- Пашка! - вскрикнул Коблик и бросился к Чайкину, к которому бежало уже несколько человек. Лицо, руки, оборванная одежда Павла были в пыли и черной гари. Коблик даже не сразу разглядел на его лице и руках черную кровь. Николай наклонился над ним и, бессвязно что-то говоря, приподнял голову. Глаза у Павла были закрыты, но вот он раскрыл их широко-широко и взглянул на Коблика, потом снова прикрыл неестественно длинными от нароста пыли ресницами.
- Поддержи ему голову, - сказал Коблику батальонный врач. - Коблик только сейчас узнал его. Николай видел, как он быстро, прямо через одежду сделал укол, а затем начал осматривать ноги раненого. И тут Коблик отчаянно застонал: он увидел, что у Чайкина оторвана правая нога.
- Паша, друг, что же это такое?!
Он осторожно начал счищать с лица Чайкина грязь. Рядом уже был и санинструктор. Он подложил под голову Чайкина сумку и начал помогать врачу. Коблик отошел от столпившихся вокруг Чайкина солдат, машинально поставил автомат на предохранитель. У него кто-то из ребят что-то спрашивал, он что-то отвечал, следя глазами за тем, как двое солдат несут Павла к высотке, на которой их отделение недавно вело бой.
- Пойдем, Коля, - взял его под руку Леонов, - я слышал, как Бочаров вызвал вертолеты. Раненых и погибших скоро заберут.
Коблик шел как во сне. Куда-то далеко провалилось все, что было связано с боем. Отодвинулись на задний план мысли о том, что он и его друзья совсем недавно были на краю гибели. Его сердце раздирала боль при мысли о Павле.
Леонов отводил Коблика подальше. К ним подошли Кольцов и Турлаков. Они усадили Коблика на брезентовый мешок с трофейным оружием, напоили водой из фляги, взятой у ребят. Коблик видел, как на покатую округлую макушку высотки приземлился выкрашенный в зелено-желтые пятна вертолет и в него погрузили погибших, а затем Банявичуса, Кольцова и Чайкина. Но вертолет не улетал. Леонов первым догадался, в чем дело.
- Мужики, а где Шувалов?
Турлаков пальцем показал в сторону небольшой группы людей.
- Там он. Медведеву докладывает.
- Вертолет его ждет, - пояснил Леонов, - Юра же идти не может.
Турлаков бросился за Шуваловым, и через несколько минут Шувалов был доставлен к винтокрылой машине, которая, подняв облако пыли, взмыла к темнеющему небу.
А на небольшую долину стремительно опускалась ночь. Бочаров понимал, что передвигаться по горам в темноте опасно. Прикинув по карте и переговорив с афганскими командирами, капитан отдал приказ: разведвзводу разместиться на вершинах, а остальным десантникам - на их склонах.
Коблик и Леонов расположились рядом в спальных мешках. Леонов уснул скоро, а вот к Коблику, несмотря на смертельную усталость, сон не шел. Глядя на небо, усыпанное звездами, Коблик пытался восстановить в памяти картину боя. Воспоминания получились какие-то отрывочные, бессвязные, словно он не участвовал в нем сам, а пытался представить с чьих-то слов. Он старался не думать о Чайкине, но перед глазами стояло отрешенное лицо Павла и его оторванная нога, лежащая в стороне. При виде убитых Гулямова, Бадаева и Коржа мозг отказывался верить в их смерть, потому что их тела были целы, а вот мысль о том, что Павел только что бежал и вдруг оказался на земле без ноги, не вмещалась в его сознании. Коблик не удержался и застонал.
- Не спишь? - послышался голос Кольцова.
- Не могу.
- Да, ребят жалко. Смотри, как нас потрепало. До сего времени не могу понять, как мы уцелели?
Так и не уснул Коблик в ту ночь.
Как только наступил рассвет, Бочаров приказал возобновить движение.
В батальоне уже знали о больших потерях, и поэтому лица встречавших колонну офицеров были хмурыми. Комбат в это время находился у генерала Дубика, и встречал их замполит. С тяжелым сердцем следил Шукалин, как тяжело спрыгивают с боевых машин пехоты десантники. Насквозь пропыленные, угрюмые и усталые, они без обычных в таких случаях улыбок, громких разговоров, молча строились. Шукалин подошел к Бочарову.
