- Да, люди болеют - от слабости, от голода. Но не накормите всех хлебом, если хлеб - один. Вы, пан отец, не Иисус Христос.
Молодой священник оказался всё-таки упрямым. Он в меру своих возможностей лечил верховинцев, учил их детей в школе - преподавал в 5-6 классах географию, математику и историю, - заступался за крестьян перед жадными чиновниками, доставал им списанную обувь…
Верховипцы были молчаливыми - горе ведь не звонкое. И всё же как-то прибежала Мария Баганич - та самая, которую он вырвал из рук смерти:
- Ой, отче, берегитесь! Говорят, подозрительный в Воловце священник: лечит больных бесплатно, за панахиды с бедных тоже не берет, вот бубнаря Когута похоронил даром. Вы что - с коммунистами?
- Я со всеми честными людьми, а они - со мной. Чего же мне бояться? - ответил отец Феодосии.
Когда женщина ушла, Россоха задумался. Взял "Рецептарь" и певольно долго, без цели, листал. Вспомнил, как ему достался этот справочник.
…Ехал в поезде вместе с одним студентом. Русый паренёк оказался медиком и очень дивился познаниям священника в области медицины. Но зато помалкивал, когда разгорячённый похвалой священник заговорил не о болезнях, а о тех причинах, которые порождают их. Уже перед Мукачевом порылся студент в сумке и протянул Россохе завёрнутую в прозрачную бумагу книгу:
- Совсем новая. В прошлом году издана. Она, вижу, сослужит вам на Верховине немалую пользу, поэтому дарю…
Священник с интересом взял в руки этот справочник, Заметил: в нём заложен тоненький журнал. Россоха вопросительно взглянул на попутчика, перелистал страницы журнальчика. Между объявлениями были искуснс рассеяны острые анекдоты и пародии. А в конце - верховинский пейзаж: двое голых голодных детей - рёбрами наружу - стоят у грустной матери. Подпись: "Как нам жить?"
Россоха ещё раз взглянул на студента. Тот улыбнулся:
- Интересно?
- Не боитесь предлагать священнику?
- Вы же не из тех, которые доносят.
- А вы из тех, которые агитируют?
Ни один из них не отвёл взгляда в сторону. Первым нарушил молчание отец Феодосий:
- Значит, коммунист?
- Увы, нет, - студент развёл руками. - Просто честный человек. Разве этот журнальчик подстать "Карпатской правде"? Не читали?
- Нет.
- Я читаю, знаете, и злюсь.
- На кого же?
- На себя… Горького учили? Впрочем, о чём я спрашиваю! Он писал: рождённый ползать - летать не может. Мы привыкли, знаете, и злиться как-то из-за угла. А вот они летают. Помните демонстрации в Перечине, Сваляве? Это было всего год назад…
И в сёлах Словакии, и теперь на Верховине отец Феодосий видел одно и то же - нищету, голод и болезни, которые вызывали смятение даже у него, служителя церкви. Он знал, чем закончилась забастовка перечинских химиков, - эхом прокатилась по горам весть о расправе жандармов над рабочими в долине Ужа. Знал, что делалось в Сваляве, на предприятиях фирмы: там работали и люди из Каноры…
Отодвинул "Рецептарь". За окном моросил дождь. Узкая улочка превратилась в грязный поток. Невдалеке, у корчмы, стоили лесорубы. Мокли, ругались, спорили. Вновь развернул тоненький журнал, оставленный студентом. Взглянул на заголовок журнала-"Ку-ку". Наивное название, наивные "фигли" - анекдоты. Этот сатирический журнал - комариный укус…
После той встречи в поезде Россоха уже более внимательно перечитывал газету коммунистов. Многого ещё не понимал. Хотя было ясно: они - против нищеты, против голода, который душит и его бедных прихожан и не даёт возможности поднять на ноги детей, оставшихся без отца. Они против порядков, которые утверждают нотарь, жандармы и корчмарь. И все больше его волновали события в крае.
