Машины стали поворачивать назад, так как саперы подошли и сказали, что дальше ехать нельзя, немцы перехватили дорогу. Девушки, взволнованные пережитым, радостные оттого, что все обошлось благополучно, полезли на машину.
И вдруг послышались тревожные голоса:
- Где Троицкий? Где старший лейтенант Троицкий? - И сразу, без перехода: - Троицкий убит, товарищи!..
Надя Ильина, не раздумывая, прыгнула с машины, больно подвернула ногу, хромая, побежала туда, где столпился народ.
- Убит, убит! - донеслось опять до нее, и она присела, уже не в силах бежать, в груди у нее взорвался крик боли и ужаса, она не могла перевести дыхание. Сразу потеряв все силы, без кровинки в лице, подошла к людям.
Троицкий лежал на спине, раскинув руки, большой, тяжелый, широкоплечий. Глаза его были открыты, будто наконец он решился показать их людям: они были удивительно синие, круглые, чистые, как у ребенка. Рядом валялась его новая серебристая шапка.
- Батюшки! Свои ведь, свои человека-то! - потрясенный внезапным несчастьем, не зная, что делать, говорил Вахрамеев. - Свои ведь, свои человека-то!..
Все обступили Троицкого. Артиллерийский капитан склонился над ним, обеими руками взял запястья его рук, послушал пульс. Расстегнул шинель, воротничок гимнастерки.
- Он жив! Он ранен! Ежик! - закричала Надя, припав на колени, и все увидели, как на шее у Троицкого бьется, пульсирует крупная, тугая жилка. - Да помогите ж ему, он жив! - Надя пригладила ему жесткие соломенные волосы. - Ежик! Ежик!..
В руках у артиллерийского капитана мелькнул разорванный индивидуальный пакет, на помощь капитану бросился Вахрамеев, приговаривая:
- Батюшки, старший лейтенант, что ж вы наделали-то! В грудь, никак, угораздило, навылет! И свои ведь, свои!..
Троицкого повернули, и он неожиданно сам приподнял голову, очнувшись, спрятал, притенил глаза, даже, показалось, усмехнулся.
- Вот… комиссар, - сказал твердо, хрипло. - Вот теперь я готов… клумбы подстригать. - Его душило, он тянулся рукой к горлу. - Чудо-самолет создадут другие… А если и другие лягут - создадут третьи… Но создадут, обязательно создадут!..
- Бредит, сердешный, - сказал Вахрамеев со слезами на глазах. - Что же делать-то с ним, батюшки!
- Поехали, поехали, - не обращая внимания на Троицкого, как будто все, что произошло с ним, было в порядке вещей, торопил связистов Скуратов. Он стоял один в стороне и, казалось, боялся посмотреть на Троицкого, косил красными, воспаленными глазами в сторону и, с каждой минутой теряя терпение и надежду, уже не приказывал, а просил, ни к кому не обращаясь: - Поехали, поехали, товарищи. Нас ждут. Мы выполняем приказ…
- Машину скорее! - командовал артиллерийский капитан. - Клади его на машину! На батарее у артиллеристов должны быть санитары. Сдать его санитарам, скорее, скорее!..
Вахрамеев со своими солдатами подняли Троицкого, бережно понесли к машине.
- Ежик, ты слышишь меня, Ежик? - тихо говорила Надя, следуя сбоку. - Ты слышишь, Евгений Васильевич?
Губы у Троицкого передернулись, он пытался открыть глаза - и не мог.
- Надюша? Не бойся, выдюжу… Я битый. Выдюжу и на этот раз… Я битый…
- Свои ведь, свои человека-то! - твердил Вахрамеев, не скрывая слез.
- Поехали, поехали! - все более беспокойно твердил Скуратов. Он сел в кабину, громко хлопнул дверцей. Чинарев нажал на стартер. Связисты, пятясь, отошли к своей машине.
- Осторожно, товарищи! Осторожно! - кричал артиллерийский капитан, хлопоча с раненым.
- Мы уезжаем? - карабкаясь на машину, спрашивала Надя. - А как же они, а как же Ежик? Мы уезжаем без него? Евгений Васильевич! - крикнула она.
