– Ну, что ж, гражданин Карпович, рассказывайте. Кратко, без лишних подробностей. Кто таков, откуда, где оружие взял, что делал, отчего документов не имеется? Повторяю, кратко. Если понадобится, сами уточним. Врать и юлить не советую, говорите честно, сами понимаете, доберемся до своих, пойдете на фильтр, там все еще раз проверят. Понятно?
– Понятно, товарищ лейтенант… то есть простите, товарищ сержант государственной…
– Просто отвечайте на вопросы. Кто, откуда, где – и так далее. Коротко и по существу.
– Виноват… – с готовностью закивал тот. – Карпович Михаил Иосифович, аспирант. Младший научный сотрудник горного института. Комсомолец. В октябре записался в народное ополчение, второе формирование, в добровольческий рабочий батальон имени товарища…
Выслушав сбивчивый рассказ, Александр кивнул, перевернув исписанный убористым почерком лист:
– Допустим. Проверим. А теперь расскажите про ваших товарищей. Если имеются какие-то подозрения, наблюдения – и все такое прочее, говорите прямо. Готовы?
– Д… да!
– Слушаю…
* * *
– Ну, как он тебе? – Сашка поморгал, с силой зажмуривая веки. Может, и хрен бы с ними, с теми собаками? Одолжили б у деда керосинку, и не пришлось глаза напрягать? А ведь это он только с одним поговорил, впереди еще трое. Причем вполне может оказаться, что другие покрепче этого будут.
– Не врет, – безапелляционно мотнул головой товарищ. – Однозначно. Я за ним весь разговор наблюдал, так что твердо уверен. Он хоть и научный аспирант, но простой, как топор. А вот остальные? Поглядим.
Понизив голос практически до едва слышного шепота, Виктор продолжил:
– Ты, кстати, насчет этого, Залесский который, чего думаешь? Подозрительно мне, что он единственный к ним по дороге прибился. Как бы засланным не оказался, а?
– Не понравился он мне, – кивнул Гулькин. – Взгляд неправильный.
– Взгляд? – удивился Карпышев. – Ну, я про взгляд ничего не скажу, командир, не обратил внимания. Меня другое смутило.
– Что?
– Первое – у тех двоих гимнастерки вовсе без петлиц, а у него имеются, причем полевые. Да и форма не такая заношенная плюс сидит нормально. Знаки различия сорваны, ткань ворсится. Вот на это, Саш, я внимание и обратил. Со слов этого очкастого – он кадровый, из плена бежал, а вот мне что-то не сильно верится. Ты его обувку видел? В валенках он, а валенки только после наступления морозов выдавали. С середины ноября примерно. Это когда ж он в плен попал?
– Ну, у других-то тоже валенки есть, хоть и не у всех, – пожал плечами Гулькин.
– Есть, тут я не спорю. У раненого да у того, в гражданке который. Аспирант в армейских ботинках с теплыми портянками, товарищ его – в сапогах. Помнишь, что очкарик говорил? Они из второго формировании ополчения, то есть октябрь. Просто не успели большинству теплую обувь выдать, в ноябре уже в бой бросили. Потому у тех, что без формы, и обычные гражданские валенки – видно, с собой принесли. А у этого, – как там его, Залесский? – валенки армейского образца, как и у нас с тобой. Довольно новые, кстати. И руки еще…
– А с руками-то чего не так? – хмыкнул Александр, обдумывая слова товарища. Похоже, Витька прав, с обувью тоже странностей полно. – Грязные, как и у всех.
Заглянувший в комнату Паршин прервал негромкий разговор:
– Командир, так мне чего? Заводить следующего?
– Погоди, – отмахнулся Александр. – Пару минут пускай посидят. Следи там.
– Понял, – дверь, скрипнув давно не смазанными петлями, закрылась.
– Так чем тебе его руки-то не понравились?
– Ногти, – коротко пояснил товарищ. – Грязные – это да. Вот только у остальных ногти обломанные, знаешь, как бывает, когда обстричь нечем? А у этого вроде как подстриженные, хоть и давно. Про плен напоминать? Или сам догадаешься?
