Опять послышался свист, клекот, частый перестук пулеметных очередей. Марьям ждала взрыва бомбы, которая, как ей казалось, упала совсем близко. Однако сильнее всего мучил ее вовсе не страх, а желание избавиться наконец от камня, резавшего ей щеку, и от тяжести, мешавшей дышать.
И вот звук моторов стал удаляться. Марьям сделала новую попытку вырваться.
- Тише! Да не рвитесь вы, - зло зашипел у нее над ухом комиссар, - сейчас будет второй заход.
Но Марьям все-таки рванулась, высвободила из-под его плеча голову и, с облегчением чувствуя, что проклятый камень уже не впивается ей в щеку, сильным коротким броском передвинулась к самому краю канавы, чуть приподнявшись, чтобы вздохнуть полной грудью.
- Да не поднимайтесь же, черт вас совсем дери! - крикнул комиссар, бросил на нее сердитый взгляд и сразу умолк. "Мессершмитт", снизившись до ста метров, кружил над самой дорогой, обстреливая машину короткими очередями и, очевидно стараясь накрыть тех, кто прятался в канаве. Очередь словно крупным градом пересекла дорогу. Одна из пуль вдребезги разбила тот самый камень, на котором только что лежала щека Марьям.
Значит, еще мгновенье - и эта пуля могла бы пробить ей голову… Марьям невольно зажмурила глаза, ей вдруг стало страшно.
А батальонный комиссар, от опеки которого она так решительно освободилась, схватил автомат, который Марьям видела в машине рядом с шофером и который непонятным для нее образом оказался в канаве, и стал с колена стрелять по самолету. Лицо у него сделалось старое, злое, напряженное, и Марьям, глядя на него, вдруг почувствовала, что у нее самой так же сжимаются челюсти, выпирают скулы, собирается в морщины лоб… Ах, если бы попал! Если бы попал!
Самолет снова ушел по кругу и где-то над холмами стал разворачиваться на третий заход. "Он решил нас убить", - подумала Марьям и вдруг вспомнила купе и распростертого на скамейке майора. Неужели сейчас кончится вот этот прекрасный день и она никогда не увидит Федю? Ей стало очень жалко себя…
Батальонный комиссар зорко, как охотник, следил за самолетом. Его губы что-то шептали. Марьям показалось, что он шепчет: "А ну подойди, подойди! Поближе, поближе!.."
Однако "мессершмитт" внезапно изменил направление, круто забрал влево и понесся на юг. Батальонный комиссар приподнялся и закинул голову, ища в небе разгадку этого непонятного маневра.
- Наши! Наши ястребки! - вдруг радостно закричал он и, вскочив на ноги, затряс в воздухе автоматом. - Дайте ему! Дайте, ребята! - кричал он вслед двум "якам", которые с разных сторон атаковали "мессершмитт", стремившийся уйти за облака. Но это ему не удалось, потому что сверху, стремительно пикируя, на него падал третий. На большой высоте началась странная и как будто бы веселая игра. Самолеты кружились, ныряли, опять подымались. Приглушенные расстоянием, как-то по-птичьему курлыкали пулеметные очереди. "Мессершмитт" упорно рвался кверху, но никак не мог добраться до облаков. Один из трех "яков" все время нависал над ним.
- Так его!.. Так его!.. - кричала Марьям с какой-то мстительной радостью.
Как ей хотелось, чтобы этот проклятый "мессершмитт" упал на ее глазах! Но бой переместился куда-то далеко, и самолеты стали казаться комарами, которые кружатся в воздухе перед дождем. Разобрать, какой из них "мессершмитт", уже стало невозможно.
- Ну, натерпелись страху? - ворчливо спросил у нее батальонный комиссар, помогая выбраться из канавы. - Смотрите-ка, да у вас щека поцарапана. Платок у вас есть?
- Есть, конечно.
Но прежде, чем она успела его достать, он вынул из своего кармана чистый розовый платок и осторожно вытер с ее щеки кровь.
- Уже запеклась, - сказал он, внимательно разглядывая царапину. - При бритье бывает хуже. Вам не больно?