Дягилев подтолкнул ее и не успел сам перебросить ногу через борт, машина рванулась, точно обретя крылья, и стремительно помчалась по дороге обратно, подальше от этого места.
- Куда же мы? Зачем мы уезжаем от них? - продолжала выкрикивать Надя.
Ей никто не отвечал.
Вскоре машины комендантской роты остались далеко позади, а потом и вовсе потерялись из виду. Связисты остались на дороге одни.
XVIII
Варя ничего не понимала из того, что делалось: почему машины свернули с магистрали на проселок, почему они блуждали по дорогам, почему "илы" могли перепутать и штурмовать колонну своих же машин, почему оказался раненным Троицкий и куда, наконец, Скуратов так гнал машину. Когда они остались одни, ей показалось, что весь мир сразу сузился до пределов кузова их машины, - и ей стало страшно. Сейчас, пожалуй, было даже страшнее, чем тогда, под землей. Тогда не было этого ощущения одиночества, хотя, по сути дела, она и оставалась под землей одна, тогда она знала, чувствовала, что где-то над нею есть солнце, простор, слышала, как люди из того, солнечного мира откапывали ее, слушала далекие сигналы службы оповещения, передавала тревогу в истребительный корпус.
Она с недоумением и страхом осматривалась вокруг, будто пытаясь учесть, что же осталось после всего в границах этого мира, который так внезапно сузился до пределов кузова их машины, - и видела напряженные лица подруг, карабины, которые они держали так крепко, что их пальцы побелели в суставах, видела у них в ногах мешочки и узелки с личными вещичками, телетайпы, которые могли бы связать их со всем миром, но сейчас безмолвствовали, упакованные в закрытые накрепко ящики с металлическими запорами, видела крошечный металлический сейф с ручкой наподобие дверной скобки, в котором хранились секретные документы, коды, позывные, еще один ящик с грубыми веревочными ручками, в котором лежали патроны и гранаты, видела до блеска начищенные щегольские сапожки Шелковникова…
Варя подняла глаза и не узнала самого Шелковникова: вместо фуражки летчика, делавшей его похожим на огородное пугало, у него на голове свободно висела новая шапка, и Варя сразу узнала ее - это была шапка старшего лейтенанта Троицкого, и в испуге, в каком-то ужасе оглянулась на Дягилева, на подруг - и все увидели, что на голове у Шелковникова новая серебристая шапка Троицкого.
- Сержант Шелковников! - стараясь перекричать встречный ветер, подымаясь, вдруг крикнул Дягилев. - Сержант Шелковников! Сейчас же снимите шапку, как вы смели!..
- Бросьте, лейтенант, - сказал Шелковников, нагловато усмехнувшись. - Я оставил ему фуражку…
- Снимите шапку, я приказываю! - с бешенством, не владея собой, закричал Дягилев и потянулся к пистолету. - Я приказываю, слышите?!
Шелковников с той же усмешкой глянул на Дягилева, нехотя снял шапку и положил на колени, обнажив свою маленькую голову с длинными черными волосами, чисто подстриженными на висках и затылке, и Дягилев сел и отвернулся, и все опустили глаза, и мир стал как будто еще уже, теснее.
А машина мчалась без остановки, точно у нее и в самом деле выросли крылья. По сторонам мелькали какие-то одиночные строения, кустики, лощинки, небольшие аккуратные рощицы в тумане. Пушек уже не было видно, и людей не было видно. Не было и ни встречных, ни попутных машин, как будто все провалилось сквозь землю.
Наконец Скуратов с ходу остановил машину, высунувшись из кабины, резко позвал:
- Дягилев!
- Есть, товарищ инженер-майор! - крикнул Дягилев и выпрыгнул из машины.
- Куда мы едем, Дягилев? - сказал Скуратов тише, когда Дягилев встал перед ним. Варя затаила дыхание.
- Не знаю, товарищ инженер-майор, вам виднее, - ответил Дягилев. - Мы едем назад…
- То-то и оно, что назад! - укоризненно сказал Скуратов и вышел из кабины, раскрыл планшет, стал смотреть карту. - Черт бы побрал этих немцев, у них тоже есть населенные пункты с одинаковыми названиями. Нам нужно попасть в местечко П. Так?
