2
Они убежали ровно через неделю после этого разговора. Франтишек Совияр считался в полку лучшим минером. И когда его послали минировать старинный каменный мост на реке Псекупс, он попросил себе в помощники бывшего учителя. Оба они не вернулись с задания. В условиях горной войны, где не существует непрерывной линии фронта, друзьям сравнительно легко удалось выполнить задуманное.
На рассвете, измученные и усталые, они уже сидели в блиндаже генерала Леселидзе и, обжигаясь горячим чаем, подробно рассказывали ему о настроениях словацких солдат, о том, что не хотят они воевать с русскими братьями.
- Не хотят воевать? - переспросил Леселидзе. - Что ж, добро! Делить нам нечего, мы вместе должны бить фашистов. А когда победим, вы вернетесь домой и будете строить новую Словакию. Но чайная ложка в таких делах не мера. Сами понимаете. Переходят одиночки, вот как вы...
- Людей запугали, пан генерал, - шумно вздохнул кузнец. - Фашисты на это мастера. Недавно они фильм показывали, как русские пленных расстреливают. Страшно было смотреть. И в газетах об этом пишут, и в листовках. А человек есть человек.
- Ясно, - сказал генерал. - Значит, надо убедить ваших земляков, что все это фашистские враки. А кто лучше вас это сделает, пан учитель? - в упор спросил он Мишо Звара. - В моей деревне учителю верили больше, чем священнику.
- И у нас учителю верят, - горячо возразил Франтишек Совияр, еще не совсем понимая, куда клонит генерал.
Леселидзе одобрительно кивнул ему головой и снова посмотрел на учителя. Тот молчал, потирая небритую щеку.
- Вам отдохнуть нужно, - сказал Леселидзе. - Можете идти. Завтра, если пожелаете, поговорим.
Обросшего, оборванного Мишо Звара немецкий патруль нашел в каштановом урочище на Старом кордоне. Он сказал, что еще на прошлой неделе бежал с двумя солдатами - немцем Фогелем и словаком Совияром - из русского плена. Они наткнулись на казачий разъезд. Товарищей его убили, сам он чудом уцелел, но заблудился в лесу. Все эти дни он питался только сырыми каштанами.
Его допрашивали и полевые жандармы, и в штабе словацкого полка, но рассказ учителя не вызвал подозрений. Его вскоре вернули в роту и выдали оружие. А через несколько дней в сводке Советского информбюро было напечатано следующее сообщение: "В горах Кавказа днем и ночью не стихают кровопролитные бои. Части Н-ского соединения переправились через реку Псекупс и выбили противника из нескольких населенных пунктов. В ходе этих боев перешла на сторону Красной Армии большая группа словацких солдат во главе с подпоручиком Петером Транчиком".
Это была первая большая удача бывшего учителя Мишо Звара. Он проявил немалую смелость и находчивость, почти в каждой роте у него были теперь надежные помощники, и Звара уже начал готовить крупную операцию - переход отдельного саперного батальона словацкой дивизии.
Но однажды, когда Звара разговаривал с саперами второго отделения, неожиданно поднялся сидевший на ступеньке траншеи чатар Млинек, подошел вплотную к бывшему учителю и сказал:
- А ну, парень, следуй за мной!
- Куда? - спросил Звара.
Не думал бывший учитель, что неразговорчивый, тихий и как будто незлой чатар Млинек способен на подлость.
- Иди! Там ты расскажешь, почему бежал из русского плена.
В траншее стало тихо.
- Плохо шутишь, Млинек, - бледнея, сказал Звара.
- Какие шутки, предатель! Сдай оружие, - гаркнул чатар. Он протянул руку, чтобы забрать у Мишо винтовку, но тот отпрянул назад...
Раздался выстрел. Чатар был убит наповал.
Прибежал дежурный офицер.
- Кто стрелял? - спросил он, оглядев всех двенадцать солдат отделения. Ему никто не ответил.
- Господин поручик, - доложил запыхавшийся взводный. - Оружие сегодня чистили, все стволы в масле, кроме...