- Евгений Михайлович, направляй ребят сразу в баню, она уже готова, затем в столовую, и пусть отдыхают.
- Есть. Если разрешите, рапорт представлю через полчаса, вот только разберусь с ними.
- Не торопись. Отдохни сам, затем вместе с Бакиным приходите в штаб, потолкуем.
Стоявший рядом замполит роты Бакин хмуро произнес:
- Такого у нас еще не бывало. Трое ребят погибли, четверо ранены, причем один из них стал инвалидом.
После обеда Леонов, Коблик и Кольцов попросились в госпиталь навестить раненых друзей.
Бакин ответил:
- Сегодня бесполезно. Их там, осматривают врачи, а вот завтра мы вместе обязательно съездим туда. Ну а сейчас, товарищи, - отбой. Командир батальона приказал, чтобы все, участники операции отдыхали.
На следующий день после политзанятий Бакин вызвал Леонова, Коблика и Кольцова и приказал собираться в госпиталь.
- Товарищ старший лейтенант, - взмолился Леонов, - разрешите нам в магазин сбегать, купить что-нибудь ребятам?
- Молодцы, что и об этом думаете, но бегать в магазин не стоит, - он кивнул в угол, где на металлических стульях лежали какие-то целлофановые пакеты. - Уже все готово. В них фрукты, сок, конфеты и шоколад. Так что собирайтесь и через пятнадцать минут ко мне!
Парни быстро направились к казарме. Их сбору были недолгими. Взяли конверты, ручки, бумагу для., писем: наверняка все это пригодится друзьям.
Получив от Бакина пакеты с гостинцами, они устроились на заднем сиденье машины. Ехать надо было в центр города, и ребята с интересом смотрели по сторонам. Огромные разукрашенные грузовики и самые современные легковые машины: "тойоты" и "мерседесы", "Волги" и "Жигули", а рядом ишаки, тащившие на спине дрова и мешки с фруктами, верблюды с облезлыми, тощими боками. Одежда у людей пестрая. Женщины в длинных до пят балахонах с паранджой на лице, а рядом - одетые вполне по-современному, словно европейские дамы. Мужчины - одни в национальной одежде, другие в костюмах, чаще всего темных, казалось, самых неподходящих для такой жары. Недалеко от госпиталя, когда машина оказалась в пробке, образовавшейся на узкой улочке, ребята увидели картину, которая их поразила. На тротуаре стоял продавец помидоров. Его товар был красиво разложен на тележке с четырьмя велосипедными колесами. Палящее солнце, конечно, делало свое дело, и продавец, взяв маленькое пластмассовое ведерко, направился к узенькой канаве. В ней текли сточные воды. Продавец спокойно зачерпнул воды и плеснул на помидоры. Они заблестели от влаги, а ребята, пораженные этой картиной, ахнули.
- Вот дает! - воскликнул Леонов. - В этом ведерке гепатита и тифа запросто на целый батальон хватит. Неужели и нас такими помидорами угощают?
- Поэтому вам и говорят, ничего, кроме того, что дают в части, и того, что вы покупаете в нашем магазине, не есть, - назидательно сказал замполит. - Все, что мы едим с вами, доставляется с Родины. Жалко только наших советников и гражданских специалистов, которым приходится покупать продукты на базаре.
- Они же дезинфицируют все это? - спросил. Коблик..
- Конечно. Но надо быть предельно осторожными. Кстати, в городе канализация почти отсутствует, и вот такие маленькие арыки служат одновременно, и для полива зелени, и для стока нечистот. Вы, наверное, обратили внимание на микрорайоны с пятиэтажными зданиями? Эти дома готовятся на домостроительном комбинате, построенном Советским Союзом.
- Этот комбинат расположен за аэродромом? - спросил Кольцов.
- Да. Из нашего городка видны его большие корпуса.
Их машина в этот момент уткнулась носом в металлические ворота. Около них стоял часовой. Он был в каске, бронежилете, с автоматом. Недалеко - бронетранспортер, его пулемет направлен в сторону пустыря.
