В тесной избенке было сумеречно и тихо, пахло дымком березовых поленьев и пареной капустой. Хозяйка выглянула из чулана, улыбнувшись, молча поклонилась мне. Нина спала на печи, занимавшей треть избенки, накрытая шинелью, волосы густыми прядями расползлись по цветистой подушке, от жары щеки расцвели алым румянцем. Она повернулась на бок и, не открывая глаз, спросила негромко:
- Дима, это ты? Озяб? Хочешь погреться? Иди сюда…
- Я здесь посижу. Ты спи.
- Еще полчасика хоть…
Я снял фуражку, расстегнул шинель и, не раздеваясь, сел на лавку, облокотившись на щелястый, давно не скобленный подоконник. Я глядел сквозь маленькое оконце на улицу села. Оно жило суматошной, горячечной прифронтовой жизнью: торопливо, вразнобой проходили повзводно красноармейцы; месили колесами грязь артиллерийские упряжки; выли моторами буксующие грузовики, проносились с неистовым треском мотоциклы, а то вдруг диким галопом мчался на взмыленной лошади всадник…
Постепенно движение на улице стало сливаться и отодвигаться во мглу все дальше, дальше. Я уснул. Спать было неловко, я это чувствовал во сне, раненая рука занемела, в боку тупо ныло, но я никак не мог очнуться, чтобы устроиться поудобнее. Наконец я повалился на лавку, лег во всю ее длину и, заснул как-то глухо и темно.
Топот ног и голоса донеслись сначала как бы издалека, несмело, путано, затем стали приближаться, становясь все явственней и настойчивей.
- Товарищ капитан!
Я услышал голос Чертыханова и тут же встал, - мне достаточно было, чтобы он меня позвал. В избе было по-прежнему мглисто и дымно, устоявшийся запах перепревших щей не рассеивался, этим запахом, кажется, были пропитаны и стены, и лавки, и сама печь. Чертыханов и Тропинин сдержанно улыбались, наблюдая, как я приходил в себя после сна.
- Принимайте пополнение, - сказал лейтенант Тропинин. - Кое-что подкинули нам. Все, что мы просили, только в меньших размерах. Отделение связи, пять санитаров с фельдшером, шесть командиров…
- Между прочим, товарищ капитан, - сказал Чертыханов, самодовольно ухмыляясь, - двое из них - наши знакомые, те, что в потолок стреляли…
Тропинин взглянул в записную книжечку.
- Винтовок столько, сколько просили, противотанковых ружей - тридцать, новые, еще не очищенные от заводской смазки, пулеметов станковых - два, ручных - шестнадцать - больше, чем мы просили, тоже новые… В общем, это вполне прилично… А вместо дивизиона - две противотанковые пушки. Это просто богатство!
Душа моя невольно оживилась, наполняясь веселой уверенностью и спокойствием. Я затянул шинель ремнем, поправил кобуру. Выходя из избы, взглянул на печь. Нины там уже не было…
В штабе, когда я вошел, вновь прибывшие в батальон командиры встали. Два лейтенанта, с которыми утром в этом же доме произошел неприятный инцидент, были ошеломлены встречей: они не знали, что жизнь часто преподносит людям и не такие сюрпризы. Высокий, с туго перетянутой талией лейтенант назвался Прозоровским; второй, коренастый, - Абаниным. Чтобы освободить их от неловкости и от извинений, я улыбнулся и по-приятельски похлопал каждого по плечу, как бы говоря этим, что все недавно происшедшее с ними мизерно в сравнении с тем, что ждало впереди, и они облегченно вздохнули.
- Товарищ лейтенант, - попросил я Тропинина, - Прозоровского направьте к Кащанову во вторую роту, Абанина в третью - к Рогову. А вы, товарищ старший лейтенант… - обратился я к третьему командиру.
- Астапов, - подсказал он.
- Возьмите на себя первую роту. Вас познакомит с ней старший лейтенант Чигинцев. Воевали?
- Пришлось, - ответил Астапов спокойно, даже неохотно. - Под Оршей был ранен. До госпиталя - я в Орехово-Зуеве лечился - добирался сам… Откровенно говоря, не думал, что придется еще раз идти в бой, - надеялся, что остановим и разобьем. Ошибся немного: тут еще непочатый край работы.
