Зубов отвернулся, будто не слыша его. Черняк завел новый куплет, размахивая шомполом, как дирижер палочкой, и четко выговаривая слова:
Ах, скучно одинокому
И дереву расти…
Дед снова заслушался, продолжая чистить винтовку. Он то и дело поворачивал ее к себе мушкой, заглядывая в ствол, прищуривая левый глаз. Подгорный заметил это, спросил:
- Разве так лучше?
- Стало быть, лучше!
- С казенки удобнее, дед. Держать легче.
- Легче-то легче, да спать жестче!
- Опять философствует, - шепнул Подгорный Черняку и рассмеялся.
- Никакого тут смеху! - сердито бросил дед. - Был у нас в ту войну фельдфебель. Сам, помнится, из Рязани. Отчаянный такой, четыре Георгия имел. Стало быть, полным кавалером назывался. Так он, скажу вам, только так и учил. С казенки, говорит, как не смотри - все чисто, гладко, потому пуля оттуда летит и все, значит, приглаживает. А ты, говорит, поверни, да от мушки глянь. Тут тебе вся нечисть и скажется. Тогда у нас в полку даже песню пели:
Поверни, от мушки глянь, -
Налицо и грязь, и дрянь…
- Ох, уморил! - схватился за живот Черняк.
Смех разбирал и Подгорного.
- Ну чего зубы скалите? Слова не скажи - все на смех! - рассердился дед. - Стало быть, фельдфебель знал! Не зря Георгиев носил!
Многие уже закончили чистку оружия и теперь сидели, курили и слушали разговор. Дед наконец смазал канал ствола, взялся за сборку затвора. Надел пружину на ударник, приставил боевую личинку, стебель-гребень с рукояткой - все хорошо, как и следует быть. Но когда дело дошло до соединительной планки - растерялся. И так, и этак повернет - не подходит! Дед нахмурился, начал поносить мастеров - что, дескать, не винтовки, а ширпотреб выпускают.
- А ну, дай-ка сюда! - сказал Донцов.
Он слегка повернул планку, чуть нажал, и она, щелкнув, стала на место.
- Вот как надо! А ты - ширпотреб…
Дед смутился, но все же заговорил в свое оправдание:
- Вить она, та война, когда была? Сколько годов прошло. А память что решето: мука отсеялась, одни отруби остались.
Донцов подмигнул солдатам и стал рассматривать винтовку: все-таки интересно, как вычистил ее старый? Глянул в канал ствола через казенную часть - ничего, чисто. Посмотрел от мушки - то же самое. Вставил затвор, хотел возвратить винтовку и тут только увидел номер: 203720… Замигал глазами: что за оказия? И, меняясь в лице, повернулся к деду:
- Где ты ее взял?
- А тебе, извиняюсь, какая такая надобность? - усмехнулся дед. - Где б ни взял, винтовка моя!
- Нет, все-таки… Откуда она у тебя?
Думая, что его разыгрывают, Митрич насупился:
- Положь, говорю!
Но Донцов не мог успокоиться, не мог выпустить винтовку из рук.
- Слушай, Митрич, я ж не из любопытства спрашиваю, - взволнованно заговорил он. - Понимаешь, моя это винтовка, моя! Вот и номер на ней…
- Постой, постой, - старик пристально вгляделся в Степана. - Не ты ли тогда через Кубань плыл?
- Я, Митрич, я!
- Так тебя, выходит, не того?
- Выходит, не успели.
- Скажи, история! Значит, ты и есть тот самый?
- Выходит, так… Эх, Матвей Митрич, золотой ты человек! - и Донцов обнял старика.
Дед растрогался, однако не удержался, сказал:
- Все-таки негоже ружье бросать!
Донцов чувствовал себя виноватым, хотя и сам не помнил, как оказался в то время без оружия.
- Три года, как невесту, холил, - бормотал он. - Неужели не понимаешь? Хочешь, автомат за нее отдам? Вполне исправный. А что патронов мало, так не беспокойся: в первом же бою мешок наберем!
Дед наконец согласился, взял автомат, повертел в руках, но тут же замотал головой.