- Понятно, - оборвал его поручик. - Проверить винтовки!
Но тут произошло то, чего никак не ожидали офицеры. Перед ними стояли двенадцать солдат: самый старший по возрасту - рабочий пивоваренного завода из города Кошице, и самый младший - совсем еще юный пастух из горной Словакии, и кельнер из ночного бара, и скромный конторский служащий, и органист сельского костела - словом, люди самых разных профессий, самых разных характеров... Были среди них и смелые, были и робкие, запуганные, никогда не посмевшие ослушаться начальства, но Мишо Звара, своего товарища, они ни за что не отдадут гестаповцам на расправу.
Щелкнули затворы и все двенадцать солдат вскинули винтовки к небу. Грянул удивительно дружный залп. Найди теперь, кто убил чатара!
Военно-полевой суд приговорил двенадцать солдат, бывших в это время в траншее, к десяти годам каторги, но суд просчитался в сроках - через три года их освободила Советская Армия.
* * *
Капитан давно закончил рассказ. Над рекой плыла все так же песня:
Голубой Дунай, голубой Дунай!
Неужели он и вправду голубой?
Вдруг в большом волнении я посмотрел на капитана:
- Капитан, скажите... А вы не один из тех двенадцати?
- Это не имеет значения, - ответил капитан, надевая фуражку. - Спите, а я схожу, узнаю, когда наконец будет катер.
1960
КОГДА ЧЕЛОВЕК ОДИН
Из цикла "Калотубанцы"
В ранние зимние сумерки хрустнуло тонкое кружево прибрежного льда, и крутая темная волна подхватила и понесла вниз по течению легкие десантные лодки. За ними двинулись наскоро связанные тяжелые плоты, груженные пушками и тягачами. Плоты сильно кренило и заливало водой, колеса орудий сбивали колодки, скользили по бревнам, увлекая за собой насквозь промокших людей, а вода была холодная, и металл обжигал руки, словно огнем, и горная река мчалась со скоростью три - четыре метра в секунду, и немцы были почти рядом.
Саперы сделали все, чтобы войска могли скрытно переправиться на другой берег и внезапно атаковать врага.
Среди десантников находился бывший тракторист из Калотубани сапер Леван Надибаидзе.
Первая линия немецких окопов проходила в предгорье, по невысоким песчаным курганам, и роте капитана Глебова, раньше других достигшей берега, нужно было совершить фланговый обход - пробиться через плавни и болотные заросли.
Под ногами тяжело вооруженных солдат ломался молодой лед, и люди по пояс проваливались в болотную воду.
Казалось, плавням не будет конца. Но вот выбрались на сушу. Зазвенела скованная морозом земля. В пустынном небе зябли одинокие звезды. И пока люди, отжимая мокрые шинели, спускались в занесенную снегом ложбину, капитан Глебов вызвал сапера Надибаидзе.
Разговор между ними происходил в неглубоком окопчике, прикрытом рваным брезентом. Ординарец капитана электрическим фонариком освещал планшетку с картой.
- Обсушился? - спросил капитан.
- Да где тут, товарищ капитан, холод собачий, - ответил сапер.
- Ничего, сейчас жарко станет, - дружески улыбаясь, пообещал капитан, отмечая что-то на карте.
- Спасибо, товарищ капитан, а то я думал, что скоро в сосульку превращусь, - отшутился Надибаидзе, понимая, конечно, что вызвали его не для этого разговора.
- Вот, смотри, - сказал капитан, указывая острием карандаша на синий кружок. - Где-то тут, на высотке, у немцев броневой колпак. Боюсь, что он нам много крови будет стоить. Надо найти его.
- Сколько времени даете?
Капитан посмотрел на часы:
- До начала атаки. Мы начнем ровно в шесть. Кого с собой возьмешь?
- Если разрешите, Дато Раинаули.
Капитан кивнул головой:
- Ну что ж, ни пуха ни пера!
* * *
Медленно отступала долгая зимняя ночь. В предрассветной полумгле уже всплывали зубцы невысоких заснеженных холмов. Опаздывал Надибаидзе, и капитан Глебов перестал верить своим часам.
