крайнего изумления и недовольства. - Обезоружьте его.
- Что?! Меня! - Он громко засмеялся, бледно-голубые глаза с сумасшедшими точками зрачков нетрезво запрыгали. - Вы рехнулись? Да я вас всех!..
- Сдайте оружие, - повторил я.
Дрожащей рукой, путаясь в шинели, Чигинцев искал кобуру, чтобы выхватить пистолет. Тропинин предупредил его со сдержанной яростью:
- Еще одно движение - и я буду стрелять.
Увидев перед собой вооруженных Тропинина и Браслетова, Чигинцев прошептал с изумлением:
- Что вы, товарищи? Что случилось? Вы в своем уме?..
Тропинин обезоружил Чигинцева, отобранный пистолет сунул себе в карман.
- Теперь обыщите, - приказал я.
Тогда Чигинцев вскинулся, рассвирепев:
- Вы командиры или разбойники! - Большой, сильный, он отбросил от себя Браслетова и Тропинина. Но подоспевший Чертыханов, сдавив Чигинцеву сзади локти, ловко и быстро укротил его.
Тропинин из карманов шинели Чигинцева вынимал золотые безделушки: часы, портсигар, браслет, перстень…
Чигинцев побледнел, он с испугом глядел на горку желтого, сверкающего металла, казалось, искренне недоумевая, как могло все это скопиться в его карманах.
- Садитесь, - сказал я ему. Он присел к столу и рукавом отодвинул золото подальше от себя. - У кого забрали?
- Не знаю, - ответил Чигинцев. - Честное слово, не знаю.
Лейтенант Тропинин с осуждением усмехнулся ему в лицо:
- Не устоял, герой. Вот вам и чинопочитание… Оказывается, таким, как ты, палка нужна. И потяжелее…
Чигинцев пролепетал едва внятно:
- Как все это очутилось в карманах, не знаю. - Он опять с испугом покосился на золото. - Может быть, ребята понасовали…
- Выходит, ребята ваши такие же, как вы, стяжатели, - заметил Браслетов. Чигинцев болезненно поморщился, но не ответил.
- Знаете, товарищ старший лейтенант, что могло с вами случиться, если бы все эти безделушки остались при вас? - сказал я. Чигинцев поднял на меня взгляд. - Вы превратились бы из боевого командира в труса или вообще дезертировали бы из армии…
- С чего вы это взяли?
- Вам нужно было бы сберечь ваши драгоценности. Да, да… Они жгли бы ваше сердце, путали мысли…
Чигинцев сидел, зажав в коленях ладони, слушал, покусывая верхнюю губу. Он, кажется, только сейчас начал осознавать, что с ним происходит.
Я повернулся к Браслетову и Тропинину.
- Что будем делать?
Комиссар нетерпеливо вскочил и заявил, как всегда в решительную минуту побледнев:
- В трибунал, товарищ капитан. Это - явное мародерство. - Он кивнул на горку золота.
Чигинцев засмеялся, как забавной шутке: сумасшедшие зрачки его накаленно и весело заблестели: он не верил, что с ним разговаривают серьезно.
- Да вы идиоты! За что в трибунал? За такую ерунду? Подумаешь, преступление!..
- Это не ерунда, - сказал Браслетов. - Вам было приказано бороться с паникерами, диверсантами, вражескими лазутчиками, а вы воспользовались своими правами и пустились в грабеж…
Чигинцев вскочил, оскорбленный:
- Я прошу выбирать выражения! Где грабеж? Какой?
- А что же это? Вы задерживали людей - пусть нарушителей порядка, даже врагов, - отбирали у них ценности и присваивали. Как это называется? Грабеж. А для грабителей одно направление - трибунал.
- Я воевал от самой границы… - заговорил Чигинцев, приближаясь к Браслетову. - Вы хоть в малой мере представляете, что это значит? Из окружения с боем выходил. Раненый был, а боя не покинул. Теперь вы меня хотите в трибунал за эти жестянки? Да пропади они пропадом! Вышвырните их на помойку!..
- А почему вы их сами не вышвырнули? - спросил Браслетов. - Почему в карманах хранили?
- А черт их знает почему. - Чигинцев провел ладонью по усталому лицу. Ну ладно, в трибунал так в трибунал. Не страшно. Пошлют в лагерь лес валить… Жаль, если расстреляют. - Он горько усмехнулся, взглянув на Браслетова. - Ну, вы, мыслитель, Спиноза! Враг у Москвы стоит, с ним сражаться надо, а меня, боевого командира, под расстрел. Анекдот военного времени!
