Мне очень хотелось куда-нибудь уйти или убежать, разбить что-нибудь вдребезги, прикончить соседа собаку… Сделать хоть что-нибудь не потому, что мне было невыносимо слушать безжизненный голос отца погибшего сына, а потому что это проклятое вселенское зло всё-таки тоже должно понести хоть какую-то долю ответственности…
Но я сидел, закрывши глазницы правой ладонью, и старался поровнее произнести то, что я с леденящим холодом понял несколько минут назад.
– Всё это время… Эти сутки ваш сын был живой.
– Да, – просто и автоматически согласился со мной отец лейтенанта. – Я это знаю. Доктор сказал, что у него было прострелено легкое слева сверху, были другие ранения, но не очень тяжелые. Кровь, конечно, он потерял.
– Получается, он был без сознания, когда его нашли в первый раз. А потом боевики сняли с него обувь, – я попытался логически воссоздать весь ужас последних часов жизни лейтенанта.
– Не только ботинки. Они срезали с ремня пистолет с охотничьим ножом и забрали его документы, – уточнил Петров. – А затем он пришел в сознание… Может быть, от холода… И босыми ногами сам дошел и спустился в эту щель. А там сел на корточки, чтобы хоть как-то согреться… И стал ждать наших…
– И не дождался, – горько подытожил я. – Эх… Как его жалко!!
Невольно, но я сравнил свою ситуацию с только что выслушанной трагедией. Те два-три часа, пока я, слепой и контуженный, ползал по заснеженному полю под Первомайским, мне тогда показались целой вечностью. А лейтенант Дима Петров после своего тяжелого ранения еще двадцать четыре часа страдал и мучался, ожидая хоть какой-то помощи, но так её и не дождался… А каково же было состояние родителей, когда они узнали то, что их сын не был сражен насмерть боевиками… Да, он получил тяжелое ранение… Но он умер от переохлаждения из-за запоздавшей медицинской помощи… Вернее, из-за её отсутствия… То есть из-за нерешительности и трусости тех…
– Жена моя ничего об этом не знает, – тихо произнес Дмитрий Викторович. – Ей и так тяжело. А если еще и про это узнает…
Я молчал. Меня в этой жизни, как я считал, уже трудно было чем-то удивить и поразить, потому что за моей спиной осталось столько разных ситуаций и случаев… Но встреча с отцом погибшего лейтенанта Петрова буквально перевернула мое мироощущение с ног на голову. Всё то, что я пережил ранее, теперь показалось мне таким несущественным…
– Понимаете, я, конечно, не специалист в десантной тактике, – осторожно начал я говорить, чтобы прервать эту тягучую тишину. – Допустим, что за каждый день рота теряла по 33 процента своего личного состава убитыми и ранеными. Уже в первый день, вернее, к вечеру, они должны были в организованном порядке покинуть эту проклятую высоту. Потому что рота уже потеряла треть своего личного состава, поддержка другими подразделениями отсутствует, а огневое прикрытие авиации и артиллерии неэффективное. Если подразделение потеряло хотя бы 25 процентов своего состава убитыми и ранеными, то оно считается ограниченно боеспособным. Если потери равны уже 50 процентам, то подразделение считается небоеспособным. Ну а если из людей осталось только лишь 25 процентов, то это подразделение должно быть в срочном порядке выведено из зоны боевых действий для дальнейшего доукомплектования личным составом и довооружения, а на его место должно быть направлено свежее и боеспособное подразделение… Это насколько я помню. Конечно, мертвых не судят и плохо о них не говорят… Но комбат Евдюхин имел полное право на принятие самостоятельного решения оставить высоту и сохранить личный состав. И плевать он мог на этого старшего начальника, который, тем более, отказывается поддержать гибнущее подразделение. Комбат имел более полную картину происходящего боя… И ничего бы ему за это не было. Любой грамотный и толковый командир или вышестоящий начальник стал бы на его сторону. Да, обнаружили передвижение крупной банды, уничтожили какую-то часть боевиков, но и своих же солдат тоже потеряли некоторое количество, потому и отошли, чтобы остальных спасти и сохранить… Сейчас же не Великая Отечественная война и позади у них была не Москва, чтобы всем стоять насмерть до последнего солдата! А дальше по этим террористам пусть работает авиация и артиллерия. Тем более, что место их расположения уже известно.