- Ей-богу, ни к чему это, - словно оправдываясь, заговорил он. - Винтовка - дело верное, а эта, трофея твоя, так, черт те что: ни штыка, ни приклада. Баловство одно!
- Ладно, - согласился Донцов, - бери винтовку. А мне, видать, и автомат послужит. Было бы чем бить гадов!
Глава двадцать восьмая
Еще раньше, осматривая рощу, лейтенант приметил высокую ель с ветками, начинавшимися почти от земли. Ее и облюбовал для передового наблюдательного поста. Ефрейтор Подгорный оборудовал на вершине ели нечто вроде гнезда, обрубил ветви, мешавшие обзору, и вот уже третий день тропа до самого поворота была перед его зоркими глазами. Подгорный уходил на пост рано утром и возвращался, когда становилось совсем темно.
Взобравшись на ель, он прежде всего осматривал тропу. Вдоль нее, до самого поворота, стояли сосны, молодые чинары, громоздились, выступая из леска, замшелые скалы. Да, здесь все как на ладони. Сунутся гитлеровцы- сразу будут видны. "Ну что ж, раз война, надо воевать", - думал Подгорный. Он никогда не унывал, всегда искал для себя какую-нибудь работу, потому что в работе веселее. Сам вызвался и на этот пост наблюдателем.
…Приставив бинокль к глазам, Подгорный невольно вздрогнул: на тропе, в легкой утренней дымке, показались люди. Протер стекла, всмотрелся еще внимательнее. Серые фигуры одна за другой медленно появлялись из-за поворота, вытягиваясь в цепочку. Фашисты! Подгорный не слез, а скатился с дерева. Тревога!
Гарнизон мигом поднялся на ноги.
Солдаты заняли боевые места, замерли в ожидании приказаний. По огневым позициям, как вихрь, промчался Егорка. За ним - Серко.
Увидав Егорку, Наталка догадалась, что произошло недоброе. Хотела спросить, что случилось, но мальчик, бросив на бегу "К бою!", скрылся в расщелине. Наталка залила костер, перекинула через плечо сумку от противогаза, в которой лежали бинты, и побежала наверх. Там никого не оказалось. Девушка прошла на огневые, увидела лейтенанта с биноклем в руках, попыталась заговорить с ним, но Головеня даже не обернулся. "Что-то серьезное", - поняла Наталка и побежала вниз.
У рощи показались фашисты. Их серые мундиры сливались с зеленой листвой. Только на фоне темных скал фигуры врагов вырисовывались ясно. Их оказалось немного, можно было пересчитать.
- Головной дозор, - сказал лейтенант, - значит, близко и основные силы.
Он бросил взгляд в конец рощи и увидел еще одну группу гитлеровцев. Перевел бинокль дальше, на седловину, - там тоже двигались немцы.
Донцов лежал у пулемета и ждал команду открыть огонь. Но команды не было.
На узкую тропу вышла еще одна группа солдат, растянулась зеленой змейкой. Гитлеровцы шли медленно, словно нехотя осматривались по сторонам. Справа - обрыв, слева каменная стена, впереди, до самых скал, ровная, голая площадка. Фашисты с любопытством заглядывали в пропасть, придерживая друг друга за руки. Впереди офицер. На площадке он построил солдат в колонну, что-то стал говорить им, показывая рукой на скалы. И в этот момент Головеня махнул рукой:
- Огонь!
Удар был настолько неожиданным, что колонна разом рассыпалась. Но после недолгого замешательства гитлеровцы открыли ответный огонь по скалам. Их офицер сразу исчез, затерялся среди солдат. А пулемет Донцова продолжал сечь врагов. Часть из них рванулась вперед, остальные заторопились назад, но уйти с заранее пристрелянного пятачка было невозможно. Пулемет хлестал по хвосту, загораживал смертельной стеной путь к отходу. Обезумевшие солдаты ринулись к скалам, надеясь укрыться под ними, но сверху на них полетели гранаты, с грохотом обрушились камни.
Прижавшись к земле, Наталка дрожала всем телом: ей было страшно в первом бою. Сзади послышался чей-то вскрик, девушка обернулась и увидела Егорку.
- Дедусь ранен!
