– Да просто пытаюсь анализировать и просчитывать варианты, как учили. Ну, оружие, ну, спрятанное. Допустим, кто-то увидел и проинформировал. Найдем мы, так сказать, хозяина. И чего? Скажет, что партизанить собирался, отряд из местных организовать, да только не успел, наши раньше немца отбросили. Ну, а стволы? Так наших же и ждал, чтобы сдать, или армейцам, или сотрудникам НКВД. А на месте боя не оставил, допустим, чтобы пацанва деревенская не добралась – видел, в сидоре половина "тридцать третьих" с прикрученными рукоятками, то есть в боеготовом состоянии. Тут и на самом деле подорваться – раз плюнуть. Вот и спрятал от греха подальше. Отвезем в расположение, арестуют его. Проверят – не сразу, конечно, посидит сначала, пока нужные документы поднимут. Да и отпустят. За отсутствием состава преступления, так сказать.
– И?
– Чего "и"? – разозлился Сашка. – Да не знаю я! Не знаю! Вот только уверен, что товарищ Горюнов нас из-за такой мелочи сюда бы не погнал! Оружия брошенного на местах боев – как грязи. Если по каждому подобному сигналу группу высылать – никаких групп не хватит. Да и про сарай ни слова не было сказано – неужели бы информатор не указал, где именно искать? Значит, не в оружии дело – случайно мы его нашли.
– А в чем тогда? – наморщил лоб Паршин.
– Знал бы – сказал… Только нутром чую – про другое тот "сигнал" был. И не зря товарищ капитан не сообщил, откуда его получил. Ну, в смысле, от кого. Потому – максимум внимания. Кстати, вот еще что…
Донесшийся с "чердака" короткий металлический звук не дал Гулькину договорить. Удар – пауза – два удара. Карпышев подавал заранее оговоренный знак, легонько постукивая ножом по кожуху автоматного ствола. Означало это: "Внимание, гость". Три удара после паузы значили б, что гостей несколько.
Переглянувшись с товарищем, Гулькин зло ухмыльнулся:
– Вот сейчас мы все и узнаем… Костян, по правую сторону входа, Макс – по левую. Я на подстраховке. Что бы ни случилось, не шуметь. Брать живым и целым, – какая-то мысль занозой засела в мозгу, но поймать ее Александр не мог. Что-то он точно упустил, что-то совсем небольшое, но крайне важное. Вот только что… ЧТО?!
И уже заслышав возле самой стены сарая сочный морозный хруст под чьими-то ногами, внезапно понял: снег! Ну конечно, снег! Следы на пороге они за собой замели, насколько сумели. Да и до самого входа двигались исключительно по-пластунски, чтобы не оставлять глубоких отпечатков. Но полностью скрыть следы присутствия четырех человек до следующего снегопада никак не удастся, а небо к ночи совсем расчистилось, ни одной тучки. Да и ветер, как назло, стих. Значит, местный житель, особенно тот, кто бывал здесь вчера-позавчера, наверняка хоть что-то, да заметит… Ой, как хреново!
– Костя, – одними губами прошептал Гулькин, уверенный, что товарищ его услышит. – Если не станет заходить – берите сразу.
Паршин вопросительно дернул подбородком: что, мол, такое?
– Снега сегодня не было. Следы.
Боец коротко кивнул, потянув из ножен клинок. Сашка, состроив страшную гримасу, мотнул головой, для закрепления эффекта еще и кулак показав.
Шаги меж тем приблизились, стихли. Нежданный гость потоптался перед входом, что-то глухо пробормотал. Что-то металлически звякнуло – то ли бензиновая зажигалка, то ли вовсе самодельное кресало – спички-то сейчас жуткий дефицит, где их в деревне сыщешь? Ну, понятно, заметил нечто подозрительное, но лунного света не хватает, чтобы различить детали. Вот и решил подсветить. Пора? А пожалуй, что и пора. Место открытое, свет далеко виден, к чему рисковать?
Сашка махнул рукой: вперед!
В приоткрывшуюся буквально на полметра дверь выскользнули две быстрые тени. Короткая возня, глухой не то вскрик, не то всхлип, звук падения в снег чего-то нетяжелого – Гулькин отчетливо расслышал булькающий звук. Это еще что такое? Он сюда чего, с бутылкой шел?!
Спустя буквально три секунды группа захвата вернулась, увеличившись на одного человека. Снова скрипнула закрываемая щелястая дверь, и чуть запыхавшийся голос Максимова сообщил:
– Командир, куда его? Тяжелый, гад.
– В дальний угол тащите.
Снова раздалось сопение и шорох соломы под ногами.
