- Подумать только! - сказал он строго. - Сообщают только через шесть часов. Передайте ему мой приказ: о таких случаях сообщать немедленно.
Он вернул адъютанту папку и вновь обернулся к Марьям. Очевидно, сообщение было неприятное, потому что в глубине его небольших серых глаз еще таилось затаенное недовольство. Ох, не до нее ему сейчас. Марьям уже хотела было отойти, но Ватутин, поняв ее движение, встал и пододвинул стул.
- Садитесь, - сказал он, - на войне всегда происходит что-нибудь неожиданное и неприятное… У вас кто-нибудь есть на фронте?
Как помог он ей этим вопросом! Она опустилась на стул и, сложив руки на коленях, взглянула на Ватутина тем робким и вместе с тем уважительным взглядом, с каким ученик смотрит на своего учителя, готовясь спросить у него о чем-то особенном, своем, не относящемся к программе. Ватутин это заметил и кивком головы поощрил ее.
- Ну, ну?..
- У меня к вам… большая просьба… Я не знаю даже, как объяснить, - сбивчиво начала она. - Мне нужно узнать, к кому здесь обратиться… Мне надо выяснить, служит ли на вашем фронте… один человек… простой солдат.
- Солдат? - переспросил Ватутин. - Это дело довольно сложное. Кто он - пехотинец, сапер, танкист?
- Он писал мне, что разведчик. Его фамилия Яковенко! Федор Яковенко!..
- Странно, эта фамилия мне что-то знакома, - нахмурил брови Ватутин, - Яковенко… Яковенко… Постойте! Кто мне о нем говорил? - Он вдруг энергично взмахнул рукой: - Как же! Есть такой Яковенко. Правильно!.. Разведчик.
- А его зовут Федор? - спросила Марьям, удивляясь тому, что Ватутин знает солдата.
Ватутин усмехнулся:
- Вот как зовут его, право, не знаю. Но это можно быстро выяснить.
Он подозвал Семенчука и, коротко объяснив, в чем дело, приказал ему навести справку.
Марьям обрадовалась. Как все оказалось просто! Она так широко улыбнулась, что Супрун, глядевший на нее с другого конца комнаты, подумал, что эта улыбка относится к нему, и улыбнулся в ответ.
- Ну, вот дело и сделано, - сказал Ватутин, видимо довольный тем, что смог оказать ей услугу. - А кто он вам? Родственник?
- Нет.
Марьям не прибавила ничего больше, и Ватутин понимающе умолк.
После обеда выяснилось, что торжественное, вручение танков корпусу Кравченко состоится только через три дня, а пока делегатам предлагают поездить по частям, встретиться с солдатами.
Марьям обрадовалась: значит, у нее есть время! Если Федор найдется, она успеет побывать у него. Между тем у Нефедьева кроме выступлений перед солдатами оказались и другие важные заботы. Он не просто в гости приехал на фронт. По заданию Государственного Комитета Обороны он должен был встретиться с танкистами и в боевых условиях проверить, как действуют новые усовершенствования, которые внесены в конструкцию танков. К вечеру, захватив с собой Супруна, Прокопыча и Василия Ильича, он уехал в штаб Рыкачева.
2
Марьям пригласили в дом, где ей уже была приготовлена койка.
- Мы вас поселим вместе с нашей врачихой, - сказал ей по дороге комендант штаба, пожилой подполковник, едва заметно хромавший на левую, очевидно раненую, ногу, - женщина она суровая, но молодежь любит Г Вы с ней будьте поласковей…
Марьям улыбнулась. В тоне ее провожатого было что-то отеческое, наставительное, но к кому оно относилось, к ней или к врачихе, Марьям так и не поняла. Впрочем, это и не имело значения.
- Сюда, сюда, девушка!
Вслед за подполковником Марьям поднялась на крыльцо небольшого старого дома, прошла низкие темные сенцы и вступила в маленькую комнатку.