- Нет, - сказала Марьям, - совсем не больно.
Она поправила выбившиеся из-под платка волосы и тут только заметила, что все ее пальто в пыли и грязи. На шинель батальонного комиссара тоже было страшно смотреть.
- Ну, хороший же у меня вид, - сказала Марьям и - стала обивать руками полы пальто, на которых, как она ни старалась, оставались серые пятна.
- Придется подождать, пока высохнет, - виновато сказал батальонный комиссар. Можно было подумать, что это по его вине дорога такая грязная и в канаве они валялись только из-за его нерасторопности.
- А куда же попали бомбы? - спросила Марьям.
- Бомб не было. Он нас обстреливал из пулеметов.
- Но ведь я так ясно слышала свист…
- Это он пикировал.
- А зачем же он пикировал, если нет бомб?
- Для нашего устрашения… А вы, оказывается, счастливая, - прибавил он, - ведь еще чуть-чуть, и он бы в вас попал.
- Боюсь, что да, - ответила она задорно. - Если бы я не высвободила голову из-под вашей руки, моя бедная голова, очевидно, мне сейчас была бы уже не нужна.
- Вполне возможно. - Он усмехнулся: - Но тогда, я думаю, мы были бы теперь в равном положении.
Он сказал это так просто и шутливо… Марьям невольно взглянула на него с удивлением и благодарностью.
А между тем шофер уже вылез из канавы по другую сторону дороги, где он, так же как и они, благополучно отлежался и похаживал около машины, осматривая ее.
- Поехали, товарищ начальник, - сказал он. - Садитесь. А девушку надо сперва поздравить с первым боевым крещением.
- Это уже второе мое крещение, - ответила Марьям, - первое было, пожалуй, еще покрепче этого.
- Землю с подбородка, Воробьев, сотри, - сказал батальонный комиссар.
Выбрав на рукаве место почище, Воробьев тщательно вытер лицо и взялся за баранку. Марьям села на свое место и вдруг заметила, что весь задний борт кузова пробит пулями. Воробьев тоже заметил это.
- Крупнокалиберными бил, бродяга…
- Ну, что же ты стоишь, Воробьев! Ехать надо, - строго сказал батальонный комиссар, залезая вслед за Марьям в машину.
- Да кажись, приехали, товарищ начальник, - сказал Воробьев и, покрутив рычаг, вылез, чтобы осмотреть, нет ли еще где-нибудь повреждений.
Он открыл капот, заглянул в мотор и чертыхнулся.
- Так и есть. Испорчен карбюратор…
- И нельзя исправить? - досадливо спросил батальонный комиссар.
- Никак, товарищ начальник. Сурьезный требуется ремонт.
Батальонный комиссар растерянно поглядел на шофера.
- Что же теперь делать, Воробьев? Ведь до ближайшего автобата километров двадцать.
- Будем ждать, авось кто и подберет, - философски сказал Воробьев. - Вы себе идите помаленьку, а я вас нагоню у кого-нибудь на прицепе.
Батальонный комиссар с надеждой посмотрел на дорогу: авось да покажется какая-нибудь машина. Но дорога в этот час была совсем пустынной. Действовал приказ Ватутина - ездить при дневном свете как можно меньше.
- Делать нечего, - сказал комиссар, вздыхая. - Пойду. Постараюсь добраться до ближайшего штаба. А ты, Воробьев, смотри машину не бросай! - добавил он строго. - Жди помощи. - Он задумчиво поглядел на Марьям, видимо соображая, как с ней быть. - Вы тоже лучше оставайтесь здесь и подождите буксира. Иначе идти придется километров двадцать, а то и больше. Обувка у вас слабенькая… Собьете ноги.
- Нет, я пойду вместе с вами, - твердо сказала Марьям. - Не бойтесь, я дойду. Я и больше ходила.
- Ну идемте… если хотите, - пожал он плечами и, засунув руку под сиденье машины, вытащил оттуда вещевой мешок, в котором по очертаниям угадывались консервные банки и буханка хлеба. - Вот собаки, даже мешок в двух местах прошили. - Он поднял мешок над головой, и Марьям увидела в зеленой плотной ткани два маленьких пулевых отверстия.