Бакин предъявил вышедшему дежурному офицеру документы, и "уазик" въехал на территорию госпиталя. Деревья и кусты, арыки с водой и цветочные клумбы создавали впечатление уюта. Госпиталь располагался в нескольких длинных бараках. Бакин пояснил:
- Госпиталь расположен в бывших конюшнях, принадлежавших шаху. Что поделаешь, афганцы рады бы отдать любое здание нашим раненым, но других помещений в городе попросту нет.
Им нужно было отыскать хирургическое отделение, и Бакин остановил молоденькую медсестру. Она мельком, но внимательно окинула взглядом каждого из парней и пояснила:
- Следующий корпус, входите в третью дверь и по коридору до самого конца.
Во дворе, среди деревьев, на бетонных стенках арыков сидели раненые. Все в одинаковых, синего цвета, брюках и пижамах с подшитыми белыми воротничками. Некоторые парни были без руки, другие без ноги, а кто с повязкой на глазу, но все оживлены и веселы.
У входа в палату их встретил средних лет, одетый в безукоризненно белый, отутюженный халат мужчина. Спросил:
- Вы к кому?
Бакин пояснил. Мужчина окликнул медсестру, сидевшую за небольшим столиком:
- Люда, дай мне журнал учета раненых.
Он открыл журнал и пробежал глазами по строчкам.
- Так, Банявичус и Шувалов здесь, в этой палате. Чайкин тоже здесь, только в реанимации. А вот Попова - не вижу. У него какое ранение?
Бакин сказал, что Попов ранен в голову.
- Ясно. Тогда он должен быть в нейрохирургии. Вы пока посетите этих раненых. Люда, ты за это время выясни, где лежит Попов, и сообщи старшему лейтенанту.
Когда надевали халаты, Бакин спросил у медсестры:
- С кем это мы разговаривали?
- С начальником хирургического отделения подполковником Фисенко Альбертом Никитичем.
- Наверное, хороший человек?
- И прекрасный хирург, позавчера весь вечер не отходил от вашего Чайкина.
Коблик никогда ранее не бывал в военных госпиталях и считал, что все, кто работает в них, сухие и строгие люди, такие, как в больнице, где лежала мать. "Там все такие сердитые, взвинченные, - думал он, - а здесь спокойные, понимающие. Вон даже Люда смотрит на нас, как на раненых".
Не догадывался в этот момент солдат, что медсестра Люда и ее подруги, бывало, плакали всю ночь, после того как в госпиталь прибывали очередные партии изувеченных ребят. Еще совсем мальчишки, которых не всегда удается спасти. Даже сейчас, глядя на пришедших здоровых парней, она с ужасом думала: "Господи, а вдруг завтра кого-нибудь из них привезут сюда?"
Палата была большая. Длинные два ряда металлических кроватей с нешироким проходом посередине. Бакин шел первым и, глядя на раненых, непроизвольно замедлил шаг. Он и солдаты, прибывшие с ним, вдруг почувствовали себя виновными в том, что в палате лежат эти бедные люди, а они, здоровые, полные сил не испытывают боли, не страдают от стоявшей духоты и постоянного запаха крови, лекарств, пота, не мучаются мыслью, что будет дальше.
Коблик вдруг остановился, увидев парня. Он был без рук, а на его койке сидел такой же молодой паренек, но без ноги и под диктовку безрукого писал письмо. У Коблика запершило в горле, повлажнели глаза: "Боже мой, хорошо, что в это время их не видят матери…"
На соседней койке лежал Шувалов. Он широко улыбался.
Бакин первым пожал ему руку, и все с трудом устроились на кровати. Зашел обычный в таких случаях разговор. Шувалов в первую очередь рассказал о ребятах:
- У Банявичуса ранения нетяжелые, он сейчас на перевязке. Володя Попов чувствует себя неплохо, но его, скорее всего, эвакуируют в Ташкент. А вот у Чайкина, - Шувалов посмотрел на Коблика, - дела неважные. Он лежит в реанимации, видите, в конце палаты дверь? Это вход туда. Я хотел к нему сегодня прорваться, но не пустили. Начальник отделения сказал, что Павла через несколько дней отправят в Советский Союз.