– Ну, ты даешь! – ахнул Сашка. – Глаз-алмаз! При таком свете эдакие подробности углядел!
– Так я ж детдомовский, одно время беспризорничал даже, хоть и не долго, такие вещи враз замечаю, – Витька невесело пожал плечами. – Помнишь, я фонарик зажигал, когда оружие ихнее собирал? И по столу лучом махнул, вроде как случайно? Вот тогда и заметил… Да, кстати, насчет оружия: у раненого "наган" имелся, так? А у этого – "токарев", как и у нас?
– И чего?
– Да вот не знаю… Но пистолет его мне показался тоже каким-то слишком ухоженным, что ли? Ну, хрен с ним, допустим, и на самом деле из плена бежал. А оружие где взял? На месте боя подобрал? Из кобуры убитого командира забрал?
– Вполне может быть…
Карпышев скривился:
– Саня, ты дедов арсенал в сараюшке видал? Вот эти стволы – точно на позициях найдены. И под дождем полежали, и под снегом, и под землей. А у него "тэтэшник" – как новенький, даже маслом воняет! А порохом, кстати, – нет. Значит, не стреляли из него в ближайшее время. И ржавчины на корпусе ни капелюшечки, я специально поглядел, пока ты допрос вел. Автомат опять же именно у него. Тоже вполне нормально выглядит. Где взял? Неизвестно. Ну? И какой вывод?
– Думаешь, враг? Шпион фашистский?
– Не знаю, Сань… тут проверять нужно. Но я свои наблюдения озвучил, так что имей в виду. Коль он и на самом деле с двойным донышком, ко всему готовым нужно быть. Если хочешь знать мое мнение – на простого предателя или там полицая из местного отребья он ни разу не похож. И типаж не тот, и поведение. Зато на диверсанта – возможно. А мы ведь их только поверхностно обыскали, опытный и подготовленный человек всегда найдет, где нож или лезвие припрятать. Да хоть бритву опасную.
– Если начнем обыскивать заново… – задумчиво протянул Гулькин, нахмурившись.
– Ни в коем случае! – замотал головой товарищ. – Спугнем или насторожим. А то и вынудим оказать сопротивление – может, он как раз и хочет на пулю нарваться? Аккуратно нужно.
– Добро. Давай так решим: поскольку инициатива у нас наказуема, на тебе и контроль. Стань, как сочтешь нужным, действуй по собственному усмотрению. Но когда до него очередь дойдет, ежели что – только живым! Иначе вовек не отпишемся, как такого ценного кадра на тот свет упустили! Да и обидно будет на первом же задании опростоволоситься, голым задом в лужу сесть…
– Да уж понимаю… – пробурчал Карпышев, незаметно потрогав рукоятку "нагана", заткнутого за ремень на спине. Повернулся к Максимову, внимательно прислушивающемуся к разговору – осназовец почти ничего не слышал, но пост у дверей покинуть не решался: – Серега, свистни Паршину, чтобы следующего заводил…
Иван Родимов, он же "смелый", рассказ Карповича полностью подтвердил даже в мелочах. Бывший рабочий московского металлургического завода "Серп и молот", коммунист с последнего предвоенного года, записался в ополчение в октябре. Спустя месяц батальон отправили на фронт. Воевал вместе с Михаилом в одном взводе, хорошо его знал, хоть особо и не дружил, так что никаких расхождений в показаниях не было. Как именно Семен Викторович – так звали раненого комиссара – получил ранения, точно не видел, бой был, не до того, но вытаскивать его из-под огня помогал. Александр Лапченко? Знает, он из второй роты, пересекались еще до отправки на фронт, а после, соответственно, на позициях. Да, точно видел и запомнил. Документы? Ротный собрал, зачем – не могу знать. Так точно, погиб во время артналета. Прямое попадание. Нет, сам не видел, но товарищи рассказали, что фугасный снаряд прямо в его блиндаж угодил. Как познакомились с гражданином Залесским? Повстречались три… виноват, четыре дня тому, в лесу. Представился кадровым красноармейцем. Номер части? Возможно, и называл, не помню. Попал в фашистский плен, через неделю бежал из фильтрационного лагеря вместе с несколькими бойцами. Товарищи погибли во время прорыва, вырваться удалось только одному