– Ну, тогда все почести достались бы другим… – с какой-то горькой безысходной иронией произнес Петров.
– Да это же война! – возмутился я. – А не бег с препятствиями по пересеченной местности за званиями и наградами… Вот на этой горе – звание майора, а на той высотке – должность командира полка. А сейчас из этого делают какую-то рекламу: ах, какие суровые и мужественные парни служат в воздушно-десантных войсках… Все погибли, но врага не пропустили. А они хоть одни похороны показали?
Махнув рукой, я прервал свою речь, чтобы немного успокоиться.
– По нашему телеканалу показывали… Моего ведь на Аллее Героев похоронили… С оркестром… С салютом…
– Дмитрий Викторович! Вы уж меня извините, но эту торжественную часть они ой как любят транслировать. Мол, посмотрите, как государство не забывает до последней минуты своих погибших… Провожает в последний путь… Суровые военные, скорбные чиновники, солдатики салютуют, школьники с цветами… Красиво?! А вы покажите, как папы и мамы, бабушки и дедушки, братья и сестры, невесты и друзья встречают в последний раз своего родного… Как женщины в голос плачут над гробом… Как мужики стыдятся смотреть в глаза, потому что все они живые, а молодой парень – нет… Как матери света белого не видят и жить после этого не хотят… Потому что весь смысл их жизни убит… И ничего здесь уже не сделаешь! Вы меня простите! Но сколько можно терпеть всё это блядство! Да мы фашистов смогли победить, потому что эта война пришла в каждый дом и коснулась каждого человека, и тогда весь народ поднялся на борьбу с общим врагом. А сейчас нас истребляют разными способами, но втихую… мальчишек через – Чечню, девчонок – через проституцию, остальной люд – через наркоманию, безработицу, пьянство, криминал… Сколько по улицам бродит пожилых бомжей и детей беспризорных!! Они же к нам не из Африки пришли! Это же наши люди!
Я вновь остановился в своем взволнованном монологе, чтобы прийти в себя и отдышаться.
– Ну, ты как коммунист заговорил, – с улыбкой сказал Петров.
– Скоро они нас или всех сделают коммунистами, или же в гроб загонят, – вздохнул я.
Мой запал иссяк, и опять наступила долгая и томительная пауза. В дом вскоре вошел мой отец и предложил нам заварить свежего чая. Мы не отказались и через несколько минут согревались крепким и горячим напитком.
– На самой вершине наши потом установили огромный православный крест, – стал рассказывать Дмитрий Викторович. – Только духи его через неделю подорвали. Тогда наши восстановили деревянный крест и стали минировать все подходы к нему. В этот момент их накрыло минометным обстрелом. Несколько человек было ранено. Как стихло, стали осматривать местность – кто же навел. А внизу какой-то старик овец пас. Радиостанции при нем не нашли, может быть, успел спрятать. Но этого старика всё равно на суку вздернули. Говорят, для них – мусульман это является самой позорной смертью… Когда их дух выходит не через горло, а через задний проход. Хоть какая-то расплата…
Меня неприятно покоробил какой-то злорадствующий и мстительный тон моего собеседника, и я лишь тягостно вздохнул.
– Эх, Дмитрий Викторович, Дмитрий Викторович… Я понимаю ваше горе… Но нельзя рассматривать эту войну как конфликт между православными людьми и правоверными людьми… То есть между христианами и мусульманами.
– А как же её рассматривать? – настороженно-внимательно спросил Петров. – Так оно и выходит!