При виде этого мешка Марьям вспомнила, что ничего не ела со вчерашнего дня, и ей ужасно захотелось есть.
- Говорят, - сказала она с улыбкой, - что перед походом надо заправляться. Уж не знаю, правда это или нет…
- Вот за это уважаю, - усмехнулся батальонный комиссар. - Терпеть не могу всякие церемонии. - Он положил мешок на переднее сиденье, развязал туго затянутые лямки, выкинул на дорогу пробитую пулей банку и достал большой кусок сыра, хозяйственно завернутого в тряпочку, а потом и полбуханки белого хлеба. Все это он протянул Марьям. - Распоряжайтесь. И нам тоже заправиться не помешает.
- А нож есть?
- Всегда со мной, - ответил хозяйственный Воробьев и, вынув из-за голенища, протянул ей большой складной нож, с зазубренным, много послужившим лезвием.
Марьям нарезала сыр и хлеб толстыми ломтями и, выбрав себе горбушку, с наслаждением запустила в нее зубы. Батальонный комиссар и Воробьев не отставали от нее.
Хлеб был черствый, сыр очень соленый, но Марьям ела с каким-то особенным удовольствием. "Как странно, - думала она, - это потому, наверное, хлеб такой вкусный, что мы остались живы и вот сидим себе, едим. Значит, душистая горечь подгорелой корочки, щиплющая язык соль - это вкус жизни… А раньше мне почему-то казалось, что человек, переживший такую большую опасность, ни за что не захочет есть. Нет, выдумки не стоят правды. Все надо испытать, только тогда узнаешь наверное…"
Издалека донесся нарастающий шум автомобильного мотора.
- А вот и машина, - оживился Воробьев, взглянув на дорогу.
Батальонный комиссар энергично тряхнул головой, расправил плечи и вышел на середину дороги.
- Сейчас остановим, - уверенно сказал он.
Когда машина приблизилась, он поднял обе руки кверху и закричал как мог громко: "Стой! Стой!.." Но огромный грузовик несся на большой скорости, и водитель, очевидно, не имел ни малейшего желания притормозить посреди дороги свою машину. Вот он уже в ста метрах. Вот - в пятидесяти… Сквозь переднее стекло кабины виден шофер. Рядом с ним сидит какой-то командир, воротник у него поднят, шапка нахлобучена до бровей. Он смотрит прямо перед собой, сквозь человека, стоящего на дороге. Видит и не видит.
Обдав их грязью и синим душным перегаром, машина промчалась мимо и стала быстро удаляться. В кузове прыгали какие-то плоские ящики, на ящиках, покуривая, лежали три бойца.
Батальонный комиссар с ненавистью посмотрел вслед машине:
- Вот дьяволы!.. А ведь когда-нибудь сами так же будут сидеть на дороге… Ну, пойдемте!.. Простите, а как вас зовут, девушка? Все забываю спросить!
- Марьям!
- Какое странное имя! Восточное какое-то.
- Казахское.
- Но ведь вы не казашка?
- Нет. - И Марьям опять рассказала про женщину, которая спасла ее отца, а сама из-за этого погибла.
На этот раз рассказывать ей было приятно. Уж очень внимательно и заинтересованно слушал ее спутник.
Когда она кончила, он искоса поглядел на нее и задумчиво протянул:
- Вон оно как! Ну, пойдемте, Марьям.
Он произнес ее имя как-то особенно тепло и уважительно, как будто отблеск того, давнего подвига бросал и на нее свой таинственный, еле различимый свет…
Они двинулись в путь. Отойдя несколько шагов от машины, батальонный комиссар обернулся.
- А ты, Воробьев, жди. Слышишь? За тобой обязательно приедут. Продукты оставляю тебе для усиленного питания.