Видно было, что человек этот неглупый, работящий, честных и устоявшихся правил, от него веяло спокойствием и надежностью, - такие в бою незаменимы.
Потом подрысил на лошади и наскоро забежал в избу - познакомиться командир приданной нам батареи старший лейтенант Скнига, большой, шумный и веселый человек в стеганой куртке и в перчатках с раструбами до локтей; сняв перчатки и сунув их под мышку, расхаживал по избе; от громких и увесистых шагов зыбился пол и звонко дребезжала посуда в шкафу за перегородкой. Объяснялся без хвастовства, со смехом. Воевал. Немцев не боится, лупил их почем зря. Заверил, что за его артиллеристов можно ручаться, как за себя. Покорил нас своей уверенностью и добродушием. Выпил залпом стакан водки. Чертыханов обожал такие натуры и охотно угостил его, - ушел, широко растворив дверь, махнув на прощание перчаткой.
На пороге Скнига столкнулся с красноармейцем. Пропустив старшего лейтенанта, красноармеец вступил в избу и, приглядываясь, спросил, кто здесь капитан Ракитин, - он не различал в полумраке знаков различия. Я подошел к нему. Боец сказал, чтобы я вместе с женой явился к члену Военного совета дивизионному комиссару Дубровину. Слова "с вашей женой" прозвучали незнакомо и непривычно, и командиры с изумлением переглянулись, как бы спрашивая друг друга не ослышались ли?
Чертыханов, поспешно накинув на плечи шинель, выбежал раньше меня, чтобы предупредить Нину.
8
Дубровин ждал нас в том пятистенном доме, к которому мы подходили на рассвете. Посыльный провел меня и Нину в помещение, а Чертыханов остался у крыльца с часовым.
В комнате низко над столом висела лампа под металлическим кружком-абажуром. Сергей Петрович в накинутой на плечи шинели сидел у краешка стола и сосредоточенно писал. Он знал, что вошли мы, сказал, не отрывая взгляда от бумаги:
- Я сейчас, ребята.
Седина покрыла его голову изморозью, вспыхивала на кончиках волос от висков до самой негустой пряди, упавшей на лоб. Даже на усы, русые, шелковистые, лег предзимний серебристый иней. Седина наводила на мысль о годах, оставленных далеко позади, и придавала облику его озабоченность и печаль… Исписанный листок он вырвал из блокнота, сложил вчетверо и подал посыльному.
- Срочно в политотдел.
Красноармеец схватил листок, повернулся и выбежал из избы.
Дубровин встал, встряхнув плечами, сбросил шинель на лавку, привычно скользнул пальцами по ремню, расправляя гимнастерку, и шагнул к нам, высокий, по-юношески стройный; от сузившихся в улыбке глаз резко побежали к вискам морщинки-лучики.
- Дайте-ка я сперва взгляну на вас… - Он усадил нас рядышком, сам сел напротив, погладил Нину по щеке, большим пальцем провел по ее брови, длинной, с загнутым концом к виску, - привычный жест, подчеркивающий его душевное расположение, доверие и нежность.
- Свадьбу справить не удалось?
- Что вы! - воскликнул я с внезапным возбуждением, точно снова на один миг очутился в квартире Нины, среди друзей. - Еще как гульнули! К нашему счастью, в Москве оказались и Никита Добров и Саня Кочевой с Леной…
- Да, да! - вспомнил Сергей Петрович. - У меня недавно был Саня, он говорил об этом… В следующий раз приедет, я пошлю его в твой батальон, пускай напишет о тебе. Он хорошо стал писать.
- Обо мне писать нечего, - сказал я. - Кроме того, что мы поженились, других героических поступков пока не совершили…
Сегодня не совершили, завтра совершите.
- Завтра? - спросила Нина со скрытым беспокойством. Сергей Петрович уловил в ее голосе волнение. Он, сведя брови, провел согнутым пальцем по усам, точно жалел, что сказал об этом раньше, чем нужно было сказать, и что этим немного омрачил встречу. Успокаивая, он еще раз погладил Нину по щеке.