Наталка вскочила, побежала вдоль каменной стены, свернула направо и остановилась, потрясенная увиденным: среди окровавленных камней, схватившись руками за грудь, лежал дед. Открытые глаза его, не мигая, глядели в небо. Наталка упала перед стариком на колени: дед был мертв. Егорка припал к его голове, заплакал во весь голос, а руки девушки сами потянулись к винтовке погибшего. Она видела сейчас только немцев - бегущих, падающих, уползающих от огня…
- Прицел три! послышался голос лейтенанта.
Донцов понял: надо перенести огонь за рощу, бить по отступающим. Он потянулся к прицельной планке, но рука не повиновалась. Головеня заметил это, подполз к пулемету:
- Ранен? Вниз! В пещеру!..
Донцов стиснул зубы, поднялся, побежал. А лейтенант, увеличив прицел, уже поливал огнем убегающих фашистов. Рядом лежал убитый Черняк. Где Зубов? Неужели и он погиб? Хоть бы кто-нибудь набивал диски…
А Зубов уже был на южной окраине Орлиных скал, мчался все дальше и дальше.
- Стой! - преграждая ему дорогу, закричал Крупенков, охранявший выход из ущелья.
- Что ты, Ваня?
- Назад, говорю! Приказано не пускать!
Зубов оглянулся:
- Я тебе, как человеку… А ты…
- Назад!
Зубов сверкнул налитыми кровью глазами и мгновенно сшиб Крупенкова с ног. Падая, тот успел ухватиться за его вещмешок, и оба покатились по земле, все ближе и ближе к краю обрыва.
Казалось, вот-вот они свалятся в пропасть. Зубов вскинул руку, выстрелил в упор, и Крупенков сразу затих. Из-за скалы выскочил Серко, бросился вслед за убегающим. Но едва настиг его, как тут же взвизгнул от выстрела и вытянулся на тропе.
Пруидзе видел все это, но, пока спустился со скалы, Зубова и след простыл. Вано подхватил Крупенкова на руки, отнес в пещеру и побежал к командиру. Лейтенант лежал за пулеметом и бил, бил по гитлеровцам. Поняв, что командиру сейчас не до Зубова, Пруидзе принялся заряжать диски.
Бой длился минут двадцать.
Фашисты отступили.
Глава двадцать девятая
На дороге показался всадник. Он наметом мчался к усадьбе МТС. Проскочив ворота и увидев Хардера, всадник осадил взмыленного коня и соскочил с седла. Это был молодой высокий офицер с глубокими синими глазами на веснушчатом лице. Он взволнованно доложил, что имеет весьма важное дело к капитану.
Но капитан Хардер лишь покосился на него и продолжал разговаривать с шофером машины, отправлявшейся в далекий рейс. Больших трудов стоило Хардеру выхлопотать пропуск для отправки груза в Нейсе. Пришлось даже взятку дать. Но в душе он радовался: все окупится сторицей, в кузове машины, под новым брезентом- бочки масла. Целое состояние!
Сказав еще что-то шоферу, капитан махнул рукой, и машина тронулась.
- Ну? - обернулся он к офицеру.
- Господин капитан, разрешите…
Хардер только теперь узнал взводного роты "А", недавно прибывшего из берлинского училища. Он не стал слушать его на улице, а увлек за собой в штаб.
Усевшись за стол, капитан вынул блокнот и начал аккуратно выводить в нем какие-то цифры. Потом, расстегнув мундир, сунул блокнот в потайной карман и затянул застежку "молнию".
Взводный ждал, а капитан, как нарочно, медлил. Не спеша закурил, откинулся на спинку стула, выпустил струйку дыма.
- Я вместо Пельцера, - не выдержал взводный. - От командира роты…
- Говорите о главном, - холодно отозвался Хардер.
- Рота отступила, мы потеряли взвод! - выпалил офицер.
- Потеряли взвод?
- Так точно!
- Черт знает что такое! Почему не радировали?
- Радисты погибли, аппаратура испорчена.
- У вас же телефон!
- Позвольте… Едва мы поднялись на тропу, как провод обрезали. В горах партизаны…
- Партизаны?! А вы что, мальчики?! Не знаете, что делать с партизанами?