Первый километр Марьям прошла сравнительно легко. Но потом ноги ее нисколько раз провалились в грязь почти по щиколотку, сапоги намокли и стали натирать пятки. Батальонный комиссар шел рядом, чуть сутулясь, изредка поглядывая на Марьям, и, видимо, остро, хоть и молчаливо, сочувствовал ей. Этот косой, встревоженный взгляд придавал ей бодрости, у нее не вырвалось ни одной жалобы.
Мимо проскочило еще несколько машин, но сколько они ни махали руками, ни одна не остановилась. При каждой новой неудаче лицо батальонного комиссара выражало не только досаду, злость, но и лютое смущение. Заметив это, Марьям сначала удивилась, а потом поняла, что он по-мальчишески боится уронить в ее глазах свой престиж. Это почему-то умилило ее, и, чтобы успокоить его, она стала в один голос с ним бранить мерзавцев шоферов.
- А куда вы-то сами идете? - спросила Марьям, когда они прошли километров пять и присели на краю дороги немного передохнуть.
- Я должен помочь организовать хлебопекарню.
- Хлебопекарню? - удивилась Марьям.
Она ожидала какого угодно, но только не такого ответа.
- А вы думали, что мы хлеб из Москвы возим? - резко сказал он, уловив разочарование в ее глазах.
- Нет, не из Москвы. Но я думала, что хлеб пекут где-то в глубоком тылу.
- Для войск, которые на переднем крае, это и есть глубокий тыл. Вы, Марьям, можно сказать, на войне еще не были… Кстати, как фамилия человека, к которому вы едете?
- Яковенко.
- Какой это Яковенко?
- Разведчик. Говорят, он в дивизии Чураева служит. А вы его знаете?
Батальонный комиссар промычал в ответ что-то неопределенное и сухо отвернулся. Марьям огорчилась. "За что он на меня обиделся? - подумала она. - Неужели за этот разговор про хлебопекарню?"
Она не могла знать, что вот уже десять дней во всех беседах с солдатами, которые за это время были у батальонного комиссара, он неизменно приводил как самый типичный пример трусости и паникерства случай с разведчиком Яковенко, принявшим три танка за двадцать. Говоря о Яковенко, он никогда не представлял его себе живым человеком. Он знал только одно: это никудышный солдат, которому место в штрафном батальоне - и нигде больше. И вот эта девушка, красивая, стройная, терпеливая, проехала много тысяч километров, чтобы встретиться с пижоном, маменькиным сынком, который, наверное, рад-радехонек, что его поцарапало и теперь он сможет на законном основании убраться в тыл. А что если и она того же поля ягодка? Он даже покосился на Марьям, чтобы еще раз ее рассмотреть. Нет, не похоже. Просто она еще очень молода и не умеет, наверное, разбираться в людях.
Дорога стала спускаться в ложбину. И вдруг за поворотом они увидели грузовик, вокруг которого суетилось несколько человек. У полуторки вместо заднего правого колеса стоял домкрат, а на обочине два человека колдовали над резиновой камерой, которая широким серым кольцом лежала на земле. Третий человек, невысокий, плотный, с красным круглым обветренным лицом, в старой, потертой шинели - по всем признакам интендант - ходил вокруг машины, с беспокойством поглядывая по сторонам.
- Здравствуйте, товарищи, - подойдя поближе, сказал батальонный комиссар. - Что с машиной?
Интендант досадливо махнул рукой:
- Наскочили на какой-то осколок. Целый час тут возимся. Сущее безобразие!
- Куда едете?
- Да недалеко, в Отрожки.
- Вот удача! Нам как раз по пути. Я инструктор Политуправления фронта. А эта девушка едет в штаб Коробова… Подбросите?..
- Пожалуйста, - сказал интендант. - Залезайте в кузов. Там мягко и тепло. Мешки с шапками и тюки с полушубками.
- Издалека везете?
- Да почти из-под самого Балашова. Уже двое суток не ели, не спали. А приедем - будут ругать, почему долго ездили.
- Кто же это вас будет ругать? - улыбнулся комиссар.
- Ругать всегда найдется кому, - вздохнул интендант.
- Так идите в строй!
Круглое красное лицо интенданта стало сердитым.
