* * *
Уединившись с бойцами в дальнем углу сарая, Александр вопросительно взглянул на Максимова с Паршиным:
– Слышали то же, что и я. Потому вопрос: у кого какие мысли? Только не орите, незачем нашему деду все подробности знать. Тихонечко.
– А чего говорить? – усмехнулся Костя. – Что не врет – то факт, такое не выдумаешь, да и зачем? Вот только…
– Что? – мгновенно насторожился Гулькин.
– Да была в моем поселке одна бабка, жуть как хотела вражеского шпиёна-диверсанта изловить. Даже тетрадку специальную завела, куда все свои наблюдения чуть ли не по часам записывала. Ну и того, "сигнализировала" когда нужно и когда не нужно. В итоге закончилось все тем, что ее саму куда следует отвезли для профилактической, так сказать, беседы. А уж там популярно пояснили, что пролетарская бдительность – это правильно и нужно, но сотрудников органов от важных дел отвлекать – плохо и наказуемо. Прониклась, понятно, присмирела.
– Это ты к чему, Кость?
– Да как бы и наш дед таким не оказался, вот к чему! Странноватый он какой-то, как по мне. Форма ему не понравилась, вишь ты! А про народное ополчение он слыхал? Про истребительные и коммунистические батальоны под Москвой? Куча наспех обученных людей, которых и обмундировать-то порой толком не успевали – что нашли на складах, то и выдали. Второго, а то и третьего срока носки – какие там петлицы и знаки различия? Где уж им научиться форму-то правильно носить, если практически все – белобилетники или бронь имеющие, в армии ни дня не служившие? Да и в гражданке там много людей могло быть, если вовсе не большинство.
– Тише, не шуми, понял я тебя. Сам о подобном думал. Поскольку не срастается что-то в дедовом рассказе – и все тут. Уж больно странно эти "гости" себя ведут, долго на одном месте сидят. Непонятно… Если они враги, неважно кто, хоть дезертиры, хоть полицаи или пленные, что фрицам добровольно служить согласились, неужели не знают, что немцев из района погнали? Глупости, местные-то в курсе. А если свои? Опять же непонятно, почему не пытаются поскорее до властей добраться – должны же понимать, что подобная задержка в конечном итоге не в их пользу окажется. Собственно, именно это меня больше всего и смущает. Нетипичное какое-то поведение, что для первых, что для вторых… Потому предлагаю поступить так – старика отпускаем до хаты, а сами часика через два аккуратненько проверяем "гостей". Тем более товарищ "Старший" разрешил действовать по обстоятельствам. Согласны? Вот и хорошо, а подробности позже обсудим.
Первым делом Гулькин спровадил Степана Фомича, категорически запретив ему до утра из хаты даже нос казать. Старик спорить не стал, хоть и угрюмо насупился, когда Санька ему не только винтовку взять не разрешил, но еще и "наган" отказался вернуть. Пришлось напомнить, что Добруш пока тоже под подозрением по факту хранения оружия, и ситуацию лучше не усугублять, поскольку они при исполнении, а значит, возможны разные "варианты". Мол, за ценную информацию и за то, что сигнал, куда следует, вовремя подал, – однозначно благодарность, но и с арсеналом твоим еще будем разбираться. Короче говоря, и похвалил, и припугнул в одной фразе. А уж дальше пусть сам думает, коль голову на плечах имеет…
Убедившись, что наблюдательный старикан вернулся в избу, свет в оконцах которой почти сразу погас, Александр отослал наверх Паршина, сменив порядком продрогшего Виктора, которому коротко пересказал рассказ Степана Фомича. Карпышев с его подозрениями полностью согласился:
– Все ты верно, командир, истолковал. Потому брать их нужно тихонечко, вдруг и на самом деле наши окажутся. Все идем?
– Понятное дело, все. Макс с автоматом пускай со стороны леса посидит, на всякий случай. Серега, слышишь? Если что – бить по ногам, не насмерть. Разберешься, короче, не маленький. Вы с Костяном окна держите, они хоть и заколочены, но мало ли? Ну а я, соответственно, в дверь зайду, как порядочный человек. Даже постучу сперва, представлюсь. Как думаешь, нормально?