ему. Куда идти, точно не знал, шел в направлении линии фронта. Где оружие взял? Не знаю, про оружие он ничего не рассказывал… то есть простите, виноват, запамятовал – в разговоре упоминал, что нашел на месте боя, – в этом месте Сашка быстро переглянулся с Карпышевым, растянувшим губы в понимающей ухмылке: мол, а я что говорил? Что о нем думаю? Вроде нормальный человек, помогал перебинтовывать товарища комиссара, тащил его наравне со всеми, по дороге даже костылик выстругал, чтобы тому идти проще было. А еще у него две банки консервов и сухари были, тоже на брошенной позиции нашел. Без этого, глядишь, и не дошли б до деревни, поскольку своего провианта к тому времени уж несколько суток как не имелось, еле брели. Нож? Нет, ножа у него не припоминаю, консервы штыком от "СВТ" открывали, у Сашки Лапченко нашелся. Рассказать про товарища Лапченко? Хорошо…
Отправив "смелого" в соседнюю комнату, Гулькин вопросительно взглянул на Виктора:
– Что ж, братишка, чует сердце, оба мы с тобой правыми оказались, мутный этот Залесский, что то болото. Из плена, значит, с товарищами бежал, да только все они как один погибли, только он и уцелел. Пока лесами шел, и оружие нашел, и жратву – во повезло? Валенки не так чтобы новые, но никак не похоже, что шибко долго носились. Потом ополченцев встретил – последнее, скорее всего, случайность, но тоже крайне удачно совпало. Верно излагаю?
– Однозначно, – хмыкнул товарищ. – Только лицо у тебя, Саш, что-то не шибко довольное, а вовсе даже наоборот, озадаченное. Угадал?
– Есть такое дело.
– Поясни?
– Да, понимаешь… допустим, он и на самом деле вражеский диверсант, имеющий целью выйти к нашим под видом окруженца, втереться в доверие – и все такое прочее. А что документов не имеется – ну, так мало ли? Время сейчас такое, всякое случается, не он один такой. Но уж больно легенда зыбкая, сам же видишь, все белыми нитками шито. Гнилыми причем. Потянешь за кончик, дернешь посильнее – все и порвется-посыплется. Как считаешь?
– Тоже согласен. Но есть пара нюансов. Во-первых, ну никак он не мог предположить, что в этой деревне, которую и немцы-то стороной обходили, наткнется на контрразведчиков. Никак! Их ведь сюда раненый комиссар вывел. Который, как я понял, единственный, кто может поручиться за остальных, поскольку документов ни у кого нет, а он их, так сказать, лично знает. Для нашего диверса – опять же удача, причем весьма и весьма существенная. Теперь второе. До наших отсюда не столь уж близко, и по дороге всякое может произойти. Вдруг да удалось бы вражине все так провернуть, чтобы в итоге из лесу только он да комиссар вышли. Согласен, тоже вилами по воде писано, но возможно ведь? Возможно. Правда, тут ему облом случился, Пряженцев этот шибко плох, без транспорта живым вряд ли доставишь. Пришлось сидеть в деревне и ждать, чем все закончится. Но ведь и транспорт можно добыть, а? Те же сани, как мы и планировали. А остальные? Остальных в расход, разумеется. У него автомат и пистолет, у других только винтовки с несколькими патронами на ствол, а кругом лес и сугробы по колено. Снегом трупы закидал – до весны искать можно. Да и кто бы их искать стал, с какой стати? Комиссар вторые сутки без памяти, ничего ни подтвердить, ни опровергнуть не сможет, а этот в конечном итоге его спасителем окажется… Ну, логично изложил?
Гулькин задумчиво побарабанил костяшками пальцев по столешнице:
– Логично, Витя. Все?
– Почти. И последнее, это уж третье. Помнишь, что нам на крайнем инструктаже товарищ "Первый" говорил? Перед самым выпуском? Что сейчас, после того как фрица из-под столицы погнали, абвер будет массово забрасывать в ближний тыл и прифронтовую полосу разведгруппы? В том числе наспех сформированные и не прошедшие полный курс подготовки? Из всяких предателей, перебежчиков, недовольного советской властью элемента? Вот я и подумал – может, и этот Залесский из таких?