– Ерунда выходит, – огорчился я. – По-вашему посмотреть, так я в первую чеченскую кампанию воевал со своими же братьями – мусульманами?! И командовал русскими солдатами! И за всю войну ни один мой подчиненный из русских солдат не был убит и не стал инвалидом! А я – мусульманин-татарин получил тяжелое ранение от огня мусульман-чеченцев и стал полностью слепым! Что-то не сходится!
– Ну, зато сейчас вы живете в таком доме… – Дмитрий Викторович огляделся вокруг.
– А вы знаете, как мне этот дом дался? – опять возмутился я. – Тут всего шесть с половиной на семь с половиной по внешнему периметру. Зимой температура выше четырнадцати не поднимается из-за тонких стен. Думаете, мне кто-то помогал кроме моего старого отца? Хоть кто-нибудь гвоздик ржавый или кирпич битый дал? Зато архитектура Октябрьского района целых три раза запрещала мне строительство. Им, видите ли, мой участок понравился! Ведь если бы я за три года так ничего и не построил, то моя земля согласно Постановления главы администрации этого же Октябрьского района отошла к его заместителю… А сколько крови ушло на воду, свет, газ!? Телефона до сих пор нет. Но я же не кричу о том, что это русские издеваются надо мной – слепым татарином! Я же не ору о том, что мне облвоенкомат опять задерживает выплату пенсии, что медслужба СКВО и поликлиника Минобороны отказываются выдавать мне путевки в санаторий, что в детском садике от Министерства Обороны воспитатели издеваются над моим ребенком! Я же не говорю, что это вот именно русские специально устраивают такую вот дискриминацию слепого татарина, пусть даже и Героя России!
Мне, конечно, не следовало так близко к сердцу воспринимать сказанное моим собеседником, но меня словно прорвало, и накопившиеся за это время праведный гнев и обоснованная ярость выплеснулись в несколько минут… Выговорившись почти полностью, я затем замолчали несколько мгновений мы сидели молча…
– А почему это всё? – недоверчиво спросил Петров.
– А потому что я написал такую слишком правдивую книжку "Первомайка"! – нагнувшись над столом, с твердостью выдохнул я. – Потому что в ней написано о войне именно так, как это было на самом деле. Вот поэтому эти военно-тыловые суки и их гражданские сородичи организовали такую вот травлю на меня.
– А для чего тогда вы написали такую книгу? – спросил Петров, но уже с меньшим недоверием. – Ведь вы же могли предполагать, что такая повесть им не понравится.
– А я и не собираюсь им нравиться! – ожесточенно ответил я, усаживаясь обратно на свой стул. – Я им не модельная девочка, а боевой офицер! И я не намерен везде изображать из себя такого сурового слепого Героя и пускать скупую мужскую слезу после третьей стопки! Дескать, мы пострадали за наше государство, но на наше место встанут другие?! Нет! Так вот книгу эту я написал из-за того, что я не хочу быть козлом серым и ободранным.
– Каким-таким козлом? – не понял Петров.
"Назвался груздем – полезай в кузов…" – промелькнула коротенькая мысль. И мне оставалось лишь усмехнуться да объяснить весь смысл только что произнесенных обозначений…
– Когда на скотобойню привозят очередную партию баранов, то они сбиваются в кучу и никуда не хотят идти. Потому что они хоть и являются парнокопытными да мелкорогатыми, но всё-таки чувствуют запах свежей крови своих сородичей… Вот от этого им становится очень страшно… Вся отара громко блеет. Овечки да ягнята от испуга прижимаются друг к дружке, кричат такими жалобными голосами и топчутся на своем месте… И ни один, даже самый тупой баран не пойдет первым, чтобы повести за собой остальных соплеменников навстречу своей же смерти. И именно в этот момент возникает острая необходимость того, чтобы обреченным на убой многочисленным жертвам был продемонстрирован наглядный пример! Мол, никакой опасности здесь нет… Тут выводят такого дежурного козла, который уверенно встает во главе всего стада и смело идет к узенькому коридору прямо к мясникам… И все бараны покорно идут следом за ним… В нужном месте оного козла отводят в сторону и отпускают пастись до следующего выхода… А это сборище барашков и овечек попадают туда, откуда они никогда сами не выберутся. Такая процедура отправки на убой отработана очень давно…
– Теперь понятно, – засмеялся Дмитрий Викторович. – Интересное сравнение.