– А чего, вроде нормально, – с серьезным видом кивнул осназовец. – Ежели сразу стрелять не начнут, возможно, миром все порешим. Ну, а начнут? Значит, действуем по обстоятельствам… лучше сразу гранатами.
– Вот и я так думаю, Вить. Но пленные нам нужны обязательно, это приказ. Ладно, сейчас час отдыха, перекусить, оружие проверить, снаряжение подогнать, оправиться, кому нужно.
* * *
Убедившись, что бойцы заняли позиции и покинуть избу незамеченным никому не удастся, Гулькин еще раз прокрутил в уме примерный расклад операции. Собственно, вариантов всего два: или те, кто засел внутри, идут на контакт и переговоры, или… не идут. Третьего, как говорится, не дано – да и не нужно, если подумать.
Все, пора! Пригнувшись, бегом преодолел двор, хоть разумом прекрасно и понимал, что вряд ли кто наблюдает из окон. Остановившись возле просевшего крыльца, осторожно поднялся по укрытым снегом ступеням. Первая, вторая, третья. Осмотрел дверь, не рискуя зажигать фонарик – глаза уже привыкли к темноте, и лунного света вполне хватало. Открывается, как и в большинстве деревенских домов, вовнутрь, на случай, если крыльцо заметет снегом. Петли прилично проржавели, но само полотно еще вполне прочное, изготовленное из толстых досок с поперечинами. Пониже массивной дверной ручки – добротная кованая накладка, накидываемая на полукруглое ухо на косяке, если избу запирали снаружи. Что это ему дает? Да ничего, собственно. Просто намертво вбитая привычка фиксировать малейшие детали, которые в будущем могут оказаться полезными. Или не могут – тут как повезет. Пора? Пожалуй…
Отступив чуть в сторону, под защиту косяка – если начнут стрелять через дверь, его точно не зацепят, – поднял руку и постучал. Не громко, а именно что аккуратно. Всего три удара – большего и не нужно, услышат. Услышали: не прошло и минуты, как по ту сторону послышались осторожные шаги. Человек пытался подойти бесшумно, да рассохшийся пол подвел, предательски скрипя под ногами при каждом шаге. Похоже, один, второго определенно не слышно. Еще несколько секунд напряженной тишины – и вполне ожидаемое сдавленное "кто?". Неплохо, сразу стрелять не стал. И стекла не посыпались, как случилось бы, если незнакомцы ЖДАЛИ незваных гостей и собирались отстреливаться до последнего. Собственно, для этого еще и доски выломать нужно, которыми окна забиты.
– Свои! – буркнул Сашка в дверь, тут же отстранившись обратно. Вытащил из кармана фонарик и зажал в ладони, положив палец на кнопку включения.
– Какие такие свои? Свои спят давно и другим отдыхать не мешают. – Пауза, похоже, просто не знает, что еще сказать. – Чего надо-то? Утром вставать затемно…
"Переиграл, – мысленно хмыкнул Гулькин. – Вставать ему затемно! Ты б еще корову приплел, которая недоена. С другой стороны, понятно: не ожидал, потому и несет первое, что в голову пришло. Имей он время с мыслями собраться, понял бы, что местному такой ответ никак не подойдет, а чужак просто так в середине ночи в дверь не постучит".
– Так дверь открой, вот и узнаешь, какие такие свои.
– Не открою. Уходи, кто б ты ни был. А то стрельну!
– Зачем стрелять? Свой я, советский. Помощь мне нужна. Из окружения выхожу, замерз совсем. Еле добрел. А твоя хата возле самого леса. А стрельнуть я и сам могу, автомат имеется. Патронов, правда, негусто, но тебе хватит.
За дверью воцарилась вполне ожидаемая тишина. Ну, еще бы, Сашка ж не зря свой монолог заранее продумал. Ладно, надавим чуток:
– Ну так чего решил, селянин, впустишь? А то я ведь не один такой, трое нас, и все при оружии. Не дезертиры какие, чай, – и выдал еще одну "домашнюю заготовку": – Немцев-то уж который день как погнали, так что советская власть в районе. Впускай или стреляю! Не имеешь права красноармейцу в помощи отказывать! Ну?