- Так точно, знаем, господин капитан… Но режут…
- Удивляюсь, как вас не прирезали! - ехидно буркнул капитан.
- Виноват…
- Вижу, что виноваты! Чему вас только учили там. в Берлине!
На скулах Хардера заходили желваки. Он вынул из кармана пачку сигарет, хотя на столе уже лежала начатая. Пачка выпала из рук, он пнул ее ногой и взял сигарету со стола, начал чиркать зажигалкой. Зажигалка искрила, но фитиль не загорался. Взводный торопливо вынул спички-гребенки и, обломав сразу несколько штук, поднес огонь. Хардер прикурил, пустил клуб дыма и заговорил еще резче:
- Вы служите Германии! Фюреру! Перед вами должны дрожать не только партизаны, а горы! Нам все подвластно! Нет такой страны, где бы не дрожали перед нашей армией! Партизаны… Трусы вы со своим ротным!.. Нет взвода… Да вам дивизию дай - растеряете!
- Господин капитан, позвольте… Позвольте, обстановку…
- Ну?!
- На пути к перевалу, точнее, вот здесь, - взводный ткнул пальцем в карту, лежащую на столе, - отборная часть большевиков. Она укомплектована, как нам удалось установить, лучшими коммунистами. По всей вероятности, часть прибыла из Тифлиса… Но мы, разрешите доложить, дрались храбро. Ущелья завалены трупами… Наши солдаты, как львы…
- Я не сомневаюсь в доблести наших солдат! - перебил Хардер. - Но что сделали вы, офицеры? Что я должен доложить в штаб полка? Экая радость: рота "А" потеряла взвод! И где? В боях с партизанами, у которых на трех человек одна винтовка! Да вы понимаете, чем это пахнет? Вас судить надо! Судить всех, вместе с командиром роты!..
Хардер вышел из-за стола, нервно прошелся по комнате. Немного успокоившись, спросил:
- Собственно, почему приехали вы? Где ротный?
- Господин капитан…
- Отвечайте на вопрос, когда вас спрашивают!
- Виноват. Судьба ротного… Он ранен…
Лицо Хардера перекосилось.
Командиру взвода показалось, что капитан сейчас снимет телефонную трубку и вызовет штурмбанфюрера. Он уже жалел, что напросился ехать с докладом. Ведь мог же кто-нибудь другой…
Хардер, забыв про сигареты, лежащие на столе, опять вынул новую пачку. Взводный поторопился зажечь спичку, но капитан, словно не видя ее, заскрежетал зажигалкой. Взводному хотелось тоже закурить, успокоиться, но он не смел спросить разрешения, а капитан, как нарочно, не предлагал.
Хардер наконец отпустил взводного. Офицер вышел из штаба, вскочил на коня и пустился галопом к лесу, стараясь скрыться от глаз, которые, как ему казалось, смотрят на него через окно.
Но Хардер даже не поднялся из-за стола. Он разжег потухшую сигарету и принялся писать: "Трудно представить себе степень героизма наших солдат! Они достойны высшей похвалы. Встретив в тяжелых горных условиях большевиков, солдаты вверенного мне батальона приняли неравный бой и сражались, как львы. Многие пали смертью храбрых в честь фюрера и его великих идей. Сделанное ими превзошло все наши ожидания. В этом жесточайшем бою уничтожено много коммунистов, техники. Мы взорвали склад боеприпасов, который, как выяснилось, был заранее создан в горах…" Хардер перечитал написанное и вычеркнул последнюю фразу: все-таки рискованно, а вдруг полковник потребует проверки? Он большой охотник до таких вещей.
Подумав, Хардер приписал: "Дабы не уронить славу и честь непобедимой германской армии, прошу прислать пополнение. Это крайне необходимо для окончательного похода в горы. Заверяю вас, господин полковник, тропа- на замке!
Хайль Гитлер!"
Пакет был немедленно отправлен с нарочным. Хардер тут же приказал всему батальону готовиться к выступлению. Солдаты принялись вьючить лошадей, увязывать на седлах минометы, продукты, боеприпасы, офицерские вещи.