- Расскажите, что с вами произошло за это время… Ты долго лежал в госпитале, Дима?
- Почти месяц. Шестнадцать мелких осколков вынули.
- Отдохнуть не дали?
- Какое там!..
Широко растворив дверь, вошла женщина с подносом в руках; поднос был накрыт белой тканью. Женщина поздоровалась с нами, поставила поднос на лавку, потом подошла к столу, собрала в стопку разложенные на нем бумаги и перенесла на подоконник. Разостлав на столе чистую скатерть, она расставила тарелки с едой, рюмки, бутылку вина, хлеб.
- Пожалуйста, Сергей Петрович.
- Зачем вы ходите раздетой, Даша, простудитесь…
- Ничего, тут недалеко… - Женщина ушла.
- Отметим нашу встречу. - Дубровин оживился. - Дима, продвигайся в дальний угол…
- Я был уверен, Сергей Петрович, что встречу вас, - сказал я. - У меня все время было такое предчувствие.
- Предчувствия такого у меня не было. Но думал я обо всех вас часто… - Дубровин налил в рюмки вина. - Желаю вам жизни долгой, дружной, счастливой. Уж больно вы хорошие люди, чтобы не жить вам вместе. И долго… Ты что загрустила, Нина?
- Война ведь, Сергей Петрович. - Глаза ее наполнились дрожащей рябью слез.
- Разве ты не веришь в удачу?
- Удачи достаются всегда почему-то другим.
- Она у меня фаталистка.
Нина резко повернулась ко мне, почти крикнула:
- Если бы у меня были запасные такие, как ты, - тогда другое дело. А ты у меня один.
- У меня тоже запасных нет… - Волнение вдруг стиснуло мне горло.
Сергей Петрович, кажется, пожалел о том, что заговорил о счастье, - сам понимал: время неподходящее.
- Что это вы, друзья, Нина? Как это на тебя не похоже…
- Николая Сергеевича Столярова убили, - проговорила Нина, печально качнув головой.
- Что? - Сергей Петрович, привстав, встряхнул ее за плечи. - Что ты сказала? Где убили? Когда?..
- Вчера. Я сначала не поверила своим глазам: лежит на земле, не дышит…
- Это правда, Дима?.. Случайно при бомбежке или в бою? Как он попал в бой?..
Сергей Петрович отодвинул наполненную вином рюмку и надолго замолчал. Потом встал и принялся ходить по комнате, крепко скрестив на груди руки. Остановился лицом к окну. Слышно было, как в стекла ударялись капли дождя. Он незаметно дотронулся до щеки, должно быть, смахнул слезу.
- Старый друг, - произнес он, не оборачиваясь. - Всю гражданскую войну прошли вместе. Ни одна пуля даже не царапнула. Молодые были, задорные… Он взглянул на часы и сказал мне: - Пошли Чертыханова за комиссаром. Скоро приедет командующий.
Я выбежал, не одеваясь, на крыльцо. Чертыханов, увидев меня, кинул в грязь окурок и схватил автомат, висевший на столбике изгороди.
- Найди комиссара, - сказал я. - Только быстро.
Чертыханов сорвался с места и побежал вдоль улицы, скользя и взмахивая рукой, чтобы не упасть…
Я вернулся в избу. Нина сидела неподвижно, как бы оцепенев, глядела в одну точку немигающими, непроглядно потемневшими глазами.
Сергей Петрович, просматривая бумаги, спросил, не глядя на меня:
- У тебя ко мне какие-нибудь вопросы есть, просьбы? Я могу их разрешить у командующего… Между прочим, в письме, которое ты вручил генералу, сказано, что ваш батальон следует оставить в резерве, как наиболее боеспособную и оперативную часть… - Он не поднимал головы, должно быть, стеснялся или страшился взглянуть мне в глаза: а вдруг я буду просить у него содействия в чем-то таком, что пойдет вразрез с честностью и прямотой, какие давно установились в отношениях между нами. Я это понял, обиделся и проговорил с вызывающей резкостью:
- Будет просьба. Одна. - Он отложил бумаги и обернулся ко мне. Бросить мой батальон на самый тяжелый участок фронта.
- Закусил удила?
- Да, закусил. И, пожалуйста, без жалости и без снисхождений.