– Готово. Костя, посвети! Ни хрена ж не видно…
Фонарик снова загорелся синим светом, используемым в разведке из-за малой заметности, и Гулькин разглядел пленного. На охапке перепревшего сена сидел, грозно зыркая из-под косматых бровей, бородатый старик самого что ни на есть деревенского вида. С Сашкиной точки зрения, ничуть не похожий ни на дезертира, ни на сборщика оружия – старый пень, да и только. И чего ему тут ночью-то понадобилось, сидел бы в хате на печи?..
– Не сомневайся, командир, наш клиент, – подал голос Паршин, продемонстрировав керосиновую лампу "летучая мышь". – Сюда он топал, да только следы насторожили, хотел сперва лампу запалить.
"Так вот что снаружи булькало, керосин всего лишь, – понял Сашка, мысленно усмехнувшись. – А я-то на самогон грешил".
– И вот еще, в кармане прятал, – в руке бойца тускло блеснул потертый, но ухоженный "наган". Как на первый взгляд, явно не лежавший ни под землей, ни под снегом. – Правда, патронов в барабане три штуки всего. Не накопал, видать. Или растратить где успел. Хотя ствол порохом не воняет – то ли почистил, то ли вовсе давно не стрелял.
Старик же, услышав негромкий разговор, подслеповато заморгал и, торопливо перекрестившись, выдохнул с явным облегчением:
– Ну, слава те, Господи, свои! А я-то уж грешным делом думал, все, приплыл Фомич, на германцев напоролся, сейчас и порешат, ироды…
И то, каким тоном было произнесено это самое "свои", окончательно уверило Александра, что никакой опасности старик не представляет. Он и на самом деле искренне ОБРАДОВАЛСЯ их появлению, хоть и не мог не понимать, что кое-какие вопросы к нему имеются. Так что поговорить им определенно есть о чем…
Глава 11
Калининский район, д. Еремеевка. Декабрь 1941 года (продолжение)
– Свои, дед, свои… – кивнул Гулькин, продолжая с интересом рассматривать нежданного "гостя". Давно потерявший былой цвет драный полушубок, подпоясанный тонким растрескавшимся ремешком, за который заткнуты рукавицы. Заправленные в валенки стеганые штаны с заплатами на коленях. На голове – облысевшая от древности меховая шапка. На правой руке не хватает двух пальцев, левую щеку пересекает уходящий под всклокоченную бороду шрам. Воевал, что ли? Тогда вопрос, где и за кого.
– А вот ты кто таков будешь? Документов-то, поди, при себе нету?
– При себе нету, – покладисто согласился тот, ухмыляясь. – Зато в хате имеются, все чин-чинарем. И на себя, стал быть, предъявлю, и на супружницу. Вот только сначала вы бы свои документики показали? За ними, поди, далеко иттить не потребуется? Места тут глухие, война на дворе. А такие балахоны и германец может носить.
– Документики, говоришь? – хмыкнул Гулькин. – Что ж, дед, правильно мыслишь, время сейчас сложное. Ну, гляди, коль читать умеешь.
Вытащив из внутреннего кармана удостоверение, Александр поднес его в раскрытом виде к глазам старика, подсветил фонариком. Несколько секунд тот, беззвучно шевеля губами, изучал плохо различимые в синем свете строчки, затем удовлетворенно кивнул:
– Вот это совсем другой коленкор! Годится! А зовут меня просто, товарищ командир… – обращение старик отчетливо выделил голосом. – Дозвольте? – Старик, кряхтя, поднялся на ноги.
Мгновенно среагировавший Максимов тут же ухватил его за плечо, собираясь усадить обратно, но Гулькин коротко мотнул головой: не нужно, мол.
Вытянувшись по стойке смирно, дед вскинул изуродованную ладонь к треуху:
– Стало быть, доклада́ю: Степан Фомич Добруш. Что в империалистическую, что в Гражданскую – все рядовой пехотного полка. С первой – солдатского Георгия имею да вот это. – Степан Фомич коснулся шрама на щеке. – Германской шрапнелью задело, чудом глаза не лишился. А на второй пальцы оставил. Комиссован по ранению, к службе более не годен. С тех пор в Еремеевке безвылазно и проживаю. Спрашивайте дале.
– Дети имеются?
– А как же, два сына, оба супротив германца воюют. Вот только где именно – знать не ведаю.
– Оружие твое?
– Оружие? – хмыкнул старик, пожевав губами. – Ну, нехай будет мое. Сам собрал, сам натаскал – значится, мое, так с вашей точки зрения выходит.
Гулькин переглянулся с товарищами и продолжил:
– А зачем собирал-то? С какой целью?
Старик ненадолго задумался, почесав затылок:
– Да как сказать, товарищ командир? Не бросать же, к весне все ржой пойдет, механизмы из строя выйдут, жалко. Пропадет добро. Будто не знаю, сколько в него труда народного вложено? Тут недалече позиции располагались, оттуда и приволок.