– Так то группы, а он – один, – засомневался Александр.
– Саша, тут вариантов можно море разливанное набросать. Не там фронт перешли, наткнулись на наших, остальных перебили, а этот живым ушел. Забрасывали по отдельности, но в точку встречи никто не вышел. Или он и вовсе одиночка, с каким-то особым заданием – мало ли? Связной, к примеру – чем не вариант? И вообще, Саш, к чему на кофейной гуще гадать, вот сейчас и спросим. Так чего, зовем?
– Зовем, конечно, – внутренне собравшись, кивнул Гулькин. – Витя, помнишь?
– Не переживай, командир, даже не рыпнется, гадина. Я вот туточки стану, если понадобится, в полсекунды у него за спиной окажусь да скручу. Саш, ты б оружие на всякий случай приготовил, мало ли что.
– Тогда начали, – ухмыльнувшись, Александр переставил свечи так, чтобы та, что подлиннее, оказалась ближе к краю стола, где разместится подозреваемый. Хоть как-то его лицо и руки осветит, а писать? Писать он сейчас и вовсе не собирался, разве что вид делать, чтобы раньше времени подозрений не вызвать. – А оружие, Вить, мне, надеюсь, не понадобится. Он нам живой нужен. Даже если я пистолет за ремень на пузе запихну, стол помешает вовремя достать, только лишнюю секунду потеряю. Так брать станем, ручками. Точнее, ты станешь, а я на подхвате. Серегу предупреди, чтобы тоже начеку был, но стрелять не вздумал…
– Присаживайтесь, гражданин Залесский. – Александр кивнул на табурет. – Поговорим, Тимофей… как там вас по батюшке-то?
– Андреевич, – спокойно ответил тот, устраиваясь на предложенном месте. Пока садился, мазнул по комнате быстрым внимательным взглядом от стены к стене – не следи Сашка за ним ОСОБО, ни за что бы внимания не обратил. Другие так не делали, думая совсем о другом. Вот, значит, как? Обстановку изучаем? Интересненько. Наверняка и стоящего со скучающим видом в метре от стола Карпышева заметил. Не самого Витьку, в смысле, а то, где и как тот стоит. Вот только, понял ли? Кто его знает, может, да, может, нет… Если понял, то хреново. Но теперь уж ничего не изменишь, нужно продолжать, придерживаясь первоначального сценария.
– Рассказывайте. Коротко, без воды и ненужных подробностей. Где служили и воевали, как попали в плен, как удалось бежать, где и каким образом добыли оружие. Руки прошу держать на столе перед собой. Ясно?
– Так точно, – кивнул Залесский. Не совсем по уставу, конечно, но и ничего особо крамольного в этом старорежимном ответе нет. С подобным Сашка еще во времена довоенной пограничной службы сталкивался. Однажды даже к политруку за разъяснениями подошел. Тот и пояснил, что хотя в действующем уставе ответы "так точно" и "никак нет" отсутствуют, прямого запрета на их использование не имеется. Поскольку в Рабоче-Крестьянской Красной Армии служат и участники Гражданской войны и даже империалистической, которые к подобному привыкли. После чего посоветовал не маяться дурью и не отвлекать занятых людей, а больше времени уделять боевой и политической подготовке да рубежи Родины получше охранять…
– Слушаю? – Гулькин взял карандаш, прикрыв блокнот сложенной лодочкой ладонью.
– Залесский Тимофей Андреевич, одна тыща девятьсот пятого года рождения, беспартийный. Красноармеец, младший сержант…
"Вот ты уже и соврал, – внешне никак не отреагировав, механически отметил Александр, продолжая возить грифелем по бумаге. – У младшего сержанта на петлице два треугольника, а у тебя след явно от трех. С чем тебя и поздравляю. Хотя… недоказуемо, скажет, что разжаловали, и все дела. Как тут проверишь? Никак. Или вовсе не его гимнастерка, своя, допустим, порвалась. Но запомнить – запомним".