- Прошу, как говорится, любить и жаловать, - прогудел подполковник, останавливаясь посредине комнаты, - вот ваши апартаменты. Познакомьтесь, это майор Ольга Михайловна! Так сказать, наш штабной костоправ…
Навстречу Марьям с табуретки поднялась стройная моложавая женщина с темными глазами, которые смотрели удивительно мягко и приветливо. Она протянула Марьям руку:
- Здравствуйте! А я вас жду с утра. Мне говорят - будет гостья… Молоденькая и хорошенькая…
- Как видите, мы вас не обманули, - сказал подполковник и козырнул Марьям. - Ну, счастливо оставаться. Приятно побеседовать! А у меня еще дела!
Он шумно вышел, плотно прикрыв за собой дверь. Оставшись наедине с незнакомой женщиной, Марьям вдруг смутилась. Она поставила чемодан посредине комнаты и опустилась на край табуретки так, словно должна была быстро уйти.
Но через несколько минут она уже весело смеялась. "Суровая врачиха" оказалась женщиной общительной, с юмором. Она рассказала занятную историю об этом самом коменданте штаба, который однажды решил проверить бдительность охраны, а в результате минут сорок лежал посредине огромной лужи, куда, невдалеке от своего поста, его уложил бдительный часовой. А так как часовой разгадал немудреную хитрость коменданта, то и не торопился с вызовом начальника караула.
Комната, где поселилась Марьям, была небольшой, с одним оконцем, по бокам которого вдоль стен стояли койки, застланные зелеными ворсистыми одеялами. Поближе к окну был придвинут небольшой стол, покрытый белой скатеркой, а на нем в стеклянном графине рдели ветки спелой рябины. И оттого что в комнате было чисто и прибрано с той тщательностью, в которой чувствовались женские руки, Марьям как-то быстро расположилась к своей новой знакомой.
Ольга Михайловна согрела чайник, и скоро они беседовали о жизни, попивая горячий чаек из больших эмалированных кружек. У Ольги Михайловны нашлись конфеты, а Марьям достала баночку с вишневым вареньем, которую на всякий случай захватила с собой.
Марьям рассказывала ей о своем детстве, о матери, о жизни на заводе, не говорила только о Феде. А именно о нем ей и хотелось говорить. С того момента, как возникла надежда, что его можно найти, она вся внутренне напряглась. Не забудет ли майор навести справку, а если наведет, то знает ли, где ее найти? Если бы она могла, то побежала бы сама искать адъютанта. Как только за окном кто-нибудь проходил, Марьям быстро поворачивала голову, а однажды человек прошел быстро, и она невольно привстала, чтобы его рассмотреть.
- Вы кого-нибудь ждете? - спросила Ольга Михайловна, удивленно взглянув на Марьям.
- Нет, нет, - быстро ответила она, - просто мне показалось, что прошел один из наших.
Ольга Михайловна много расспрашивала ее, но почти ничего не говорила о себе. Однако Марьям заметила на подоконнике, рядом с ее койкой, портрет красивого молодого парня, лет двадцати. Он был чем-то неуловимо похож на Ольгу Михайловну, а непокорно свисающим на лоб светлым вихром напомнил Федю.
- Это ваш брат? - спросила Марьям, беря портрет в руки.
Ольга Михайловна помедлила с ответом.
- Это мой сын Валька, - сказала она.
- Ваш сын!.. Такой большой! - удивилась Марьям.
- Да, такой большой! - улыбнулась Ольга Михайловна. - Не хотела признаваться, да не могу.
- А где он?
- Здесь, на фронте… Уже танкист…
- Танкист?!. - Марьям с новым любопытством стала рассматривать фотографию.
Валька был изображен на ней в пиджаке и в белой рубашке без галстука, с расстегнутым воротом. У него было, такое юное лицо, что трудно было представить, каков этот мальчик в военной форме.
Ольга Михайловна взяла фотографию из рук Марьям и поставила ее на место.
- Это все мое богатство.
- А где ваш муж? - спросила Марьям. Ей казалось, что у этой женщины должен быть хороший и тоже красивый муж. Такая женщина не может быть несчастлива.
- Он тоже на фронте, - сказала Ольга Михайловна.
- И вы получаете от него письма?
- Изредка получаю, - кивнула она.
- Он вас, наверно, очень любит.
Ольга Михайловна заглянула в ее чашку.