– Погоди, сейчас открою. Только оружие убери, гляди не пальни сдуру!
Александр напрягся, готовясь к любым неожиданностям, которых, впрочем, не последовало. Дверь со скрипом приоткрылась, и в проеме возник мужик в накинутом на плечи тулупе. В руке он держал плошку с прилепленным к донышку свечным огарком; дрожащий огонек едва освещал покрытое многодневной щетиной немолодое лицо. Несколько показавшихся бесконечно долгими секунд он разглядывал одетого в маскхалат Гулькина, затем удивленно охнул, рефлекторно отпрянув назад:
– Ох ты ж…
– Не дури, дядя, сказал же – свои, – ослепив незнакомца светом внезапно включенного фонаря, Александр одним движением ввинтился в узкую щель. Отпихнув мужика в угол сеней, пахнущих печным дымом и застарелой прелью, отпрянул в противоположную сторону, так, чтобы одновременно контролировать и его, и ведущую в хату дверь, которую тот автоматически прикрыл, выходя из натопленной комнаты в холодные сенцы. Вскинул автомат. – Военная контрразведка, при оказании сопротивления – стреляю на поражение. Руки на виду держи, ну?
Убедившись, что ошарашенный неожиданным напором человек, моргая ослепленными глазами, выполнил распоряжение, громко добавил, теперь обращаясь к тем, кто находился внутри:
– Никому не двигаться, дом окружен! Оставаться на местах, оружие в руки не брать! Всем слышно? Один выстрел – и бросаю гранату!
В помещении что-то упало, металлически грюкнув об пол. Винтовку, что ли, кто уронил? Несколько секунд напряженной тишины, и срывающийся голос прокричал, в следующий миг потонув в судорожном кашле:
– Товарищи! Не стреляйте, пожалуйста! Свои мы, свои, советские! Только не стреляйте, очень прошу! Мы не сопротивляемся!
– Оружие, у кого имеется, на пол, отбросить от себя! – рявкнул Сашка, решив, что больше можно не сдерживаться. Заодно и мужики на улице услышат, наружную дверь-то он не закрывал. – Самим тоже на пол, встать на колени, руки за голову! Ты – тоже в комнату, – ухватив "пленного" за плечо, осназовец пихнул его вперед. – Делай, что сказано! Ну!
Полуобернувшись в сторону курящегося паром входа, – в избе оказалось прилично натоплено, – коротко скомандовал:
– Костя, на месте! Окна держи! Витька, заходи, можно. – И добавил себе под нос, ощущая, как спадает чудовищное напряжение нескольких крайних секунд: – Вот сейчас и поглядим, кто тут свои, а кто не совсем…
Глава 12
Там же и тогда же
Углы комнаты, одной их двух в избе, терялись в темноте. Никакого освещения, кроме двух оплывших свечей, у временных "квартирантов" не имелось, и Гулькин мельком пожалел, что не догадался одолжить у Степана Фомича керосинку. Может, послать за лампой кого-то из ребят? Хотя глупость, конечно, – только не хватало ночью по деревне шастать, лишнее внимание привлекать. Собаки у местных точно есть – пока сидел с Витькой на чердаке, слышал ленивый брех. А к собакам человек их профессии относится двояко: порой они лучшие друзья и верные товарищи, а порой – наизлейшие враги. Если уж всполошатся, всю деревню разбудят. Ладно, как-нибудь фонариками обойдутся, до утра не так уж и далеко.
Пленные – никакого иного определения для "незнакомцев" Сашка так и не придумал, предпочтя пока называть их именно так, – сидели возле стола, сложив руки перед собой. Все четверо. Поскольку пятый сидеть не мог по определению: старик не ошибся, он и на самом деле оказался ранен. Два пулевых, одно в бедро, другое в предплечье. За прошедшие дни раны загноились, и сейчас человек метался на кровати в горячечном бреду, укрытый стеганым солдатским ватником и армейским полушубком.