Вышли на тропу только к вечеру. Впереди ехал Хардер, поблескивая новыми погонами. Но так продолжалось недолго. Вскоре, пропустив роту "С", капитан накинул на плечи серый плащ и оказался в самой гуще, так что трудно было отличить его от массы солдат.
Солдаты, исходившие горные высоты Западной Европы, угрюмо молчали. Многих, еще недавно шагавших в строю, уже нет в живых. Уцелевшим пришлось увидеть еще и этот Кавказ. Вот они среди гор, очень похожих на Альпы. Куда их ведут? И что ожидает любого из них среди этих красивых, но чужих гор? Говорить об этом нельзя, лучше даже не думать. Фюрер приказал, - значит, так надо!
А капитану Хардеру было совершенно безразлично, о чем думают солдаты. Ни один из них не посмеет сказать, что надо кончать войну. Нужно скорее покончить с Россией, хотя, судя по всему, это не так-то просто. Что из того, что Паулюс подошел к Сталинграду? Сталинград так далек от Москвы! Даже падение Москвы не может стать окончательной победой. Россия огромна, и войне не видно конца… Ну и пусть! Хардер примет все меры, чтобы приблизить победу. Прикажет взять перевал, солдаты возьмут его. Прикажет - пойдут в огонь и в воду! И так везде, где наступает непобедимая армия фюрера!
Колонна остановилась на привал. Солдаты расселись по обе стороны тропы, стали курить, пряча огонь в рукава. И вдруг яркое пламя осветило деревья, послышался грохот…
- Партизаны! - раздалось в хвосте.
Колонна заворочалась, загудела. Хардеру показалось, что его внезапно окунули в ледяную ванну и тут же облили кипятком. Он слетел с лошади, съежился, ожидая нового взрыва. Но было тихо.
Колонна наконец двинулась дальше, оставив на тропе несколько убитых.
Из оврага вышел высокий человек в форме фашистского офицера.
- Гады! - выругался он по-русски и побрел вслед за колонной на некотором расстоянии от нее.
Глава тридцатая
Красивый, молодой лейтенант с цветком любви и счастья на мундире сидел перед Головеней и смотрел на землю. На все вопросы он отвечал молчанием.
- Ну и шут с тобой! - махнул рукой командир. - Погоди, заговоришь…
Офицера увели. Начался допрос рядового.
Пожилой солдат в мундире мышиного цвета, перетянутом широким ремнем с крупной свастикой и надписью на бляхе: "С нами бог", уныло переступал с ноги на ногу.
- Фамилия? - спросила у него Наталка.
- Кернер. Фриц Кернер! - быстро ответил солдат.
Он рассказал все, что знал. Теперь уже не была тайной и буква "X", стоящая в дневнике после слова "обер-лейтенант": пленный назвал командира горнострелкового батальона Хардера. Ничего не утаил он и о своем взводном Пельцере. Сообщил, что солдаты не любят Пельцера за излишнюю придирчивость, как, впрочем, не любят и командира батальона.
Головеня посмотрел на большие мозолистые руки Кернера, на его сутулую фигуру и вдруг сказал:
- Можете идти.
Солдат недоуменно взглянул на русского офицера, но не тронулся с места. Офицер повторил свое приказание.
- Да иди же, чертов фриц! - подтолкнул Пруидзе немца к тропе.
Солдат все еще медлил. Ему казалось, что не успеет он сделать и десяти шагов, как вслед прогремит выстрел. Кернер своими глазами видел, как вот так же провожал пленного русского командир взвода Пельцер: тоже вывел на дорогу, сказал "иди" и выстрелил русскому солдату в спину. Так делают все офицеры…
Пруидзе сердился, пытаясь объяснить немцу, что его никто не собирается расстреливать, но тот не понимал.
Снова подошла девушка, повторила, что в горах стоят хорошо вооруженные полки и Кернер немедленно должен идти к своим и рассказать об этом. Пруидзе еще раз махнул рукою на север и скомандовал:
- Марш!
Кернер зашептал слова молитвы и торопливо засеменил по тропе, поминутно оглядываясь.
В полдень состоялись похороны. Вместе с погибшими воинами опустили в братскую могилу и тело старого казака Матвея Нечитайло.