- Точно так, товарищ инженер-майор. В местечко П., - сказал Дягилев.
- Но в какое из них? Тут два П. - одно впереди, другое - вон куда в сторону! Какое же П. наше?..
- Это, наверное, хорошо знал старший лейтенант Троицкий…
- Какой вам еще Троицкий! Какой Троицкий! - вспылил Скуратов. Озадаченно посмотрел на дорогу, задумался: - А вот куда подевались их машины? Они пошли вперед, а не назад, Дягилев. Почему же мы едем назад? - Скуратов повел носом, будто пытался уловить что-то в воздухе, решил: - Мы должны ехать вперед, и все едут вперед, садитесь, Дягилев…
Дягилев молча вскарабкался через борт, машина развернулась на узкой дороге, забуксовала на влажной траве, с новой резвостью помчалась назад, то есть теперь уже не назад, а вперед, к тому самому П., которое было ближе к фронту, И все сразу повеселели, и страхи у Вари кончились, и Пузырев участливо спросил Шелковникова:
- Ну как новая шапка, Геша? Не жарко?..
Все посмотрели на Шелковникова осуждающе, сухо, и Шелковников отвернулся и молча стал смотреть в сторону, не смея надеть шапку.
Ехали долго, казалось, дольше, чем ехали сюда. Дорога была по-прежнему пустой. И Варя подумала о Скуратове; он ли, тот ли Скуратов сейчас ехал с ними, который когда-то велел ей называть себя Николаем Васильевичем, показывал фотокарточку своей дочки и хвалил Игоря за то, что он вступился за нее, Варю, даже назвал его львом, - тот ли это был Скуратов или не тот?
Галя Белая вдруг закричала радостно:
- Смотрите, смотрите, вот здесь нас обстреляли самолеты!
Варя узнала то место, где они стояли, - и то поле, и дорогу, и канавы, поросшие травой и низким малинником, и пушки недалеко в стороне. Только теперь на дороге не было ни одной машины, она была совершенно пустой, безмолвной. Не было и саперов, которые тогда расхаживали со своими аппаратами.
Скуратов опять остановил машину, и это было как раз против того места, где на обочине была примята трава: здесь недавно лежал раненый Троицкий. Выйдя из кабины, Скуратов внимательно осмотрел примятую траву, как будто хотел что-то найти тут, поднял голову, окинул взглядом поле, ближний лесок, крикнул:
- Дягилев!
- Слушаю, товарищ инженер-майор! - с готовностью ответил Дягилев и выпрыгнул из машины.
- Куда все запропастились, Дягилев?
- Не знаю, товарищ инженер-майор…
Скуратов посмотрел на него, пожевал губами.
- Мы должны пробиваться, Дягилев. У нас есть приказ. Куда подевались машины комендантской роты?
- Они, наверное, поехали к месту. Троицкий знал дорогу.
- Ничего он не знал! Оставьте Троицкого! - закричал Скуратов.
- Есть оставить! - тихо сказал Дягилев.
- Они за нами не вернулись. Значит, поехали вперед. Куда вперед? - Скуратов опять пожевал губами, и Дягилев посмотрел на него с удивлением: Скуратов до этого никогда не жевал губами. - Назад нам нельзя, Дягилев. Мы выполняем приказ. Мы должны ехать только вперед!
- А если впереди… немцы?
Скуратов вскинул глаза:
- Какие еще немцы! Впереди наши войска. Откуда быть немцам? - Скуратов решительно сложил карту. - Что же мы стоим? Мы должны ехать, Дягилев, мы топчемся на месте. Мы должны ехать только вперед - и налево!..
Как всякие малодушные люди, сказав слова, в какой-то мере опровергавшие его собственные сомнения, Скуратов тут нее поверил в них, будто его убедил кто-то другой, знающий и осведомленный. С видом человека, прозревшего и обретшего решительность, он сел в кабину, Дягилев, пристыженный и униженный, будто проявил трусость, перевалился через борт, и машина, чуть не съехав в придорожную канаву и пробуксовав по влажной траве, помчалась вперед. Проехав с полкилометра, она свернула влево, на еще более узкий проселок без всякого твердого покрытия, на вид глинистый и скользкий, спустилась в низинку, уверенно взлетела на подъем, ринулась через горбатое поле - одна-одинешенька. Скуратов в кабине держал у себя на коленях карту, и карта придавала ему уверенность.