- Сколько на твоих? - то и дело спрашивал он телефониста.
Все правильно, часы не врут, скоро в атаку, а Надибаидзе все нет. Кто-то отдернул край брезента и хриплым, простуженным голосом доложил:
- Тут Раинаули принесли, товарищ капитан.
Глебов быстро вышел из окопа:
- Принесли? Он ранен?
- Ранен. Его в лощине нашли.
Раинаули лежал на окровавленной шинели, и фельдшер, который делал ему перевязку, сказал:
- Плохо парню...
- Говорить может? - спросил капитан.
- Нет. Все время без сознания.
- Кто его нашел?
- Я, товарищ капитан, - поднялся с земли мокрый от пота молодой сержант. Он еще не отдышался, видно, нелегко было ему тащить грузного Раинаули.
- Он успел вам что-нибудь сказать?
- Что-то говорил... но я не понял.
- А все-таки?
- Про какую-то будку... Потом какое-то женское имя назвал, нерусское, - устало докладывал сержант, но капитан уже его не слушал. Он прыгнул в окоп и выхватил у телефониста трубку.
- Я "Терек". Прошу огня. Ориентир двенадцать-три. Железнодорожная будка. Двенадцать-три. Железнодорожная будка.
У подножия одного из холмов действительно стояла полуразрушенная железнодорожная будка. Капитан Глебов знал об этом; и сейчас он не сомневался, что разведчики именно там обнаружили броневой колпак. Иначе зачем бы Раинаули в предсмертный свой час вспомнил о какой-то будке?
- Ориентир двенадцать-три! - крикнул в трубку капитан Глебов и, накинув бурку, сказал старшине:
- Надо найти Надибаидзе. Живым или мертвым.
* * *
Немцы самым тщательным образом маскировали свои броневые колпаки и пользовались ими обычно только в самые напряженные моменты боя. Поэтому заранее обнаружить броневой колпак было очень трудно.
Три часа подряд ползли разведчики по обледенелым склонам холмов, продираясь сквозь колючий кустарник, до смерти устали, продрогли, но в конце концов добились своего. Прощупывая вражескую оборону, разведчики у подножия одного из курганов внезапно подверглись пулеметному обстрелу.
Леван и Дато укрылись в канаве и стали наблюдать. По глуховатому звуку выстрелов они догадались, что немцы стреляли не с открытого места. Значит, недалеко опасное огневое гнездо. Случайно они оказались так близко от него, что гарнизон броневого колпака, не разобравшись, что и как, открыл стрельбу и тем самым обнаружил себя.
Теперь разведчики точно знали, где находится броневой колпак: немцы хитро упрятали его под развалинами железнодорожной будки. Запасливый Раинаули достал флягу, друзья отпили по глотку крепкой, как огонь, кахетинской водки и поспешили к своим.
Впереди шел Надибаидзе. Вдруг под ногами у него раздался короткий приглушенный щелчок, и раньше, чем разум успел определить, что случилось, Леван плотью своей почувствовал - это мина. "Я наступил на прыгающую мину. Сейчас она выскочит из земли и взорвется".
Надибаидзе отпрянул в сторону, крикнул Раинаули: "Ложись!". И, падая на землю, успел увидеть, как что-то стремительно вырвалось из-под снега. Раздался взрыв.
Надибаидзе сильно тряхнуло. Но и только. Даже не оцарапало. Придя в себя, он услышал глубокий вздох, похожий на стон.
- Ты что, Дато, ранен? - спросил он, подползая к товарищу.
- Кажется, плечо задело.
- Сейчас перевяжу.
- Вовремя ты меня предупредил, Леван. С ней шутки плохи, с этой прыгающей смертью. Человека в решето превращает. И пляшет, проклятая, словно лягушка перед дождем. Терпеть не могу.
Он еще пытался шутить, Раинаули, но пока Леван перевязывал ему плечо, парень в кровь искусал губы. Было очень больно.