Насколько понял Александр из первых сбивчивых объяснений, именно он и являлся в отряде старшим, перед формированием батальона ополчения занимая должность третьего секретаря горкома партии. В рабочем батальоне, соответственно, стал комиссаром – военное руководство добровольческими подразделениями осуществляли кадровые командиры РККА. Собственно, именно поэтому они и задержались в деревне: идти и дальше с тяжелораненым на руках было попросту невозможно. Ему еще достало сил довести их до этой деревеньки, но в тепле его окончательно развезло, и раненый впал в беспамятство. Поскольку продолжать путь без комиссара никто не решался, остались здесь. Состояние раненого по понятным причинам не улучшалось, и они как раз решали, как поступить дальше, но вмешался случай в лице неожиданно появившихся осназовцев…
Ага, именно так: объявившиеся в деревне "чужаки" назвались ополченцами, выходящими из немецкого окружения к линии фронта. По крайней мере, так они сообщили. А вот в том, правда ли это, осназовцам и предстояло разобраться. Может, да, а возможно – и нет. Немцы ведь тоже не лыком шиты. Вдруг это одна из абверовских разведгрупп, как раз и маскирующаяся под окруженцев? Мешковатая потрепанная форма без знаков различия, и на самом деле висящая на них, словно на вешалке; практически непроверяемая без запроса в архив "легенда"; полное отсутствие документов… подозрительно? Очень даже подозрительно.
Ну, а раненый? А что раненый? Пойди узнай, кто его на самом-то деле подстрелил! Вдруг сами фрицы и пальнули, ради, так сказать, пущей достоверности. Только не учли, что не успеет быстро до госпиталя добраться, вот заражение и началось… Короче говоря, нужно разбираться. Поскольку до рассвета, когда предстоит выйти на связь, время еще есть. А уж там – пусть командование решает, как дальше поступить. Машина по такому снегу сюда всяко не пройдет, значит, единственный выход – разжиться у местных санями, чтобы раненого довезти. Наверняка ж хоть одна лошадка в деревне отыщется – санный след-то он вчера точно видел. Понятно, что особого энтузиазма подобное у селян не вызовет, но дадут, куда денутся…
Александр мотнул головой, отгоняя посторонние мысли. Повезло, что комнат в избе две, поскольку подследственных ("о, вот так их и будем называть, все лучше, чем пленные!" – мелькнула мысль) нужно разделить и допрашивать по одному. С кого начать? Гулькин снова оглядел сидящих перед ним людей, прокручивая в уме наиболее заметные приметы и собственные наблюдения.
Первый. Высокий и худой, словно жердь. Возраст, как навскидку, лет двадцать пять, может, чуть меньше или больше. Одет в красноармейскую гимнастерку и галифе не первого срока носки, знаков различия нет. На узком хрящеватом носу – самого штатского вида круглые очочки в железной оправе, одно стекло треснуто. Линзы совсем тонкие, значит, зрение не столь уж плохое, вероятно, может обходиться и без них. Взгляд испуганный – и одновременно безмерно усталый. Недельная, а то и больше, щетина на впалых щеках, свалявшиеся, давно не мытые волосы на голове. Сложенные на столешнице ладони нервно подрагивают. Чистый студент на экзамене. Отлично, пусть "студентом" и будет. Назвался Михаилом Карповичем (назвался – поскольку документов-то нет, значит, и особой веры словам быть пока не может). С ударением на "о", поскольку фамилия, а не отчество. Белорус, что ли? Или еврей?
Второй. Иван Родимов. Примерно его возраста, но пониже ростом и более коренастый, "крепкий в кости", как в народе говорится. Когда-то был коротко острижен, но волосы уже успели отрасти, как и русая щетина. Форма практически один в один со "студентом" – застиранная, а кое-где и залатанная. Гимнастерка слегка маловата, обтягивает, несмотря на заметную худобу. Глубоко посаженные глаза широко расставлены, взгляд прямой, спокойный, без особого страха. Сомнение, усталость, даже опустошенность – да, но страха нет. Широкие ладони с короткими, крепкими пальцами лежат спокойно, одна на другой. Руки явно рабочие, не чета "студенческим". Не боишься нас, значит? Интересно, разберемся. Как назовем? Да пусть так и будет – "смелый".