- Это вы мне не первый советуете, - сказал он. - Но я, извините, на все такие советы плюю. Что хотите думайте, а я горжусь тем, что я интендант. Вот, к примеру, если я не привезу вовремя эти самые шапки и полушубки, то целый батальон окажется небоеспособным. Понятно вам это?
- Кто же спорит, - сказал батальонный комиссар, которому стало неловко от этой отповеди. - Вы, интенданты, - великая сила!
- Вот именно, - с достоинством произнес интендант. - Приведи сюда хоть миллион солдат, но если н& будет, чем воевать да во что их одеть, то армия и с места не сдвинется. - Он повернулся к Марьям и весело-сказал: - Теперь понимаете, девушка, что такое интендант?
- Великая сила, - сказала Марьям.
Ей понравился этот словоохотливый невысокий человек, который, очевидно, очень любил свое дело. Когда он, отвернув борт полушубка, полез за папиросами в карман гимнастерки, она заметила на груди у него три боевых ордена. Приметил это и батальонный комиссар.
- Э, да вы, я вижу, заслуженный интендант, - сказал он.
- Ну, это как посмотреть, - я в армии только двадцать лет, - посмеиваясь ответил интендант. - Есть люди и более заслуженные. Но политработник вы, я вижу, молодой…
- Это верно, - согласился батальонный комиссар. - Я в армии только пять лет.
Камеру наконец починили, и шофер при помощи солдата стал привинчивать колесо на место.
- Скорее, скорее, товарищи, - подгонял их интендант. - Ехать надо!
Минут через десять машина тронулась. Интендант уступил Марьям место рядом с шофером, а сам довольно ловко, несмотря на свои почтенные годы, взобрался в кузов и сел на мешок с шапками. Батальонный комиссар лег на полушубки, а рядом с ним примостился солдат.
Машина быстро побежала по дороге.
Марьям было тепло, и она с благодарностью думала об этом добродушном интенданте, который, наверное, очень устал и которому совсем неудобно сидеть на шапках.
Проехали километров десять. Вдоль дороги замелькали домики, плетни - деревня какая то. И вдруг кто-то сильно постучал сзади в стенку кабины. Шофер затормозил. Марьям выглянула в окошко и увидела рядом с машиной своего спутника - батальонного комиссара.
- Ну, Марьям, до свидания, - сказал он дружески. - Я уже на месте… А вам дальше ехать. Товарищ Медников поможет вам добраться до штаба армии. Как приедете, сразу спросите, где санитарный отдел. А уж там все вам расскажут и доставят до госпиталя. Доброго пути. Авось еще увидимся…
Он помахал рукой и пошел, слегка покачивая плечами, к ближайшей хате. Марьям посмотрела ему вслед, и ей вдруг стало жалко, что он уходит. Она вспомнила, как он сердился на нее, как прикрыл собою от пуль, как по-ребячески огорчался, когда машины не хотели остановиться. Да неужели же они и вправду никогда больше не увидятся?
Она высунулась в окошко кабины и крикнула:
- Товарищ батальонный комиссар! А как ваша фамилия?
- Силантьев, - ответил он, на мгновение обернувшись.
Машина побежала вперед, и Марьям тут же потеряла его из виду.
Глава восьмая
1
К себе в штаб Коробов вернулся поздно ночью. Двое суток он провел в войсках. На участок армии прибывали все новые и новые дивизии и полки. Трудностям, казалось, не будет конца, а главное, заедали мелочи: то вдруг выяснилось, что где-то застряли цистерны с горючим и через несколько часов неминуемо остановится весь автотранспорт, то приходилось терпеливо объяснять какому-нибудь недостаточно опытному командиру, как маскировать подразделения в условиях и впрямь более чем трудных. И все это огромное количество крупных и малых дел надо было подчинить одной цели - в самый кратчайший срок создать и как можно крепче подготовить ударную группировку.
Разговаривая с командирами, Коробов приглядывался к ним, стремясь понять, что это за люди, обладают ли они должной энергией и инициативой. Заезжал он и к Чураеву.