- Полежи немного, отдохни, а я посмотрю, что тут делается, - сказал Леван и, поправив наушники миноискателя, стал осторожно спускаться по склону.
Тихо скрипел недавно выпавший снежок. На холмах у немцев было спокойно. Только время от времени в небо взлетали ослепительные ракеты, и, чтобы немного развлечь себя и подбодрить, часовые постреливали из автоматов.
Миноискатель молчал, и у Левана несколько отлегло от сердца. "Похоже, что случайная мина. Бывает, начнут минировать и бросят", - подумал Леван, но все же спокойствие не пришло к нему.
Он спустился к подножию холма, и тут неожиданно в мерное гудение, которое все время слышалось в наушниках, ворвался знакомый визг. И слева. И справа. И спереди... Повсюду мины... Очевидно, наши саперы не доглядели это препятствие, не все проходы очистили. А может, свежая "посадка" немцев. Но как бы там ни было, надо отсюда немедленно убрать мины. Пока не началась атака. Леван вернулся к товарищу. Раинаули сдержанно стонал и жадно ел снег.
- Пить хочешь? - спросил Леван, протягивая ему свою флягу с водой.
- Умираю как хочу. Но, говорят, раненым нельзя давать воду.
- А ты пей сколько хочешь, - рассмеялся Леван, - тебе не опасно. Вот когда в живот ранят - тогда нельзя.
Он подождал, пока Раинаули напился.
- Внизу этих "лягушек" полным-полно, - сообщил он невеселую новость.
- Я так и думал.
- У них эти "лягушки" в одиночку не ходят.
- Ну что ж! Идем за людьми, - сказал Раинаули.
Надибаидзе посмотрел на часы: "Не успеем".
- Плечо очень болит, Дато?
- Обо мне не беспокойся. Как-нибудь доберемся.
Леван вздохнул, и покачал головой:
- Нет, Дато. Пойдешь ты один. И ты должен во что бы то ни стало дойти. Скажешь капитану, колпак в развалинах будки.
Расстаться? Сейчас?.. Раинаули вдруг испугался и за себя и за Левана.
- Другого выхода нет? - спросил он.
- Думаю, что нет. Иди, Дато. Не будем терять времени.
Надибаидзе понимал, насколько ответственно его решение. Но он верил своему земляку Раинаули, да и надеялся на себя, на свой опыт, сноровку, на все то, что дали ему двадцать месяцев войны. Правда, обстановка сейчас сложная, но зато немец разбросал здесь мины наспех, не по очень хитрому плану. Он вывел Раинаули за минное поле.
- Давай поменяемся флягами, - неожиданно предложил на прощание Дато.
- Эх, жалеешь ты меня, братец, - с укоризной проговорил Надибаидзе.
- Да нет... Я в ходьбе и так согреюсь, а тебе тут до рассвета копаться в этом "дьявольском огороде". Озябнешь, и моя водочка пригодится.
Они обменялись флягами и расстались, чтобы уже никогда больше не встретиться.
* * *
Первую мину Леван нашел сразу. Он осторожно разгреб снег и землю и, когда обнаружились все три усика "лягушки", извлек запал.
Нелегко это делать ночью, на ощупь, одеревеневшими от холода пальцами. Но точность каждого движения Левана была доведена до предела.
Около часа он работал без всяких помех, только замерзли ноги. Хорошо бы поверх портянок навернуть бумагу, да где ее сейчас достанешь.
Ровно в шесть ударили наши орудия. Два снаряда один за другим разорвались возле железнодорожной будки. "Молодец Дато", - подумал Леван.
Небо на востоке побелело. Что это? Светает? А может, это отражение снега? Хотя бы на полчаса еще продлилась ночь.
Канонада то утихала, то усиливалась, и, когда били по ближним холмам, Леван чувствовал, как дрожит под ним промерзшая земля. Доверяя своим батарейцам, он спокойно продолжал работать.
Со стороны реки подул пронзительный ветер. У Левана перехватило дыхание. Ледяной воздух буквально буравил легкие.