Третий. Тимофей Залесский. Этот постарше, за тридцать, скорее даже ближе к сорока. Такое же, что и у товарищей "х/б" "б/у" под расстегнутой ватной фуфайкой, разве что чуток поновее, но на воротнике гимнастерки – защитного цвета полевые петлицы со следами от снятых знаков различия. Так что минус тебе, Степан Фомич, проглядел! Форма на нем, кстати, сидит – опять же со скидкой на худобу – более-менее, вероятно, в прошлом успел поносить. В армии служил? Возможно. Стригся-брился, похоже, тогда же, когда и остальные, тут все соответствует. И все же что-то в нем Сашке не нравилось. Вот только что именно, он понять пока не мог. Взгляд… точно, вот именно что взгляд! Нет, глаз не отводит, смотрит честно, в упор… просто… Просто взгляд у него какой-то делано равнодушный, что ли? Усталость, как и у всех остальных, присутствует, как без этого после стольких дней в холоде и голоде. Но ни испуга, ни сомнения, ни даже простой неуверенности в своей судьбе. То ли и на самом деле все равно, то ли старательно делает вид. НЕПРАВИЛЬНЫЙ, короче говоря, взгляд. Ярлыки пока навешивать рано, но зарубочку в памяти сделаем. Назовем "странным".
Ну, и четвертый, тот самый, что ему дверь открывал. Александр Лапченко. Тезка, значит. Далеко за сорок, старше его только мечущийся в бреду раненый комиссар. Среднего роста, коренастый, волосы темные, обильно тронутые сединой. Лицо самое обычное – такими на плакатах рисуют передовиков производства, всяких там перевыполнивших пятилетний план бригадиров или почетных мелиораторов. Простое рабочее лицо. Одет во все гражданское – заправленные в валенки темные штаны, потерявший былой вид вытянутый свитер, в нескольких местах прожженный. Из горловины выглядывает ворот косоворотки, некогда светлой, но сейчас бурой от грязи и въевшегося пота. Руки? Да тоже самые что ни на есть обыкновенные. Разве что выцветшая татуировка "Саня" между большим и указательным пальцами. Наколка явно непрофессиональная, из числа тех, которыми пацаны балуются. Было время, сам подобную набить хотел, хорошо, ума хватило этого не делать – представил реакцию матери и отца и вовремя передумал. Взгляд усталый и тревожный; веко левого глаза едва заметно подергивается: возможно, последствия недавней контузии, нужно будет спросить. Пусть будет "рабочий".
Так, и с кого начать? Может, с этого, который с "неправильным" взглядом? Нет, рано, пусть пока посидит, расслабится. Или наоборот, накрутит себя еще больше. Но и затягивать не нужно, чтобы не подумал, что вызвал какие-то подозрения и его напоследок оставляют. Вторым или третьим пойдет. А начнем, пожалуй, со "студента". Поскольку, чует сердце, долго с ним разговаривать не придется – сам все выложит, разреши только рот раскрыть…
– Итак, граждане, мои документы все видели, потому, кто мы такие, вам известно. А теперь давайте, так сказать, выяснять, кто ВЫ такие. – Гулькин взглянул на Паршина. – Костя, бери этих троих – и в дальнюю комнату, дверь поплотнее затвори. Сам с ними останься, Макс у дверей с этой стороны. Витя, ты со мной, поможешь. – Карпышева Сашка специально оставил при себе, прикинув, что его детдомовский опыт и какое-никакое знание местных реалий может оказаться полезным.
– Встаем, граждане, встаем, не теряем времени…
Выложив перед собой блокнот и приготовив карандаш, Гулькин пододвинул поближе свечу. Вторую установил так, чтобы хоть как-то видеть лицо сидящего напротив человека. Света, конечно, маловато, но ничего, справится.