Из рассказа выходило, что во время последнего боя его оглушило близким разрывом, после чего очнулся Залесский уже в плену. Без документов и оружия, среди таких же, как и он, бедолаг, которых гитлеровцы, согнав в колонну, куда-то вели. Как вскоре оказалось – на территорию временного фильтрационного лагеря. Никаких допросов фашисты не проводили, просто согнали пленных на огороженную колючей проволокой поляну, где он и просидел, едва не загнувшись от мороза, почти сутки. А на вторые решил бежать, поскольку понимал, что силы на исходе и через день-два он уже ничего не сумеет сделать. Подговорив троих красноармейцев, дождался ночной смены караула и покинул лагерь, разрыв снег и приподняв нижний ряд колючки найденной палкой.
Почему остальные бежать не захотели? Так кто ж их знает, я-то многим предлагал, даже агитировал, можно сказать. Но согласились только трое. Кто-то ранен был, кто-то ослаб сильно, кто-то попросту побоялся, поскольку их сразу предупредили, что за подобное – расстрел на месте. Далеко ли ушли незамеченными? Нет, не далеко – фашисты быстро спохватились, начали стрелять вслед, погоню организовали. Тут Сашка переспросил, выясняя детали, и сделал вывод, что термин "фрицы" Залесскому отчего-то не знаком. Последнее тоже ровным счетом ничего не доказывало. Мог и не слышать, гитлеровцев подобным образом относительно недавно стали называть, но запомнить стоило, глядишь, тоже пригодится…
Долго гитлеровцы их не преследовали – после того, как погибли товарищи, ему удалось оторваться. Почему не преследовали? Не знаю, товарищ сержант госбезопасности, возможно, просто не знали, что нас четверо, а не трое было, или не хотели слишком далеко в лес забираться. Как товарищи погибли? Так известно, как – в спины постреляли, кого из пулемета, кого из винтовок. Что дальше? До утра брел, не останавливаясь, чтобы не замерзнуть и подальше уйти. Потом пару часов поспал и двинулся дальше. Еды? Нет, не было, откуда? В лагере нас не кормили, может, у кого что в карманах и имелось, но с ним не делились. Двое суток голодным протопал, пока на ту позицию не набрел. Там и оружием разжился, и провиантом кой-каким. Ну да, у убитых брал, а что оставалось делать? Не помирать же? Никакое это не мародерство, я ж ценностей не искал, личные вещи не трогал… Документы? Вот тут виноват, да, не подумал забрать. Как именно оружие обнаружил? Так понятно, как: снег разрыл, где окопы шли, так и нашел…
Устав бессмысленно черкать карандашом по листу, Гулькин поднял взгляд:
– Может, хватит врать-то? Слушать тошно. Нашел он, под снегом, угу… А снег сколько дней шел? В лесу, вон, добрых полметра глубиной лежит. Копал чем, руками? Вот так брал и копал, пока оружие и консервы не нашел? И даже пальцев не поморозил? Давай уж правду, что ли?
Несколько долгих секунд в комнате царило тяжелое молчание. На всякий случай Сашка напрягся, готовясь к любым неожиданностям. Если сейчас бросится, Витька навалится сзади, опрокидывая противника на стол, а он перехватит руки.
Но Залесский оказывать сопротивление не спешил. Наоборот, откинулся чуть назад, распрямляя сгорбленную спину, и неожиданно улыбнулся, вроде как даже с облегчением:
– Ну, наконец-то! А то я уж жду-жду, а ты все не телишься, сержант. Короче, правду так правду. Ты все верно догадался, ни из какого плена я не бежал и оружие под снегом не находил. А документ у меня есть, в полушубке зашит. Ты, надеюсь, в курсе, О ЧЕМ я?
– Предположим, – пробормотал несколько сбитый с толку Гулькин. – Так ты… то есть вы, наш, что ли?
– Ну, а я о чем? – снова растянул в улыбке узкие губы сидящий напротив человек. – Ты мне только что-нибудь острое дай, чтобы шелковку выпороть. Своего-то ножа у меня нету.