– Жалко бросать, значит? – прищурился Сашка. – Смотри, какой жалостливый. А может, ты тут банду организовать собирался? Или фашистам передать? Откуда мне знать, что у тебя, Степан Фомич, на уме? Слова – они только слова и есть. Словам подтверждение надобно. А по факту – наблюдаю целый склад оружия, включая пулемет, гранаты, патронов немерено. Или не знаешь, что за незаконное хранение положено? Так время-то сейчас военное, и законы тоже. За такое могут и высшую меру присудить.
– Могут, конечно, – согласно пожал плечами Добруш, и Александр неожиданно понял, что особого страха перед ними тот не испытывает. А то и вовсе никакого страха не испытывает. – Только зря вы, товарищ командир, меня такими словами обижаете. Деревню нашу война стороной обошла, это так, но ежели бы германцы сюда приперлись, я б уж точно в хате отсиживаться не стал. Мне терять-то уж и нечего, свое отжил. Но с десяток вражин тут бы оставил, точно говорю. Это рука у меня каличная, а глаз верный. У "максимки", правда, затвор отсутствует, это я уж после разглядел, поскольку ночью его тащил, а поначалу шибко обрадовался, знакомая машинка. Ну, дык я и с винтовки стрелять, значится, не разучился, две войны хорошо научили.
– Партизанить, что ль, собрался?
– Может, и партизанить, а может, и дом свой оборонять! – отрезал старик. – До последней капли крови, как у нас принято! А поскольку армия наша доблестная германца погнала, то все оружие сдаю, так сказать, добровольно. Так, товарищ командир, и запишите, где следоват. Глядишь, и сгодится еще. У меня в лесу еще пулемет германский припрятан, не знаю, как называется, длинный такой, и ствол, словно у автомата вашего, весь в дырках. Не успел сюдой перетащить.
– Вы мне, гражданин Добруш, зубы не заговаривайте! – на всякий случай приглушенно рявкнул Сашка, внезапно переходя на "вы". На самом деле он понимал, что старик не врет. – Народный мститель нашелся! Револьвер где взял?
Дед же, хитро усмехнувшись в бороду, сообщил:
– Это кто тут кому зубы заговаривает? Нет, ежели вы сюдой за этими железяками прибыли, тогда конечно. Можете арестовывать. А револьвер мне лично комполка в девятнадцатом годе вручил за отличную стрельбу по белогвардейской сволочи. Так что имею полное право!
– Разберемся. Чужаки в деревне есть?
– Вот, наконец-то вы, товарищ командир, к делу, значится, перейтить изволили! Я ж то ведь сразу смекнул, что другой у вас интерес…
– Какой еще другой? – вскинулся Сашка.
– А такой, про который жинка моя, Матрена Ивановна, вашему начальству сообщила, когда днями в районе была.
– Что?!
– То! – торжествующе сообщил старик, усаживаясь обратно на сено. – Ты извини, командир, ноги больные, не могу долго стоять.
– Слушай, дед… то есть Степан Фомич, ты уж говори понятно, договорились?
– Так я ж так говорю: супружница моя в район ходила за лекарствами. У ей там фельдшерица знакомая имеется, еще с довойны. Вот она и сообщила, куда следоват, про то, что в деревне нашей незнакомцы объявились. Позавчера еще. Я ее сам и отправил да лесом провел, чтобы, значится, никто не заприметил.
– Так, стоп! – окончательно запутался Гулькин. – Ты вообще можешь четко и без лишних подробностей мне объяснить, что тут происходит?! Какие чужаки, где, сколько, вооружены ли – и все такое прочее?!
– Могу, коль перебивать не станешь. Они уж дня четыре как в деревне объявились. Представились красноармейцами: мол, в окружение попали да к своим лесами пробираются. Попросились пару деньков пересидеть, отогреться – оголодали шибко, померзли, не могут более по такому морозу иттить. Пятеро их, значится. Трое вроде как в военной форме, только без петлиц, а двое так и вовсе в гражданском. Из оружия имеют три винтовки системы инженера Мосина да вон такой автомат, какой у вас на плече висит. Только думается мне, и другое оружие при них есть, револьвер, там, али пистолет, просто на виду не держат, прячут. А зачем прятать, ежели свои?
– Разместились где? – прервал многословный рассказ Александр. – По хатам квартируют?
– Никак нет, – по-военному четко ответил Степан Фомич. – В Еремеевке две избы пустыми стоят, старики померли, а молодые еще до войны в район подались, вот одну они и заняли. Сказали, мол, вместе будут, так им, значится, сподручнее. А ежели германцы вдруг появятся, они тама и обороняться станут, чтобы в плен не попасть.
– Обороняться, значит? – многозначительно протянул Гулькин, переглянувшись с бойцами. – Вот даже как? Ну-ну… Это не та ли хата, где окна заколочены? На краю деревни, ближе к лесу?