- Ну а как ты себя чувствуешь? - спросил Бакин.
- Я - нормально. Кость не задета, так что скоро буду в строю.
Николай взял пакет с гостинцами для Павла и сказал:
- Товарищ старший лейтенант, разрешите, я к Чайкину зайду на пару минут?
- Так мы же вместе зайдем, - ответил Бакин. - Вот поговорим с Юрой и пойдем.
- Коля прав, - поддержал Коблика Шувалов. - В той палате лежат только тяжелораненые, и вас туда не пустят. Лучше всего, Коблику попытаться одному туда прорваться.
Бакин согласился и молча кивнул головой Коблику.
Николай направился в дальний конец палаты. Осторожно приоткрыл дверь, ему навстречу поднялась медсестра.
- Здесь мой товарищ лежит, Чайкин Павел.
Медсестра помедлила, оглянулась и сказала:
- Хорошо. Но только на несколько минут. Ему еще нельзя долго разговаривать.
В палате стояло четыре койки. Коблик с трудом узнал на крайней койке Павла. Худое, бледное, осунувшееся лицо. Глаза полузакрыты. Николай приблизился.
- Здравствуй, Паша! Как ты?
- Привет, Коля. По-моему, уже нормально. Говорят, что долго на операционном столе был.
Коблик поставил пакет на тумбочку.
- Угостишь ребят.
- Хорошо. Спасибо. Слышал, что меня скоро отправят в Ташкент. Не знаю, что маме написать. О ранении сообщать не буду. И ты пока не пиши домой обо мне.
- Хорошо, Паша.
Как хотелось Коблику сейчас сказать какие-то особые слова своему другу. Сказать, что он знает о том, что именно Чайкин первым заметил ракету, звавшую на помощь, и о том, что он, Коблик, видел, как первым к их позиции побежал Павел. Но не мог. Он вдруг почувствовал, что может разрыдаться.
Сестра, то ли поняла состояние Коблика, то ли действительно отведенное ею время уже истекло, решительно сказала:
- Все, мальчики, хватит. В следующий раз поговорите подольше. Паша, тебе нельзя много разговаривать, отдыхай.
Коблик дотянулся до лежавшей поверх одеяла, руки Чайкина и легонько пожал ее.
- Держись, братуха, я скоро снова приду.
- Пока, Коля. Будь осторожен.
Коблик вышел из палаты. Слезы туманили глаза, ему было мучительно жалко Павла и всех этих ребят.
ПИСЬМО С ЗАПАХОМ ЛЕКАРСТВ
Жукин и Солдунов приходили еще дважды. Они сваливали вину друг на друга и уже успели между собой поругаться.
Не выдержав, Вера Федоровна сама позвонила начальнику милиции и рассказала об этих визитах. Начальник милиции распорядился дать Коблик официальный ответ, в котором сообщалось, что авторами анонимок являются Жукин и Солдунов. Кроме того, в ответе объяснялось, что если Вера Федоровна желает, то может обратиться в народный суд для привлечения анонимщиков к уголовной ответственно сти.
Прошло еще два дня, и к Вере Федоровне пришли сослуживцы Жукина и Солдунова, которые занимались проверкой поведения этих людей. Оказалось, что милиция сообщила о действиях Жукина и Солдунова по месту работы и их будет судить товарищеский суд.
Вере Федоровне все это уже надоело. И, рассказав членам товарищеского суда о соседях, она попросила ее больше не беспокоить, а также заявила, что на заседание их суда она не придет.
Но на этом дело не кончилось. Вечером Жукин и Солдунов заявились снова. На этот раз, не стесняясь в выражениях, Вера Федоровна высказала все, что у нее накипело на душе и прогнала их.
Взволнованная, Вера Федоровна ходила по квартире. Звонок Чайкиной, который раздался перед самым сном, еще усилил ее тревогу. Чайкина так долго расспрашивала Веру Федоровну о самочувствии, как-то по-особенному настойчиво выясняла, давно ли она получала письма от Николая, что Вера Федоровна начала думать, не случилось ли что-либо с сыном. Она с волнением спросила:
- Нина Тимофеевна, может, вы что-нибудь узнали о моем Коле?