Чигинцев знал, что такое трибунал, и я был уверен, что сейчас он, испугавшись, начнет умолять нас о пощаде. Но Чигинцев не только не упрашивал, он демонстративно осуждал нас, смотрел, весело улыбаясь, как на чудаков, совершающих нечто, противное здравому смыслу. Поведение его явно возмущало Браслетова.
- Вы где выходили из окружения? - спросил я.
Чигинцев привстал, ответил, волнуясь:
- Севернее Смоленска. Шли на Ярцево… Генерал Блохин выводил нас. Вы не знаете о выходе этой группы? Большая группа.
Я сказал лейтенанту Тропинину:
- Верните ему оружие.
Браслетов, удивляясь, протестующе привстал.
- Как?!
- Ничего, отдайте…
Тропинин положил перед Чигинцевым пистолет. Старший лейтенант встал, вложил пистолет в кобуру, вопросительно взглянул на меня.
- Пройдите сюда, - сказал я, открывая дверь в маленькую комнатку, где стояла железная кровать без матраса. - Ложитесь и усните. Сорока минут хватит?
- Вполне. Спасибо. - Чигинцев бросил шинель под голову, лег на голые доски лицом к стене.
Я вернулся к столу. Мы некоторое время молчали. Комиссар Браслетов произнес со скрытым насмешливым осуждением:
- Пожалели, капитан…
- Пожалел, ребята, - сознался я. - Война только началась, а он уже кое-что повидал. Земля уже приняла его кровь. Это намного важнее того, что он сделал по своей глупости, а может, по пьянке… Лейтенант, перепишите все эти жестянки, потом позвоните Самарину, пусть пришлет человека, сдадим ему.
- А вы не допускаете, что, попав на фронт, Чигинцев может совершить что-нибудь и покрупнее этого? - спросил Браслетов.
- Нет. Если бы он мог, то уже, наверное, совершил бы. У него для этого было достаточно времени.
Тропинин подставил фуражку, ссыпал в нее золото и перенес его на свой стол.
2
Вдоль всей Малой Бронной расположились роты нашего батальона. Бойцы в ожидании марша толпились возле кухонь, бродили, заглядывая во дворы, сидели прямо на тротуарах и напевали негромко и протяжно.
- Когда выступаем, товарищ капитан?
- В какую сторону двинемся?
- Москва долго держать не станет, - ответил я. - И в какую сторону двинемся, тоже скоро узнаем. Но предварительно могу сказать: пойдем навстречу немцам, не иначе, ребята. Готовьтесь…
Бойцы рассмеялись. Они подбирали разбросанные шинели и, не торопясь, одевались.
Мы вышли из сквера. На углу переулка Чертыханов осторожно дотронулся до моего локтя, я обернулся, и он кивнул в сторону конной повозки, стоявшей возле окон полуподвального помещения. Лошадь подбирала с тротуара остатки сена. У повозки хлопотали двое: пожилой боец с рыжей окладистой бородой, но без усов и тоненькая женщина в шинели, в сапогах и пилоточке на черных, блестящих волосах.
- Узнаете? - спросил Чертыханов негромко, словно боялся, что нас услышат.
Это была Нина. Она показалась мне в эту минуту трогательно смешной: шинель, туго перетянутая в талии ремнем, встала на спине горбом, длинные рукава аккуратно завернуты, и нежные руки выглядели в них по-детски жалкими. Она укладывала в повозку коробки с медикаментами, мешки, сумки; занятая делом, она не заметила нас, лишь замерла на миг, будто внезапно задумалась о чем-то важном. Мы прошли дальше.
Браслетов с искренним изумлением, совсем не по-военному всплеснул руками:
- Поражаете вы меня, капитан! Как будто у вас и сердце не дрогнуло при виде жены, как будто вам не захотелось кинуться к ней. Нет, не кинулись. Как же, выдержка! - Я промолчал. Браслетов спросил мягче: - Дмитрий Александрович, вам не страшно брать ее с собой?
- Страшно, Николай Николаевич, - ответил я, не оборачиваясь.
- Я бы этого не сделал, - сказал Браслетов. - Ни за что. Мужества не хватило бы, сознаюсь откровенно. Моя Соня - и вдруг в шинели, в сапогах…
- Простите, Николай Николаевич, но именно ваша Соня и надела бы все это, если бы не ребенок.
Браслетов приостановился:
- Вы так думаете?