Когда выезжали на поле, сзади послышался крик, на поляну из кустов выбежали солдаты, свистя и махая руками, и все подумали, что солдаты кричат потому, что увидели девушек.
- Контуженные! Как дикари! - сказала Саша Калганова.
- А может, это кричит твой танкистик? - съязвил Пузырев.
- Танкистик не пришел. Не вернулся. Значит, больше и не кричит, - сказала Саша, тяжело вздохнув, и на это ничего не ответил даже Пузырев.
Справа, совсем близко, спереди, разорвался снаряд, за ним, дальше, у самой дороги, - второй, еще дальше - третий. Стреляли сзади - и, кажется, опять свои. Что за напасти! Не узнают?! Скуратов толкнул Чинарева, чтоб ехал быстрее, совершенно уверенный в том, что так и надо: за пригорком, ему казалось, снаряды не достанут.
Когда проскочили высокую горбину поля и скатились на другую сторону пригорка, стрельба прекратилась, навстречу подуло свежим, будто бы сквозным ветерком. Все облегченно вздохнули. И небо на западе внезапно стало разгораться чистым и ясным огнем. Это уже садилось солнце - они, оказывается, блуждали целый день.
На другой стороне поля, внизу, опять начинался кустарник, там были люди. Кустарник шел и справа от дороги, и слева, справа - ближе, слева - дальше, Скуратов остановил машину, крикнул Дягилева. Дягилев в третий раз спрыгнул вниз.
- Слушаю, товарищ инженер-майор.
Скуратов, не вылезая из кабины, изумленно, склонясь к ветровому стеклу, смотрел на дорогу. Дягилев перевел свой взгляд и увидел, что на дороге не было никаких следов от машин, здесь вообще не было никаких следов, и дорога была такой, точно только что освободилась из-под снега: глина и лужицы воды на ее поверхности были будто бы затянуты паутиной.
- Здесь не проходили машины, Дягилев, - сказал Скуратов, еще не веря тому, что видел.
- Не проходили, товарищ инженер-майор, - сказал Дягилев.
И вдруг оба вздрогнули: люди, что были в низине, в кустах, бежали к ним по дороге, по полю, стараясь окружить со всех сторон. Это были немцы.
- Немцы! Немцы! - одновременно закричали и на машине.
Все произошло очень быстро. Чинарев сделал отчаянную попытку развернуть машину, но взял слишком круто, машина сползла задним колесом с дороги и забуксовала. А немцы были уже совсем близко, можно было расслышать их крики…
Скуратов будто очнулся, вздрогнул, распрямил свои сутулые плечи, вскинул глаза на Дягилева. И в них Дягилев прочел и недоумение, и сознание собственной вины и собственной ошибки, и мольбу о помощи, и закипавшую решимость как-то и во что бы то ни стало поправить допущенную ошибку, предотвратить беду, в какую он, Скуратов, попал сам и завел людей, доверенных ему. Только в этот момент они, и Дягилев и Скуратов, совершенно ясно поняли то, что можно было очень легко понять б самом начале, если бы Скуратов не пытался кого-то переупрямить: и что все остальные машины из команды Троицкого пошли в другую сторону, и что бойцы на опушке кричали им, предупреждая об опасности, и что по ним стреляли из пушки именно свои и именно для того, чтобы тоже предупредить об опасности, и что надеяться на какую-то сплошную линию фронта во время наступления, когда все в движении и у нас и у немцев, было по крайней мере глупо. Понять, оценить и взвесить все это было достаточно того предельно короткого мига, когда Скуратов вскинул глаза на Дягилева. А в следующий миг он уже кричал, выпрыгнув из кабины:
- Дягилев, уводите людей, спасайте людей! Товарищи бойцы! Девушки, только девушки! Отходите с Дягилевым направо, в лесок, там наши, близко наши! Быстрее! Я приказываю! Мужчины остаются со мной. Дягилев, быстро, быстро! Мы тут задержим немцев, пока уводите людей к своим. Быстро, Дягилев!..