– Да! Грубо, но точно! – согласился я с его словами и продолжил дальше. – Это так со скотом происходит. А с людьми, думаете, по-другому? Технология осталась точно такой же: сначала принятие в узком кругу решения о заклании невинных душ человечьих, затем шумное пропагандистское оболванивание сознания многомиллионных людских масс с обязательным указанием на очередного врага… А потом звучит сигнал, и начинается четко спланированная и грамотно организованная отправка на дальнейший убой… И от парнокопытных мы отличаемся только лишь тем, что посмотрим пару кинофильмов с лихими актерами в камуфляже да грудастыми санитарками в коротких халатиках, послушаем суровые мужские песенки о войне, которые так красиво поют никогда не служившие в армии певцы… Да из газет прочитаем или из теленовостей узнаем о "подлостях врагов", и всё… Мы готовы… Ведите нас в последний бой, товарищи мудрые генералы… И на своих же ногах потопаем в нужном направлении… И будем "сражаться до последнего"… Пока от нас ничего не останется… И тогда наша обезлюдевшая Россия достанется без единого выстрела кому угодно… Красота?! Ну, разумеется, да… Для них…
– А тут вы со своей "Первомайкой"! Весь сценарий им портите…
– Представьте себе – да… Но зато я насколько могу спасаю наших же парней: русских, татар, марийцев и всех остальных пацанов!… – без лишнего апломба и показного пафоса сказал я. – Посудите сами… Вот мне повезло выжить в чеченской бойне… Я стал слепым, но остался живым. Что мне пришлось пережить – именно то и написано… И своей книгой я предупреждаю всех молодых ребят и их родителей… Что война – это очень страшно… Здесь убивают людей по-настоящему… А здоровых калечат на всю оставшуюся жизнь… И молодые да крепкие мужчины, которые узнают самую горькую правду о войне из моих книг, уже не захотят безропотно и покорно отправляться на "наведение конституционного порядка" или же "контртеррористическую операцию" в масштабах всей Чеченской Республики. Ведь не обладающие достоверной информацией восемнадцатилетние мальчики становятся самой легкой добычей или жертвой, потому что их проще всего обмануть… А они нужны живыми и невредимыми не только своим отцам, матерям, родственникам да друзьям-знакомым, но и нашей же Родине…
– Так кто же тогда будет защищать эту самую Родину? – вскинулся Петров.
– А вы подумайте… Не надо подменять Святое Дело защиты России какими-то шкурническими интересами нефтяных буржуев… Ведь нашей родной стране прежде всего требуется мир, покой и благополучие её коренных народов, – убежденно произнес я. – А государство… Хотя… Уж скорее крупные бизнесмены заинтересованы в отстаивании своих экономических барышей… Этим вонючим коммерсантам гораздо важнее получить свою любимую прибыль от прокачки каспийской нефти через чеченский участок нефтепровода, и плевать они хотели на какие-то людские потери!
Я остановился, чтобы перевести дыхание, и в этот миг мне подумалось, что вроде бы немного нетактично говорить такие вещи отцу погибшего в Чечне офицера-десантника, но я и сам являлся непосредственным участником этого вооруженного конфликта, и моя теплая кровь также была пролита ради такой проклятой цели…
Поэтому я посчитал, что всё-таки имею моральное право высказать свой взгляд…
– Их волнует только общее количество перегнанной нефти и её стоимость на мировом рынке. Ну еще они заботятся о своем имидже: самые дорогие автомобили и престижные курорты, у кого домишко покруче да секретарша помодельнее… Больше проблем для них не существует… А сколько ведь других мужиков уже погибло из-за этой трубы?! А сколько еще погибнет?! И ведь самые лучшие парни складывают свои головы… А война-то ведь еще не кончилась. И чечены ведь тоже не сразу успокоятся…
– Если они вообще успокоятся! – поддержал меня Петров. – А у меня ведь еще и продолжение было. После того, как мы Диму уже похоронили…
– Какое продолжение? – насторожился я. – С нашей стороны или с ихней?