Вскоре перебрался в Воловец: снял комнату выше лесопилки, у голой просеки. Но каждый день ходил в Канору - с книгами и аптечкой, полной порошков и микстур. Лекарь-самоучка, учитель и священник, чьи убеждения упорно разламывала жизнь, - чем он мог помочь селу, которое, казалось, опустилось на самое дно мрачного ущелья? Думал, размышлял - а в памяти снова всплывала та ночь, когда вместе с братом тащил с поля замученного деда…
* * *
В те годы о Каноре узнала вся Европа: венгерский публицист - коммунист Карой Ковач напечатал репортаж "Канора обвиняет". Вот потрясающие строчки этого документа:
"Канора - небольшое украинское село в самой северной части Верховины. В тесных и душных хижинах здесь еле существует около тысячи горян. Большинство - неимущая сельская голытьба. Коровка или пара коз тут уже считаются большим достоянием. Плата за пастбища и другие мелкие платежи стали для населения непосильным бременем. Люди долгие месяцы не в состоянии заплатить семь крон, которые надо отдать за воз дров, вывезенных из сельского леса.
Самая тяжёлая участь, конечно, у совсем неимущих крестьян. Возможностей для заработка нет. Судьба этих людей никогда не была лёгкой. Но бедствия, которые пришлось им претерпеть за последнее десятилетие, не поддаются описанию. Сельские бедняки в крайнем отчаянии тысячу раз обращаются к небу с безнадёжной мольбой, которая могла бы взбудоражить весь культурный мир: "Дай, боже, смерть!"
В чём же тогда был выход?
"Между сельской беднотой и кулачеством идёт острая классовая борьба. Эту борьбу, вытекающую из общественных противоречий, нельзя ни прекратить, ни притупить. Замученные бедностью крестьяне осознают, что их положение могло бы улучшиться только в результате коренного преобразования существующих порядков. Все намерения бедных с помощью сельской политики решить хотя бы самые острые проблемы встречают сопротивление более состоятельных слоёв населения. Если они проводят собрание, приходится старательно занавешивать окна, ибо кулак всегда готов донести жандармам…
Богатые чувствуют, что они виноваты перед крестьянкой беднотой. Их охватывает страх, они боятся возмездия…"
Что. переполнило чашу терпения?
"В этой напряжённой обстановке государственные власти всей своей тяжестью обрушиваются на вожаков сельской бедноты - коммунистов. Причину недовольства они видят не в страшных лишениях, а в подстрекательстве со стороны коммунистических агитаторов… Открытое вмешательство государственных властей в борьбу крестьян на стороне кулачества ещё более подливает масла в огонь, который пылает и без того вовсю…
В Каноре беднякам дали особенно наглядный и ничем не прикрытый урок того, чьи интересы защищает государственная власть на Верховине. В результате последних сельских выборов к руководству селом пришли коммунисты. Нет сомнения в том, что Степан Мадьяр вёл дела не в пользу аграрников . Он стал старостой по воле большинства населения, и он должен был защищать интересы бедных…
Надпоручик Йозеф Шаер говорил на процессе, что Степан Мадьяр "…не заботился о порядке в селе, ибо он повёл граждан на коммунистическую демонстрацию, поэтому власти решили лишить его функций старосты и вместо него поставить правительственного комиссара Федора Антония".
Что же представлял собой этот ставленник властей?
"Федор Антоний уже давно скомпрометировал себя в глазах сельской бедноты. Ещё до назначения каждый называл его презрительной кличкой "фигурант" (т. е. изворотливый политикант, выслуживавшийся перед властями. - С. Б., Ю. С).
Федор Антоний, пользуясь беспредельной властью и прикрытием властей, почти каждый день совершал что-то такое, что вызывало возмущение сельской бедноты. Выдача свидетельства о неимуществе, справки о месте проживания, помощь по безработице, кампании в помощь потерпевшим,, выдача справок на скот, тысячи и тысячи мелочей, которые в итоге составляют жизнь села, - всё это было для Антония поводом, чтобы поиздеваться над людьми, которые чем-то ему не нравились. Эта злобная травля сделала жизнь отдельных людей буквально невыносимой. В селе люди начали перешёптываться: так продолжаться не может!"