- Видела, Нина, как он голову вскинул, что тебе конь!
В сенях хлопнула входная дверь, потом отворилась дверь и во вторую половину избы, и за перегородкой зазвучал приглушенный рокочущий голос.
- Командующий вернулся, - отметил Дубровин и опять взглянул на часы.
В это время вошел, задыхаясь от быстрой ходьбы, Браслетов.
- Здравия желаю, товарищ дивизионный комиссар! - переводя дух, проговорил он.
Дубровин пожал ему руку.
- Подкрепления получили, комиссар?
- Благодарю вас. Получил.
- Это бывалые и грамотные ребята. Опытные политработники.
- Я сразу понял, товарищ дивизионный комиссар. Я уже распределил их по ротам, познакомил с командирами.
- Раздевайтесь, - сказал он Браслетову. - Пошли. А ты, Нина, посиди тут пока.
У командующего мы пробыли совсем недолго. Медицинская сестра бинтовала ему ногу.
- Заходите. Извините, что застали меня в таком виде… Я сейчас. - Лицо у него было рыхлым, серым, с мягкими и добрыми губами, которые расплылись в приветливой улыбке.
- Как самочувствие, комбат?
- Отличное, товарищ командующий!
- А боевое состояние?
- Готовность номер один.
- Молодцы! - похвалил генерал. - Подкрепление, оружие получили?
- Так точно. Благодарю вас.
- Его надо благодарить. - Ардынов положил руку на колено Дубровину. Он постарался: как это так, его питомец выступит в бой недостаточно оснащенный огневой мощью!..
- Ты преувеличиваешь, Василий Никитич. У нас тут все питомцы. Я бы каждому бойцу-пехотинцу придал в помощь по танку, если бы они у нас были.
Ардынов вздохнул с завистью.
- Хорошо бы… Ох, и лупили бы тогда немца почем зря!.. - Он почмокал губами от предвкушения такого золотого времечка.
Сестра кончила перевязывать, сложила бинты и лекарства в сумку. Ардынов поблагодарил ее и встал.
- Идите. Если будет сильно болеть, опять позову. - Он приблизился к карте, висевшей на стене. - Подойдите ближе. - Я заметил, взглянув на него, как он сразу переменился: бугристое лицо затвердело, губы подобрались, воробьи над глазами взмахнули крылышками, и рука властно легла на карту. Этой ночью перед рассветом вам подадут колонну грузовиков, - заговорил он. Какова численность батальона?
- Шестьсот восемьдесят человек.
- Ого! - Ардынов обернулся к Сергею Петровичу. - У нас в некоторых полках втрое меньше. Вам подадут грузовики и перебросят в район Тарусы. Здесь, на западной и северной окраинах, вы займете оборону. С вами будет взаимодействовать один из полков Шестой стрелковой дивизии. Дивизия прикрывает направление Таруса - Серпухов, Высокиничи - Серпухов. Командир ее - полковник Шестаков. Свяжитесь с ним… По прибытии на место немедленно выслать разведку с задачей выяснить, какие части наступают на этом направлении, численность, вооружение…
Я понял, что здесь, вдали от переднего края, невозможно предусмотреть всего, с чем может встретиться батальон, какую создаст обстановку противник, - там, на месте, все намного сложней. Я спросил:
- Товарищ генерал, объясните, пожалуйста, что происходит на всем московском фронте? Нам это чрезвычайно интересно и нужно знать.
Ардынов, склонив голову и выпятив губы, посмотрел на меня поверх роговых очков то ли с недоверием, то ли с благодарностью за то, что я избавил его от дальнейших наставлений.