- Дайте-ка я вам налью, Марьям. Хотите сгущенного молока?
- Нет, нет, я люблю сгущенное молоко есть прямо из банки.
Ольга Михайловна достала из шкафа открытую банку и поставила перед Марьям. Та зачерпнула полную ложку, долго не могла оторвать ее от длинной золотистой змеи, которая тянулась вслед за ложкой, а когда наконец справилась, даже закрыла глаза от удовольствия.
- Ну и сладкоежка, - засмеялась Ольга Михайловна, - совсем как мой Валька…
В сенях застучали чьи-то шаги, кто-то стал шарить по двери в поисках ручки. Ольга Михайловна встала и распахнула дверь.
- Входите!
На пороге появился Семенчук. Он немного запыхался от быстрой ходьбы. По улыбке на его лице Марьям сразу поняла, что он пришел с хорошей вестью. В руках он держал голубой бланк телеграммы.
- Добрый вечер, - сказал Семенчук, кивая Ольге Михайловне. - Так вот я вам пришел доложить, дорогая делегатка… Найден ваш Яковенко! Служит он в дивизии Чураева.
- Присаживайтесь, присаживайтесь, - стараясь скрыть волнение, сказала Марьям.
- Да нет, я отлучился на минутку. Командующий может вызвать.
- А как его зовут, вы узнали? - все еще недоверчиво спросила Марьям.
Семенчук взглянул на телеграмму.
- Федор Николаевич.
- Это он, - сказала Марьям, и глаза ее радостно заблестели. - А мне можно будет с ним встретиться?
Семенчук как-то смущенно посмотрел на нее.
- Вообще-то, конечно, можно, - сказал он.
- А почему вы говорите так неуверенно?
- Нам, видите ли, сообщили, что он ранен. Правда, не очень серьезно, но все-таки находится в госпитале.
- Тогда уж я обязательно должна его повидать, - настойчиво сказала Марьям. - Обязательно! Это… это дорогой для меня человек. Очень вас прошу, товарищ майор. Помогите мне добраться до госпиталя, - повторила она, вдруг ясно представив себе, как Федя лежит на койке, весь перевязанный бинтами, беспомощный и одинокий.
Семенчук смягчился и сказал, что поговорит об этом в Политуправлении. Очевидно, завтра утром в армию Коробова поедет кто-нибудь из инструкторов и заберет ее с собой.
А когда он вышел, Марьям вдруг закрыла лицо руками.
- Что ты, Марьям, - мягко сказала Ольга Михайловна. - Вы наверняка увидитесь… Если хочешь, я постараюсь связаться с тем госпиталем, где он лежит.
Марьям быстро собралась и побежала искать Нефедьева, но его нигде не было. Как же быть? Она очень беспокоилась, что нарушит его строгий приказ - никуда не отлучаться без разрешения. Она разыскала в одном из соседних домов парторга Коломийцева, которого директор оставил вместо себя за старшего. Коломийцев писал письмо домой и так был занят своими мыслями, что не сразу понял, чего, собственно, она от него хочет, а когда понял, то посадил на письмо кляксу и чуть не сломал перо. Ехать в армию? Неизвестно куда? Одной? Это, голубушка, не увеселительная прогулка! Он колебался, брать ли на себя ответственность перед Нефедьевым за это разрешение. Но она с такой мольбой смотрела на него, так требовала, так сердилась и уговаривала, что он не выдержал и сдался: "Поезжай, но только на одни сутки. Туда и назад. И чтобы с места прислала телеграмму".
Марьям вернулась обратно, когда уже стемнело. В комнате не было света. Марьям решила, что Ольга Михайловна уже легла спать, и ощупью нашла свою койку. Но хозяйка дома еще даже не раздевалась, а как оставила ее Марьям у стола, так она и просидела все это время.
- Вы думали? - спросила Марьям.
- Да, думала, девочка, - сказала Ольга Михайловна, и Марьям показалось, что она без нее плакала.
- Вы очень одиноки? - спросила Марьям, помолчав.
- Нет, что вы! Я не одинока… У меня ведь есть и сын… и муж…
- Вам очень трудно?..