Чайкина сразу же поняла ее и поспешно ответила:
- Нет-нет, дорогая Вера Федоровна. Я уверена, что у Коли все в порядке. Просто я получила от Пашеньки письмо. Он пишет, что все нормально и у Коли все хорошо. Но у меня что-то тревожно на сердце.
- Ну что же это вы, Нина Тимофеевна? - засмеялась Коблик. - Вам сын докладывает обстановку, а вы - в панику. Вот мой что-то долго не пишет.
- Ой, не говорите. Но меня смутило одно обстоятельство. Паша пишет, что их взвод придается другому батальону, поэтому у него изменится адрес, будет другой номер полевой почты.
- Ну и что? По-моему, вы зря волнуетесь, - попыталась успокоить Чайкину Вера Федоровна. - У них же служба: куда прикажут, туда и пойдут. Так что не волнуйтесь. Надеюсь, что вот-вот получу от Коли письмо. Он наверняка сообщит и о Паше. Я сразу же позвоню вам.
- Да-да, спасибо, Вера Федоровна, вы как-то мне рассказывали, что нюхаете каждое письмо от сына. Помните?
- Конечно, помню, - снова засмеялась Коблик, не ожидая, что дальше скажет Чайкина.
А Нина Тимофеевна продолжала:
- Так вот, последнее письмо Павла сильно пахнет лекарствами.
Голос у Нины Тимофеевны сорвался, и последние слова она произнесла тихо, с хрипотцой.
Коблик растерялась. Она как могла успокоила Нину Тимофеевну, а когда положила трубку, то поняла, что этой-ночью ей уже не уснуть. Тревога охватила ее и за Чайкина, и за своего сына.
Наступившее утро принесло облегчение. В почтовом ящике лежало письмо от Николая. Быстро вскрыв конверт, Вера Федоровна начала читать.
"Здравствуйте, дорогие мама и Сережа! Вчера мы возвратились с боевого задания. Так случилось, что наше отделение вынуждено было отбиваться от духов. Мы понесли тяжелые потери. Есть раненые и убитые…
Два часа назад мы пришли с аэродрома, где провожали "черный тюльпан", - так у нас называют самолет, который увозит погибших в цинковых гробах на Родину. Простились с нашими друзьями Бадаевым, Коржом и Гулямовым. Все ребята стояли в строго и плакали. Мама, к вам, возможно, зайдет или позвонит мой друг, он должен приехать в Минск. Прошу тебя и Сережу заботиться о нем. Мы здесь дружили, и, когда я вернусь, наша дружба будет продолжаться всю оставшуюся жизнь.
Здоровье у меня в порядке. У нас поговаривают, что скоро афганское и пакистанское правительства заключат между собой договор о прекращении деятельности контрреволюции, что помощь нашей армии больше не потребуется и мы сможем возвратиться на Родину. Здорово!
Я здесь нахожусь сравнительно недавно, а вот "старики", особенно политработники, говорят, что в стране происходят различные изменения. Сняты лозунги, призывающие население к строительству социализма. Флаг уже не красный. Сейчас он зеленого и красного цветов. Уже нет на государственном гербе звезды. Правительство призывает контрреволюцию к сотрудничеству, согласно с ней поделить власть. Получается, что цели, которые наметила Народно-демократическая партия не достигнуты, объявлена политика национального примирения. Говорят, что пребывание наших войск в этой стране не позволило ей стать на враждебные Советскому Союзу позиции и предоставить свою территорию американским спецслужбам, которые хотели разместить вдоль границ с Советским Союзом свои системы радиоразведки, которые могли бы просматривать и прослушивать нашу территорию от южных границ до Арктики. Правда, мамочка, в последнее время я все чаще задаю себе вопрос: обязательно ли надо было вводить наши войска в Афганистан? Все ли необходимое сделали дипломаты?"
Чем дальше Вера Федоровна читала письмо, тем больше с гордостью отмечала, что сын взрослеет. Его рассуждения свидетельствовали, что сын научился разбираться во многих вопросах, в том числе и политических.