- Уверен.
К нам подбежал лейтенант Кащанов. Он доложил, что рота к маршу готова, командиры взводов на месте, отсутствующих нет.
Мы пошли вдоль Малой Бронной в сторону Садового кольца, где располагалась рота лейтенанта Кащанова. Но на пути меня перехватил связной, сказал, что прибыл майор Самарин и просит срочно явиться в штаб.
В Пробирной палате, в нашем "аквариуме", за моим столом сидел Самарин, с ним, как и в первую ночь, когда мы получали задание, находился человек в штатском. Майор Самарин встал мне навстречу. От его широкой и немного грузной, затянутой в ремни фигуры, от гладко выбритого, без единой кровинки лица, от утомленных, увеличенных стеклами пенсне глаз веяло покоем, мудростью и добротой.
- Вот и настала пора расставания с вами, капитан, - сказал Самарин. Мало пришлось поработать вместе. Садитесь. - Он достал из планшета карту и разложил ее на столе. - Вы направляетесь в распоряжение командующего армией генерал-лейтенанта Ардынова как отдельный батальон. Помощь эта для него мизерная. Но на войне один батальон при определенных условиях и в критическую минуту может сыграть большую роль. Такие случаи бывали…
- Где нам искать эту армию, ее штаб? - спросил я.
Майор накрыл карту ладонью, широкой и белой.
- Армия ведет бои на подступах к Серпухову.
Мне почудилось, что я ослышался.
- К Серпухову?
- Конечно. Чему вы удивляетесь? - Майор внимательно взглянул на меня сквозь стекла пенсне и еще раз показал на карте приблизительное место боевых действий армии. - Вот здесь… Вражеские войска уже подступают к Тарусе. Серпухов под непосредственной угрозой захвата. Войска все время в движении, а связь оставляет желать лучшего. Штаб армии не иголка, найдете. На месте разберетесь быстрее… - Майор вопросительно взглянул на молчаливо сидевшего штатского, и тот вынул из портфеля пакет с пятью сургучными печатями. Лично вручите этот пакет командующему, - сказал штатский. - Распишитесь…
Я спрятал пакет в планшет. Затем сдал золото, отобранное у Чигинцева.
Майор Самарин предупредил меня:
- Имейте в виду, капитан, дорога к фронту будет нелегкой.
- Легких дорог на войне мне еще не встречалось, - ответил я.
- С самого начала, с первого шага установите строжайшую дисциплину, чтобы люди не отбивались в пути. Да, да. Не удивляйтесь, пожалуйста, у нас уже есть на этот счет печальный опыт…
- Понимаю, - сказал я. - За своих людей я ручаюсь.
- Постарайтесь не задерживаться в пути. Легче всего перебросить бы вас на автомашинах, но такой возможности пока нет…
- Понимаю, - повторил я.
Майор отвел меня к окну.
- Положение наше чрезвычайно критическое, капитан. На том участке фронта, куда вы направляетесь, войска отступают, и остановить врага пока не удается. Так что вы попадете в самое пекло. Говорю вам об этом заранее. Самарин осторожно положил на плечо мне руку, посмотрел в глаза и сказал, понизив голос: - Сегодня утром у меня была ваша жена… Решительная и смелая женщина. Заявила сразу: если я не дам разрешения, то она пойдет с батальоном без всякого разрешения. Вы ее берете?
- Беру.
Майор еще раз внимательно взглянул на меня и молча одобрительно кивнул головой. Он надел шинель, фуражку, застегнул ремни. Прощаясь, приложил руку к козырьку.
- Счастливого пути, капитан.
- Благодарю вас.
Провожая его до машины, я подумал о том, что он в боевой обстановке останется таким же бестрепетным, добрым и непреклонным.
- Желаю удачи, капитан Ракитин, - сказал он. - Рассчитываю услышать о вас, о боевых делах вашего батальона добрые вести…
Я на минуту задержал его.
- Товарищ майор, к нам приходят люди и просят зачислить их в батальон. Что с ними делать?
Майор Самарин взглянул мне в глаза сквозь свои четырехугольные стекла, подумал некоторое время.
- Зачисляйте, - ответил он.
С этого момента батальон получил полную самостоятельность.