И вот что случилось:
"Отвратительное издевательство над хромым нищим (Антоний, вырвав из его рук палку, избил калеку просившего милостыню. - С. Б., Ю. С.) в конце концов привело к тому, что один из мужиков решил действовать. Вечером 26 марта 1935 года Илько Смоляк-Доричев подстерёг правительственного комиссара и с непосредственной близости застрелил его из военной винтовки, которую приобрёл заранее…
Из-за смерти правительственного комиссара Федора Антония четырёх чехословацких граждан осудили в общей сложности на 62 года заключения. Жандармы утверждают, что теперь в Каноре царит полное спокойствие… По они понимают, что это не так. Сельская беднота, которая идёт за коммунистами, и кулаки-аграрники и дальше составляют в селе два лагеря, которые ненавидят друг друга и враждуют между собой…"
Автор репортажа делал такой вывод:
"Коммунисты отвергают индивидуальный террор, жертвой которого стал правительственный комиссар Федор Антоний. Они заявляли раньше, заявляют и теперь, что намеченной ими цели нужно добиваться не отдельными актами индивидуального террора, а последовательной массовой борьбой против классового врага…
Именно с позиций массовой борьбы обвиняют они власть, порождающую такие жизненные условия, при которых случаи, подобные канорской трагедии, неизбежны…
Канора обвиняет!
Она призывает всех прогрессивных, культурных людей вынести приговор тем, кто создал такое положение".
Все эти события происходили на глазах отца Феодосия…
* * *
Из воспоминаний Ф. И. Россохи:
"Про тридцать девятый год многое написано и почти всё сказано. Но вот как хортисты пришли в Воловец, как местные иуды дикарей фашистских принимали - об этом что-то не читал. Ворвались к нам оккупанты вечером пятнадцатого марта, это я помню точно, но спешили не с хлебом насущным, чтобы накормить голодающих. Показалась снизу, с долины, машина, которая щетинилась штыками и свернула сразу же к вокзалу. А туда вползает бронепоезд со стороны Свалявы.
Ну, местная знать пошла встречать гонведов - понятно. На униатской церкви - звон во все колокола. И униатский поп Фанкович - речь написал па нескольких страницах - читает на вокзале во весь голос:
- Двадцать лет я верил, что этот час придёт, и двадцать лет хранил под престолом наш венгерский стяг! - и потряс над головой трёхцветным полотнищем. - А другой наш патриот учитель Ижак прятал старое знамя зашитым в перине.
Противно было видеть, как извивается ужом перед подполковником директор школы Лявинец - он вызвался заправлять комедией. Подошёл с улыбочкой ко мне:
- Идите и скажите пару слов, вы как-никак учитель, кроме того, священник, представитель общины. Прошу…
Я ответил сдержанно - мол, не умею по-венгерски. Но Лявинец воскликнул:
- Ничего, переведу!
- Слова трудно подыскать, волнуюсь…
Глянул мне в глаза и отошёл. Вижу, его жена, переодевшись в крестьянское платье, держит речь от имени верховинских женщин. Невольно улыбаюсь, и Лявинец снова подходит ко мне.
- Послушайте, - говорю ему, - я могу вам лично сказать два, а то и три слова. Даже по-венгерски.
Так оставил он меня в покое. Но оказалось - не надолго: не прошло и пару дней, как над моей головой собрались уже тучи. Прибежал сосед Василь Ильницкий и говорит:
- Уходите в горы: у нотаря жандармы, хотят вас забирать!
Две недели ночевал у верных людей: Дмитрия Бигаря, Юлия Варги… Потом решил, что не могу так больше - священник я, приход меня ждёт. Спустился в село, и ко мне на улице подошли двое в штатском. Один из них показал из-под полы накидки навешенный на руку карабин. Это, как оказалось, был жандармский сержант Шкирта. Он спросил:
- Вы Россоха?