Наступило мгновение, когда пальцы Левана настолько закоченели, что потеряли всякую гибкость и перестали его слушаться. Он понял, что может сорваться. И, как Леван ни дорожил временем, он все же спустился в старый полузасыпанный окопчик и принялся растирать пальцы, щеки и уши.
Но вот прогремели последние, самые оглушительные залпы, и затем разрывы стали уходить за холмы, в глубину немецкой обороны.
Из лощины выкатили орудие прямой наводки.
"Значит, скоро наши пойдут", - подумал Леван. Он заторопился. Осталось еще обезвредить десять - двенадцать мин. Он выбрался из окопа и только включил миноискатель, как осколок снаряда просвистел у самого уха. Леван припал к земле. Над его головой, шурша, как листва в осеннем лесу, летели потерявшие силу осколки.
"Да-а, сейчас я попался, - коротко вздохнул он. - Того и гляди, свои же накроют".
Леван повернулся и быстро пополз в укрытие, которое только что покинул.
А что ему еще оставалось?
Видит бог, он сделал все, что было под силу одному человеку. Сейчас надо уходить из этого смертельного круга. Дико и нелепо погибнуть от снаряда, отлитого на Урале.
"Нужно уходить! Любой человек на моем месте поступил бы так же. И Раинаули, и Алексеев, и даже капитан Глебов не задержались бы здесь. Кому нужна слепая игра со смертью?" - убеждал себя Надибаидзе.
Он почти уже вышел из-под обстрела, и до желанного убежища было рукой подать, когда вдруг с незлобивой усмешкой подумал:
"Если ты прав, парень, то почему же так рьяно споришь с самим собой? Через полчаса здесь будет твоя рота. И сколько напрасной крови прольется, коли не убрать оставшиеся мины".
Перед этой простой мыслью сразу отступили все другие, и Левану стало не по себе, словно он уже совершил что-то постыдное.
Однажды в первые месяцы войны, в Донбассе, с ним случилось нечто подобное. Саперы тогда возвращались с работы и, проходя по деревенской улице, попросили у женщин холодной воды. Гостеприимные степнячки вынесли солдатам воды и яблок. Кто-то принес в макитре холодную простоквашу. Разговорились, саперы угостили ребятишек сахаром и собрались было идти дальше, как вдруг налетели на деревушку немецкие самолеты. Все, кто был в это время на улице: и женщины, и дети, и солдаты, - бросились в укрытие.
Побежал и Леван. Он чуть было не расшиб себе лоб о притолоку низкой двери, и когда огляделся, то увидел, что в землянке никого нет. Люди еще бежали по улице - Леван слышал топот многих ног, - а он уже был в безопасности, под тремя мощными накатами, и, прислонившись к сырой, прохладной стене, никак не мог понять, каким это образом он опередил всех и первым оказался в убежище.
Ему стало очень стыдно. "Быстро ты бегаешь, парень! Откуда такая заячья прыть?" - подумал Леван и тотчас вышел из землянки. На деревню уже падали бомбы, но он переждал, пока все, кто бежал по улице вместе с ним, не укрылись в землянке.
На людях и смерть красна. Поэтому он сравнительно легко преодолел тогда недостойную мужчины слабость.
А ты один, затерянный в непроглядной ночи. И ни одна живая душа не увидит, как ты вел себя на этом недобром поле, никто никогда не узнает, сделал ты или не сделал все, что положено было сделать. Никто никогда не узнает, никто ни в чем не упрекнет тебя.
Но эта мысль не принесла ему облегчения.
Да, конечно, никто не увидит. Но ты сам, твоя совесть - что она тебе скажет?!
Отец Левана, Захарий Надибаидзе, многое прощал людям, даже с отпетым пьяницей и лентяем, бывало, постоит на улице и поговорит по-человечески. Но вот лжецу на самый низкий поклон не ответит. Ни за что!
"Лжецы на все способны, - говорил он своим детям. - Только что! Ложью свет пройдешь, да назад не вернешься".
- Не бойся, отец! Я не забыл твоих слов, - вдруг громко сказал Леван, будто старый Надибаидзе и впрямь мог его услышать.
Кончен спор!