3
На войне быстро привыкают к новым местам - так привыкли и мы к нашей Пробирной палате с ее "аквариумом" и к обеим Бронным улицам и переулкам, вливающимся в них, - и так же быстро и легко расстаются с тем, к чему привыкли, и даже не задумываются, хочется расставаться или нет, знают лишь одно: надо. А это "надо" властно диктует свою волю всем твоим поступкам…
Мы выступили утром, уже при свете - задержали школьники-десятиклассники, группа в восемнадцать человек, совсем еще мальчики, едва оперившиеся птенцы; среди них была девчушка с веселыми, отчаянными глазами и чуть привздернутым носиком, беленькая и привлекательная.
- Почему вы не пошли в военкомат? - спросил я старшего, крупного и широкоплечего парня с рыжеватым пушком на верхней губе.
- Военкомат отправил бы нас куда-нибудь на формирование или в военные школы, а мы хотим на фронт, - ответил старший. - Мы приняли такое решение на комсомольском собрании класса.
Девчушка, шагнув вперед, объяснила:
- Мы уже к Мавзолею Ленина ходили, клятву дали защищать Москву. Мы пришли со знаменем. Мы встали на колено, как гвардейцы, и сказали: "Клянемся вам, товарищ Ленин, что будем защищать Родину, Москву до последнего дыхания".
Я пристально вгляделся в юные лица и увидел то, чего не заметил сразу: нет, это были уже не школьники, а бойцы, быть может, самые юные в нашей армии, но бойцы. Живая, горячая, вечно пульсирующая кровь Родины.
- Зачислить, - сказал я Тропинину.
Батальон растянулся вдоль Садового кольца на целый километр. День выдался серенький и безрадостный; тучи, рыхлые, неповоротливые, тяжко давили, точно ложились на плечи бойцов, связывая движения, стесняя души.
Я шел во главе колонны со старшим лейтенантом Чигинцевым. Он все время озирался по сторонам на ряды аккуратно уложенных мешков с песком, на бетонные конусы надолб, на шеренги стальных ежей, сваренных из двутавровых балок.
- Это же баррикады! Глядите, кругом баррикады…
- В Москве построено три оборонительных пояса, - пояснил я. - Первый идет по Окружной железной дороге, второй - по Садовому кольцу, то есть вот здесь, где мы сейчас проходим, а третий - ближе к центру, по Бульварному кольцу.
Чигинцев как-то сразу сник и приуныл.
- Неужели командование не надеется защитить Москву? - спросил он угрюмо.
Чертыханов, идущий сзади нас, осторожно заметил ему:
- Командование, может, и надеется, товарищ старший лейтенант, но война… Для нее законов не писано… - И добавил для себя: - Хотя законы и у войны есть, да никто их не соблюдает…
Мы вступили на Крымский мост - в узкий промежуток между оборонительных сооружений. Здесь дежурили красноармейцы с пушками и пулеметами. Этим людям предстояло оборонять переправу через Москву-реку, как недавно наша рота обороняла переправу через Днепр, и в последний момент, когда силы иссякнут, мост этот должны будут взорвать - один из тысяч мостов на наших реках, больших и малых, собственными руками сооруженных, а сейчас собственными руками разрушенных.
Отсюда хорошо был виден Парк культуры и отдыха имени Максима Горького. Сколько раз мы - я и Нина - подплывали к его причалу на речном пароходике, взбегали по гранитной лестнице наверх и терялись в шумных и веселых толпах.
Деревья в парке оголились и почернели, на дорожках желтели листья: их некому было выметать. В отдалении замерло "чертово колесо". Оно точно надолго уснуло, выгнув горбатую спину, одинокое и заброшенное. И мне вспомнилось, как Нина сжимала мне пальцы, когда колесо возносило нас ввысь, но не взвизгивала от замирания сердца, как другие девчонки, - стыдилась показать свою слабость… Мне захотелось сейчас сказать ей об этом, но она была далеко - хвост колонны терялся где-то там, на Смоленской…
На Серпуховке мы свернули вправо, к Даниловской площади, чтобы выйти на Подольское шоссе.
Чигинцев, равняя свой шаг, с моим, заговорил глухим голосом, не глядя на меня:
- Извините, товарищ капитан, за то, что обидел вас утром… Сказал, что не воевали вы.
Я рассмеялся:
- Подумаешь, обида: воевал, не воевал!.. Война только началась. Кто не воевал - вон как наш комиссар, - тот воевать обязательно будет, придет очередь, а кто воевал - тот снова пойдет в бой. Мы с вами идем по второму разу. А случится - и по третьему и по четвертому…
Чигинцев поспешно сказал:
- На меня можете положиться, товарищ капитан.
Чигинцев был выше меня ростом, и я взглянул на него снизу вверх.