- Да, я Россоха, - отвечаю.
- Вы арестованы.
- За что?
- Сами знаете, за что.
И меня погнали впереди себя.
Но тут я почувствовал: люди из Воловца, друзья из Каноры в беде не оставят - сразу пошла следом целая процессия. Шли, конечно, молча: со станции целились в село дула бронепоезда - что тут сделать голыми руками? Но, видимо, эта молчаливая толпа была такой грозной, что когда привели меня к зданию вокзала, то оставили внизу, а в комендатуру Шкирта зашёл с Лявинцем, которого позвали крестьяне, да Иваном Лавером - представителем собравшихся защитников. Пока там начальство советовалось, другой сыщик играл пистолетом перед моим носом. Наконец отправили меня в жандармскую управу, а там объявили, что буду находиться под домашним арестом, причём утром и вечером должен "голоситься"- то есть являться для отметки, и не имею права без их, жандармского, значит, разрешения выезжать из Воловца.
Начал я ходить в жандармерию. С домашними прощался - кто знает, чем окончится очередной "визит" к жандармам? Переживали за меня и люди. Примечаю, каждый раз меня сопровождают один-два лесоруба: Андрей Тимкович, Гриць Дубович… Идут себе в сторонке, а у дверей управы ждут, пока я зайду и распишусь там в чёрной книге. Выйду - проводят к дому. Если б меня взяли- бросились бы бить в колокола!
Наверное, и это послужило каким-то толчком, котор заставил меня отрешиться от пассивного созерцания бытий…"
* * *
Осенью 1939 года за Бескидами установилась Советская власть, и граница СССР пролегла почти рядом. Удержать верховинцев в неволе никто уже не мог. Мног лучше пастухов или лесорубов знали теперь горные тpoпинки. Лучше лесных охотников могли в тёмную ночь находить путь в скалистых ущельях. Уходили через перевал и в одиночку, и семьями. Пустели на склонах бедняцкие хижины. Их оставляли, как могилы. Хортистские дозоры, жандармские патрули не в силах были остановить поток беженцев, хотя многих хватали и избивали до смерти.
У отца Феодосия не было мыслей о побеге. Он всё-таки не представлял себя без этих бедных сел да и без синих Бескид, без этих дождей, превращавших горные ручьи в яростные потоки, без вечнозелёного смерекового края. Но однажды в чистое весеннее утро Россоха отчётливо понял: он должен что-то сделать, обратиться к русским, что на перевале. Обратиться на родном, понятном языке. Он запомнил рассказы отца, которого погнали на войну в пятнадцатом году и который сразу же перебежал к казакам.
Долго думал отец Феодосии. И придумал, решился. 3аново проштудировав учебники славянской истории, напечатал на своей старенькой машинке длинное письмо - за перевал, советскому командованию.
"Дорогие братья! - писал он. - Мы - дети одной матери - древнерусской державы. Татарские нашествия разъединили нас, и мы, карпатские русины, попали под власть венгров. Тысячу лет страдаем в неволе. Теперь на перевале вы слышите наш стон: помогите, братья! Вам уже недалеко - только рукой подать. Освободите нас! Самим нам этого не сделать, можем только подсобить. Мы просимся в ваши братские объятия!.."
Вышло целых четыре страницы. Отец Феодосий вложил в это письмо все своё искусство - написал взволнованно, прочувствованно.
Когда в горах опускались сумерки, вышел, огляделся. Сразу по соседству прижалась к пригорку бедняцкая хижина. Священник постучался - здесь жил его недавний ученик Иван Мадьяр.
- Примете, Михайло, незваного гостя? - согнул в дверях голову, чтобы не ушибиться об низкий косяк.