- Нет, нет, - сказала Ольга Михайловна, - просто, глядя на тебя, я вспомнила и свою молодость… А это было очень, очень давно… - Она нашла в темноте руку Марьям: - Я желаю тебе счастья, Марьям. Настоящего, большого. Такого, какого ты достойна… Ты хорошая…
- Вы еще меня совсем не знаете…
- Я это чувствую… Вижу… Ну, не будем об этом говорить… Хорошо?
Марьям всю ночь не могла заснуть, и когда в семь часов утра за окном остановилась машина, она была уже совсем одета - в пальто и платке. Тихо, чтобы не скрипнуть половицами и не разбудить Ольгу Михайловну, она вышла на крыльцо и почти столкнулась в дверях с батальонным комиссаром, молодым человеком, лет двадцати семи, с еще свежим глубоким шрамом на левой щеке. Шрам этот очень старил его, левая сторона лица казалась на десять лет старше правой.
- Это вы едете? - спросил батальонный комиссар, критически оглядывая ее короткое черное пальто и светлую шерстяную косыночку, которой она повязала голову.
- Я, - сказала Марьям, робея под его придирчивым острым взглядом.
- А вы не замерзнете?
- Что вы? Я привыкла!
- Ну смотрите, - сказал он жестко, - в дороге не жалуйтесь… Вам бы лучше остаться и сперва достать полушубок.
- Нет, нет, - быстро ответила она, боясь, как бы и вправду батальонный комиссар не уехал без нее. - Говорю же вам, я привыкла. Мне не будет холодно.
- Тогда залезайте, - ответил он, повернулся и пошел к машине.
Он сел рядом с шофером, а Марьям одна на заднее сиденье. Машина тронулась.
Батальонный комиссар сидел молча, не оборачиваясь и не разговаривая с Марьям. Он был чем-то недоволен и раздражен.
В рассветных сумерках то и дело мелькали силуэты машин, груженных какими-то ящиками, тюками, сеном и еще чем-то, что Марьям не успела рассмотреть. Одни грузовики шли к фронту, другие - навстречу. Однако когда совсем рассвело, Марьям заметила, что машин на дороге почти не стало. Кругом расстилались пустынные поля. Высокие бело-серые облака плотно затянули небо. Дул холодный ветер, и Марьям чувствовала, как у нее все больше и больше коченеют ноги. Хотелось спросить батальонного комиссара, долго ли им ехать и когда они будут на месте, но он упорно молчал, а она не знала, как начать разговор.
Однако когда проехали несколько километров, батальонный комиссар вдруг обернулся.
- В Малиновке мне надо будет сойти, - сказал он, - а вот товарищ Воробьев, - он кивнул в сторону шофера, - довезет вас до места… Вы куда едете? Мне сказали, что в армейский госпиталь, - вдруг прибавил он, словно решив наконец завязать хоть какой-нибудь разговор.
- Да, я еду в госпиталь, - сказала Марьям, - а скажите, нам долго еще ехать?
- Я точно не знаю, где он, - ответил батальонный комиссар, сидя вполоборота к ней и неудобно повернув голову, так, чтобы видеть ее хоть одним глазом, - по дороге вы это уточните… В медицинском отделе штаба армии…
- А как же мне его разыскать?
- Ну, это несложно. Товарищ Воробьев вам поможет, - он опять кивнул на шофера, склонившегося над рулем. - К сожалению, сам я не могу. У меня важное задание…
Последние слова он произнес таким внушительным и серьезным тоном, что Марьям невольно подумала: "Наверное, он везет какой-нибудь секретный приказ, от которого зависит исход большой операции…" И суровость молодого комиссара сразу стала в ее глазах понятной и даже необходимой.
- А далеко еще до штаба армии? - спросила она робко, решив хоть как-нибудь поддержать нить с таким трудом начатого разговора.
- Километров сорок, - прикинул он, - по такой дороге часа через три приедете… Здесь колдобина на колдобине… Смотрите сколько грязи! А кто у вас в госпитале? - вдруг спросил он. - Отец, брат?..
- Нет, друг, - сказала Марьям и немножко испугалась: а вдруг на этом сухом и строгом лице появится насмешливое выражение?