– Она и есть. Печь там справная, дрова еще от прежних хозяев остались. Дом, конечно, выстужен за столько-то годков, но внутри всяко теплее, чем в лесу. Бабы у нас на Руси жалостливые, кой-какого провианта им собрали, хоть мы и сами не жируем, впроголодь живем. Вот и сидят безвылазно… отогреваются, все никак отогреться не могут, – последнюю фразу старик не сказал – выплюнул с короткой злой гримасой.
– А ведь ты, Степан Фомич, им, похоже, не веришь? – тут же отреагировал Александр.
– Не верю! – отрезал тот, насупившись. – Потому жинку в район и послал.
– Поясни? Чему именно не веришь-то?
– А тому не верю, что из окружения они идут! И тому, что красноармейцы, – тоже веры моей нету! Поскольку к военной форме непривычные, носить правильно не умеют. С чужого плеча на них одежа, верно говорю! У меня глаз-то наметан, почитай, две войны за плечами. Ряженые они, как есть ряженые. – Поразмыслив пару секунд, старик задумчиво добавил: – Двое – точно ряженые, а вот насчет третьего – тут я не совсем уверенный, зря говорить не стану. Форма вроде как получше сидит, но все одно, неправильно как-то. Не наш он человек. Лицо нехорошее. Тоже ряженый. Только как-то по-другому…
– Ну, так, может, пока лесами шли, исхудали – вот форма и болтается? Сейчас не лето, подножным кормом не пропитаешься, – с прищуром глядя на старика, переспросил Сашка. Ох, не прост ты, Степан Фомич, ох не прост! Форма ему не понравилась, ишь ты… Но вообще, стоит признать, что с "языком" им здорово свезло…
– А петлиц тогда почему нету? Може, срезали? А к чему резать, ежели к своим идешь? – вопросом на вопрос ответил тот. – И документов при них не имелось, сказали – командиру сдали, а того в бою убило. И ушанки не по размеру. Иль тоже скажешь, командир, что голова схудла?
– Голова – это да, – задумчиво хмыкнул Гулькин. – Хорошо, допустим. Чего еще заметил?
– Все, пожалуй… – поразмыслив несколько секунд, ответил Добруш. – Они ж с избы почти что и не выходят, только до поленницы, в нужник да к колодцу. Когда дрова кололи, верхнюю одежу скинули, вот тогда я на форму внимание-то и обратил. И ремни разные, у кого солдатский, а у кого офицерский.
– Ты и ремни с пряжками углядел? Однако… Экий ты глазастый, Степан Фомич. А про тех, кто в гражданском, что интересного скажешь?
– На зрение покудова не жалуюсь, благодарствую. А вот про этих ничего не скажу, что под тулупами – не видал, врать не стану. Заметил только, что один с них раненный шибко, хромает сильно и левой рукой почти не двигает. Слабый совсем, без помощи товарищей передвигаться, почитай, и не может. Потому при нем и оружия нету. Они его и до деревни-то, считай, волоком дотащили. А в избу и вовсе на руках внесли. Може, и помер уже, кто ж про то знает?
– Понятно, – кивнул Сашка, продолжая размышлять над рассказом старика. – Ладно, Степан Фомич, в целом ситуация мне ясна. Кроме одного, пожалуй: а в сарай-то ты ночью зачем поперся?
Старик угрюмо засопел:
– А затем… Ивановна моя – баба дюже строгая. Почитай, тридцать годочков вместе прожили, а все ее того… ну, опасаюсь. Ни в какую не разрешала, чтобы я все это железо в избе хранил. Мол, как наши вернутся да по хатам с проверкой пойдут – так и все, сарестуют в момент. А в сарае вроде как ничейное, поди докажи, чье. Ну, а как она вашим про этих гадов ряженых сигнал передала, я, значится, и решил хоть одну винтовку прихватить. Думал, случись чего, подмогну, благо боеприпаса полно. А то в "нагане", сами видали, всего три патрона и осталось. Лучше бы, конечно, автомат взял, только поломанный он, да и не умею я с им обращаться…
– Ну, вот что, ты тут посиди пока тихонько, а я с товарищами посоветуюсь. Добро?
– Можно, конечно, и посидеть, – покладисто согласился тот. – Только я бы, товарищ командир, лучше оружию взял да в дом тихохонько вернулся. Ежели надолго задержусь, старуха волноваться станет.
– Надолго не задержишься, – отрезал Гулькин. – Сиди, сказал. Подождет твоя Матрена Ивановна пару минут. И про винтовку думать забудь, без тебя справимся.
– Слушаюсь, – грустно вздохнул тот. – Только выключили б вы этот ваш синий фонарь, больно для глаз неприятно. Мертвецкий какой-то свет, ей-ей…