- Обстановка вокруг Москвы неутешительная. - Генерал опять повернулся к карте. - Совсем неутешительная. Смотри сюда… На севере противник забрал Калинин. Волоколамск тоже в его руках. Здесь, на западе, подступил к Кубинке - полсотни километров от города! Чуть южнее - Наро-Фоминск… Что он будет делать дальше? Будет рваться на севере вот сюда, на Клин, потом на Дмитров, на Загорск. - Карандаш прополз по карте, описывая дугу вокруг Москвы. - А здесь, на юге, противник через Серпухов, через нас то есть, пройдет на Каширу, на Коломну, и где-то там, может быть, в Орехово-Зуеве, в Ногинске, кольцо вокруг Москвы замкнется. Таким образом, Тула будет изолирована, обескровлена, и у танкистов генерала Гудериана руки будут свободными. А вторая танковая армия, что завязла в районе Тулы, самая боеспособная во всей гитлеровской армии! Она немедленно устремится на северо-восток, знаешь куда? В Горький. Не дальше и не ближе… - Ардынов обернулся, и я опять увидел его утомленные, в набрякших веках глаза. - Твой батальон, капитан, посылаем на самый решающий участок. От него, можно сказать, зависит судьба нашей столицы. - Он невесело улыбнулся: - Значит, как ты должен действовать?
- Умело, товарищ генерал, - ответил я, уловив шутку в его вопросе. Умереть, но не пропустить врага!
- Молодец. Заповедям учить не надо…
Ардынов вновь усмехнулся, колыхнулись его плечи, массивные и уже поникшие, давно растратившие молодую силу. Этот принужденный и горький смех словно подчеркивал критическое положение наших армий, сражающихся за Москву. Я понял, что люди, даже если их много, бессильны перед наступающим врагом, закованным в сталь, устилающим каждый метр земли минами. Стали должна противостоять только сталь, броне - броня. И успехи защитников Родины зависят не от них самих, готовых в любую минуту на самопожертвование, вернее, не только от них, а от кого-то другого, кто находится далеко от фронта, на востоке, в Сибири, на Урале. Победа зависит от того, насколько стремительно совершат марш заводы на новые места; от того, как скоро шахты дадут руду, сталевары сварят сталь, фабрики приготовят взрывчатку, как умело и без задержек железнодорожники пропустят по забитым путям составы к фронту… Время, время!..
Я как бы очнулся, услышав густой голос генерала Ардынова.
- У нас жарко, а в других местах, должно быть, еще жарче. - Он тяжело вздохнул и затосковал глазами. - Танковую бригаду, которая нам нужна позарез, приказано отдать: отсылаем ее под Истру. - Он нашел на карте город и задержал на нем палец. - Сюда. В чьей он полосе?.. Ну да, Шестнадцатая армия Рокоссовского стоит… - Ардынов помолчал немного, подумал, выпятив губы, потом, как бы вспомнив обо мне, сказал: - Что ж, капитан, с богом, как говаривали в старину…
Сергей Петрович вышел нас проводить. Мы попрощались на крыльце, торопливо, на ходу, почти без слов. Он проговорил кратко, не скрывая охватившего его волнения:
- Я должен знать все, что с вами произойдет. Береги Нину. - Он неожиданно погладил меня по щеке, скользнул большим пальцем по моей брови, как тогда в общежитии в первый день моего приезда на завод. Затем чуть подтолкнул. - Иди. - В темноте колко блеснули его остановившиеся глаза.
Я сбежал по ступенькам крыльца, сдерживая отчаянный крик и закипавшие слезы, точно прощались мы навсегда… Было темно, бесприютно; ветер со свистом проносился вдоль улицы, холодным, мокрым языком лизал виски, щеки, и на какое-то мгновение я ощутил себя одиноким…
- Вот и все, - заговорил Браслетов, когда я догнал его с Ниной. Впереди только расстояние в несколько километров… Меня, откровенно говоря, утомило ожидание чего-то огромного, сверхъестественного. Скорее бы хоть! А все это, я так думаю, гораздо проще, обычней…
- Ты прав, - отозвался я. - Ничего интересного, кроме страха, стонов, крови и прочих прелестей, связанных с боем. Да ты завтра увидишь сам.
Браслетов внимательно посмотрел на меня.
- Ты не в настроении. Отчего?
Я промолчал.
Возле штаба батальона я задержался на минуту и сказал Нине:
- Иди к себе. Я скоро приду.
В избе находились все командиры рот - их собрал лейтенант Тропинин, зная, что я вернусь от командующего. Над столом, под самым потолком, горела семилинейная лампа, скупо роняя свет на середину избы, в углах затаилась слепая темень, а в этой тьме притихли командиры, ожидая, что я скажу.