Но нет, он кивнул головой и сказал просто и серьезно:
- Это для него будет целый праздник! А он знает, что вы должны приехать?
- Нет. Он вообще не знает, что я на фронте.
- Вы ему не писали?
- Нет.
- Странно, - сказал батальонный комиссар, недовольно поморщившись. - Едете к нему, а не писали!
- Вот увидимся и поговорим.
- "Поговорим, поговорим", - повторил он. - Вы там в тылу не всегда учитываете, какое значение имеет для солдата письмо…
- Почему? Я это знаю, - улыбнулась Марьям. Чем больше батальонный комиссар втягивался в разговор, тем он казался ей моложе и понятнее. Марьям даже перестала замечать пересекающий его щеку красный шрам с неровными краями, на которых еще сохранились следы ниток.
- Ну, про вас я не говорю, - грубовато сказал он, - но есть такие, такие… Да вот вам пример. Был я недавно в Саратове. В командировку туда ездил… с одним товарищем, - прибавил он. - Так вот мой товарищ увлекся там одной девушкой. Красивая очень. Остроумная… И что же вы думаете? Она ему говорит: - "Ты вообще-то парень хороший, но, наверное, не очень нужный!" - "Почему?" - спрашивает он. - "А потому, что всем людям, которые нужны, дают броню и на фронт не посылают!" Видите, какая птичка попалась…
Он сказал это очень сердито, и Марьям поняла, что о товарище он упомянул только для того, чтобы удобнее было рассказать историю, случившуюся с ним самим.
- А вы не женаты? - спросила она.
Он улыбнулся:
- Нет. Пока бог миловал… Может быть, когда-нибудь и женюсь. Если только сильно полюблю.
- Значит, до сих пор вы не любили? - сказала она с чуть заметной иронией.
- Предпочитаю, чтобы любили меня, - ответил он с каким-то мальчишеским задором.
- Вы большой эгоист!
- Уж лучше быть эгоистом, чем горевать, когда тебя бросают.
- Почему же вас должны непременно бросить?
- Ну не бросить, так оскорбить, причинить неприятности.
Он, насупившись, замолчал. Очевидно, саратовская девушка еще не была им забыта.
Солнце выглянуло из-за белесых плотных туч и осветило дорогу, поля и дальние холмы, поросшие редким кустарником. Марьям с удивлением смотрела по сторонам. Пустынная земля, которая, казалось, скучала оттого, что по ней не ходят люди, вдруг ожила. Из каких-то незаметных щелей появились солдаты, одни неторопливо закуривали, другие, сгрудившись, беседовали о чем-то своем, третьи просто сидели на земле, подставляя солнцу усталые лица.
Ехали еще минут десять. То же холодное солнце. Тот же резкий ветер. Вдруг батальонный комиссар приоткрыл дверцу, пристально взглянул вверх и тут же быстро обернулся к шоферу.
- Стой! - глухим голосом приказал он. - Самолет!..
Шофер мгновенно затормозил машину. Марьям швырнуло вперед, и она больно ударилась о спинку переднего сиденья. Прежде чем она успела что-нибудь сообразить, над ней склонилось лицо ее спутника. Выражение его было напряженное и решительное. Он крепко схватил ее за руку, и, повинуясь его короткому, властному движению, она буквально вылетела из машины и побежала вслед за ним к придорожной канаве.
- Ложитесь, скорее ложитесь! - крикнул он.
Марьям ничком упала на землю и приникла к ней всем телом. В то же мгновение она услышала нарастающий шум самолета, который был уже совсем близко и, очевидно, быстро снижался.
И вдруг где-то совсем рядом засвистели пули. Марьям с какой-то неодолимой силой захотелось вскочить и бежать. Но батальонный комиссар заметил ее движение, крепко схватил за плечи, прижал к земле и прикрыл ее голову своей грудью.
Прямо под щекой у Марьям оказался какой-то ребристый камень. Острой гранью он вдавился ей в кожу, и она нетерпеливо дернула головой.
- Спокойнее, спокойнее, - сказал ее спутник властно и придавил к земле еще тяжелее и плотнее.