- А как же… а как же… - пытался что-то сказать Дягилев.
- Не рассуждать! Выполняйте приказание! Обо всем подумают без вас! - закричал Скуратов и, укрывшись за борт машины, выхватил пистолет. Немцы открыли стрельбу.
Варя спрыгнула с машины, уронив карабин. Подхватила его, оглядываясь, побежала вслед за девчатами по полю. Все было, как во сне, и, как во сне, было трудно бежать, ноги разъезжались в глине, шинель путалась, дыхание перехватывало. "Я не боюсь, я не боюсь, я не боюсь!" - шептала она упрямо, изо всех сил пытаясь перебороть какую-то сковывающую тяжесть в ногах, все более скользивших в глине.
Но вот она остановилась, посмотрела на немцев, которые бежали к машине, - и повернула обратно.
- Куда? Куда, Карамышева? Назад! - послышался сзади голос Дягилева.
Она даже не оглянулась. Скользя и путаясь в шинели, подбежала к машине, отшатнулась: у машины, у заднего колеса, лежал убитый Чинарев с фуфайкой в руках, которые тянулись, чтобы подсунуть фуфайку под колесо. "Не боюсь, не боюсь, не боюсь!" - прошептала Варя и, оставив свой карабин на земле, цепляясь за борт, срываясь, полезла на машину. С трудом перевалилась через борт, упала в кузов, тут же вскочила на корточки, попробовала обеими руками поднять сейф - он был нетяжелым, - посмотрела на немцев, сбросила сейф вниз, еще раз окинула взглядом все, что было в машине, и все, что еще несколько минут назад составляло целый мир, которого уже не существовало - ящики с телетайпами, вещевые мешки, кем-то забытый карабин, - все это было уже ненужное, лишнее. Ее взгляд упал на ящик с боеприпасами - на нем были веревочные ручки, - глаза ее округлились. Свесившись за борт, громко зашептала, будто немцы могли услышать ее:
- Товарищ майор! Товарищ майор, тут гранаты! Тут гранаты, товарищ майор, возьмите! - И громко, в нетерпении: - Пузырь, Геша, где вы, слышите, тут гранаты! Вы что, провалились сквозь землю?..
Скуратов, не спрашивая, зачем она здесь и почему не ушла, протянул откуда-то снизу, из-за борта, руки, принял три или четыре гранаты. Варя, подумав, тоже сунула две гранаты себе в карман шинели, пригибаясь, спрыгнула вниз, взяла сейф за ручку, как чемоданчик, бросилась было вслед за девчатами. Но девчат уже не было видно, и там бежали немцы. На минуту замялась: что делать? Сейф не должен попасть в руки врага, в нем позывные и коды всех частей армии, секретные документы! И Варя, захватив еще и карабин свой, почти волоча его за ремень, побежала не вслед за девчатами, а в другую сторону от дороги, влево, где было несравненно дальше до кустарника, который казался спасительным.
"Не боюсь, не боюсь, не боюсь!" - твердила она, кусая губы и чувствуя, как пропадает тяжесть в ногах и во всем теле появляется легкость, которая, казалось, сама несла ее по полю. Здесь было гороховое поле. После уборки гороха там и тут валялись на земле крупные, набухшие от влаги горошины, у многих проклюнулся росток. И странно, увидев эти горошины, эти ростки, она даже засмеялась от какой-то радости, вдруг охватившей ее, и ей стало совсем легко бежать. Позади, у машины, раздался взрыв, там, видимо, уже отбивались гранатами. Она оглянулась, машина была охвачена пламенем, и ни Скуратова, ни Шелковникова с Пузыревым не было видно в дыму. Немцы уже не бежали, а ползли к машине.
В этот момент ей будто обожгло ноги, словно стегнули кнутом по голым икрам, она присела, не чувствуя страха, лишь удивляясь, но тут же что-то тяжелое, тупое толкнуло в грудь, в самое сердце, в глазах потух свет, и она ткнулась на землю, выпустив карабин и сейф и успев только подумать: "Убили!"