- Входите, входите, отец Феодосий, - без суеты ответил хозяин, Иванов отец. Он был дьяком и не удивился что к нему пожаловал священник. После работы вытянул на пустом столе жилистые руки: отходил…
Пока пришёл из села Иван, они поговорили о житьё-бытьё. С тем отец Феодосии собрался уходить. Иван проводил. Выйдя во двор, приостановились.
- Дело у меня…- на острых скулах священника выступили пятна, голубые глаза потемнели. - Такое дело, что не просто тебе и объяснить. Если бы решился…
Иван согласился удивительно легко. Узнав, в чём дело, он ответил:
- Мадьяры только днём выходят на границу, чтобы зажарить сала, а на ночь укрываются в Каноре… Да там можно ночью целое стадо перегнать!
- Вот и хорошо, - облегчённо вздохнул отец Феодосий.
Но парень вдруг замялся:
- Правда, одному всё-таки страшновато. Тёмный лес… зверьё. Да и снега в горах - будет по пояс. Один пропаду, а я, сказать, ещё и не жил…
- Кого можешь взять себе в попутчики? - отец Феодосий обеими руками взялся за ворота.
- Ну, скажем, канорского Павла Кобрина. Он уже туда ходил… все знает.
Павло тоже окончил народную школу у отца Феодосия. Парень был серьёзный и надёжный. И Россоха достал кошелёк.
- Вот вам на дорогу по десять пенге - и несите с богом!
Ночка была лунная, и хлопцы отправились в хорошем настроении. А священник вдруг засомневался: слишком наивным показалось это его письмо. Разве вот так, запросто, пойдёт Красная Армия через перевал? Из-за письма какого-то попа в забытом богом селе?.. Только заставил рисковать людей. Ведь если их схватят, то, поди, не сдобровать и семьям…"
Прошёл день, другой и третий - а хлопцев все нет. Россоха встревожился: что могло случиться? По Воловцу уже пошли слухи, что Мадьяр и Кобрин убежали в Советский Союз.
Но утром дьяк со двора кивнул - Иван, мол, уже дома, отсыпается.
Россоха рассудил: "Но теперь наверняка жандармы спросят хлопцев, куда это они отлучались. Врежут кожаной перчаткой по физиономии, запугают - и как знать?.."
- Вот что, - шепнул через забор соседу. - Передайте хлопцам, чтобы они из дому никуда не выходили, а вечером подальше от села пускай сядут на поезд и в Ракошине, что около Мукачева, устроятся на время у хозяина - пилить дрова или возить навоз. Лишь бы сразу прислали открытки, что они работают… не убежали за границу.
Спустя две недели он, наконец, встретился с Иваном Мадьяром. По спокойному лицу посыльного попял: дело сделано. Трудно было удержать волнение:
- Почему же так долго вас не было?
- Ждали… Ведь вы нам говорили, чтобы вручить письмо офицеру, и пока приехал из Выжлова майор - минуло два дня.
- Ну, ну…- Россоха обнял его за плечо, пошли через сад. - Что же сказал майор?
- Сначала сомневался. Говорит, письмо очень хорошее, но пишет-то священник… пан. Тут мы начали ему про вас рассказывать: какой там пан, он наш, верховинец, из бедной семьи - отец был лесорубом… Люди его очень уважают… Сказали все как есть. Тогда майор подумал и говорит: "Ладно, передайте за письмо спасибо и пусть пришлёт нам карту Закарпатья, схемы городов… Мукачева и Ужгорода. И вам, друзья, большое спасибо!"
Россоха насторожённо спросил:
- А какой он человек, этот офицер?.. Ну, можем мы ему доверять?
- Ещё бы! Он человек надёжный… Есть такие люди, что их не разберёшь… будто они мохом обрастают. А этот майор - очень понятный, ясный…
Это была, наверное, проверка. Но это было также началом большой, ответственной работы - во имя освобождения обездоленного края.
На другой день отец Феодосий поехал в Мукачево. Купил карты, планы городов, несколько книг и календарей. Достал даже журнал "Kepes vasarnap Zap" с портретами высших военных чинов - хортистских генералов… Хлопцы все это понесли советскому майору.