– Да с чеченской. Через полгода кто-то звонит мне домой, просит позвать меня и сразу в лоб спрашивает: хочу ли я узнать подробности как погиб мой сын и выкупить видеокассету. Ну, естественно, что я согласился. Тогда мне сказали, чтобы я через два часа стоял на остановке Авиамоторная, и там ко мне подойдут. Еще предупредили, чтобы я никому ничего не болтал. Стою на остановке и жду. Никого нет, и я уже собрался переходить дорогу, чтобы уехать обратно, как ко мне подходит молодой парень и спрашивает, я ли Петров.
– А выглядел как?
– Обычный славянский тип. Мы прошли в переулок и сели там в машину "шестерку". Там сидит еще один мужчина, тоже славянин. Мне велят закрыть лицо темным платком и лечь на заднем сиденье. Мол, если что, просто устал и лег отдохнуть. Еще предупредили, чтоб на дорогу не смотрел. Полчаса мы кружили… Где-то здесь, на Военведе. Потом заехали прямо во двор, и мне сказали, что можно выходить. Всё вроде как обычно: двор как двор, виноград растет, только забор высокий кирпичный, и ворота такой же высоты. В тенечке за столом сидит чеченец… Из всех кавказцев они чем-то выделяются: то ли по чертам лица, то ли взглядом, то ли строением фигуры.
– У них еще произношение такое гортанное, – дополнил его я.
– Но я даже не смотрю на него. На столе лежат охотничий нож, какие-то документы и видеокассета. А я не могу взгляда оторвать от ножа, потому что узнал. Это же я покупал его в магазине "Охотник", что на улице Мечникова. Я специально выбрал такой нож. Он такой большой, с кровостоком почти на всё лезвие, с пилой… Там еще такая гарда небольшая и рукоять очень удобная. Короче, вид у него был особенно хищный и красивый. Этот охотничий нож я подарил сыну как раз на окончание училища. Он тогда еще так радовался ему.
У меня невольно проступила эта предательская влага, и я судорожно сглотнул комок в горле. Ну не мог я оставаться холодным и равнодушным к воспоминаниям отца о своем безвременно ушедшем сыне. Петрову было еще тяжелее… Он откашлялся, и его голос зазвучал ровнее.
– И вот этот нож лежал на столе. Чечен перехватил мой взгляд и спрашивает меня: "Узнаешь?.." Я отвечаю, что узнаю. Тогда он дает мне документы. Это было удостоверение личности офицера и денежная книжка моего сына. Чечен меня спрашивает, теперь верю я ему или нет. Я говорю, что верю. Тогда он показывает на кассету. Мол, на ней записан почти весь бой, вернее, самые последние часы боя. И они даже сумели заснять то, как мой Димка отбивался до последнего патрона. Он оказался единственным из наших, кто еще мог отстреливаться. У него была удобная позиция сбоку от толстого ствола дерева, и он их оттуда поливал из пулемета. А когда было нужно по сторонам стрелять, он брал еще и автомат… Когда начали окружать его…
– А этот чечен там был?
– Я тоже спросил его об этом. Так он ответил: "Да". И не только был. По его словам, он даже сам кричал моему Дмитрию, чтобы тот сдался. Они кричали, что он сражается как настоящий мужчина и ему они гарантируют жизнь.
– Да. Они такое могли, – сказал я. – Чехи любят такие красивые благородные жесты. Но кто его знает, как всё произошло бы потом!
– А мой-то их не слушал и продолжал стрелять. Тут эти чечены уже подобрались так близко, что Димкино лицо даже на камеру смогли заснять, когда её осторожно наружу выставили. Ну, а потом кто-то подполз сзади и из гранатомета.
И снова наступила долгая-долгая пауза. И весь мир остановился…